— Спасибо за совет.
На миг она ощутила превосходство и уверенность. Спросила прямо:
— Объясните мне: зачем все это? Драгоценности, платья, шатры, вино? С каких пор вам не плевать на то, как я живу?
— Ты — женщина Гной-ганты, — сказал Пауль так спокойно, что она даже не испугалась. — Посмотри на себя.
— Надеюсь, меня не стошнит.
Аланис заглянула в зеркало. Наряд обманул ожидания. Он выглядел лишь отчасти пошло, а в большей степени — страшно. Цвета свернувшейся крови и болотной зелени, и дубленой кожи так смешивались в нем, что платье казалось сшитым из фрагментов трупа.
— Святые боги!..
Она потянулась к завязкам, чтобы сбросить эту дрянь. Но замешкалась, присмотрелась к отражению. Жутко, мерзко… таинственно… властно.
— Я — Гной-ганта, — сказал Пауль. — Владыка смерти, разложения и тлена. Ты — моя женщина. Мой член, похожий на могильную змею, вползает в твое лоно и наполняет его ядом. Ты умираешь в минуту оргазма, потом я оживляю тебя.
Аланис зажала рот рукой и ринулась к кадке. Пауль погладил ее волосы и вышел прочь. Дрожа, она села на ковер. Приступ тошноты улегся быстро, его почти и не было, Аланис изобразила его, чтобы скрыть иное чувство: страх.
Доползла до любимого зеркальца, прошептала:
— Это ложь. Он — просто человек. Он не возьмет меня, а если попробует — я его убью.
Отражение белело от испуга. Аланис высмеяла его:
— Неужели поверила? Ты выжила из ума! Какой еще владыка тлена?.. Нет такого существа! Его придумали старые шаваны, чтоб пугать молодых и дурных!
У отражения тряслись губы.
— И знаешь, я добавлю еще кое-что. Завтра он пойдет на штурм, и Лиллидей спустит с него шкуру. В Эвергарде было триста человек, они положили почти половину бригады. У Лиллидея — три тысячи. Что скажут шаваны, когда Гной-ганта побежит, как кролик?
Она поцеловала отражение и принялась за вино.
Над крепостью поднимался дым. Три черных хвоста тянулись от башен и сплетались в густую брюхатую тучу. Ворот не было. Трещина змеилась по всей высоте надвратной башни, от земли до черепичной крыши. На галереях в просветах бойниц тут и там мелькали фигуры шаванов. Подбирали тяжелые, мешковатые предметы, переваливали через парапет, швыряли со стены. Трупы северян сыпались в ров. Не всегда целиком, зачастую — кусками.
Группа пленных стояла на коленях перед Паулем, а вокруг — ханида вир канна, достойные видеть. Их стало заметно меньше, но их это не волновало. На жадных, хищных, пьяных от крови лицах читалось счастье. Мы победили! Разгромили три батальона волков! Перебили, как собак, распотрошили, как свиней! Мы сделали это, мы — достойные! А теперь достойны увидеть, что Гной-ганта сделает с пленниками.
Аланис тоже была рядом — где еще быть фальшивой любовнице владыки смерти? Раньше вот так, в ожидании казни, стояли перед ней бедняки из пустыни. Теперь — греи и кайры, и несколько искровых гвардейцев. Солдаты, которых сама Аланис не задумываясь бросила бы в бой. Люди, коим по долгу службы положено умирать. Но, тьма сожри, не так! Не на коленях и не от рук швали!
— Где Лиллидей? — холодно спросил Пауль.
Вокруг него роились черные мушки Вечности.
— Граф погиб, — сообщил Кнут. — Вот его тело.
Он махнул кому-то. Пара шаванов подтащила и бросила труп к ногам Гной-ганты.
Аланис замутило. Да, все как она сказала: зрелый знатный дворянин, суровое лицо, роскошно седые волосы… Правая рука вырвана из сустава, торчит сквозь кожу плечевая кость. Левая до сих пор сжимает рукоятку даги, всаженной меж ребер.
— Почему он мертв?
— Гной-ганта, ты сам видишь: он убил себя.
— Я вижу. Как это случилось?
Один из ханидов ответил с ухмылкой, поглаживая свой Перст Вильгельма:
— Гной-ганта, я первым нашел белого волка. Он кинулся с мечом, а я его плетью — рука долой, уже не боец. Тут налетели другие — я их так и так. Накрошил десяток, не меньше! А когда повернулся к этому шакалу, он уже сдох. Сам себя зарезал!
— Я велел взять его живьем. Ты не исполнил приказ.
— Как это? Гной-ганта, он же сам! А я все как надо!..
Пауль встал на труп Лиллидея, сделавшись на голову выше. Сказал громко, но ровно, без крика:
— Если я даю приказ, вы исполняете его в точности. Если говорю взять живьем, вы приводите живого. Это не сложно.
Одна Аланис успела заметить — да и то лишь потому, что ждала подобного. Коротким, быстрым движением Пауль метнул невидимую плеть. Тот шаван, что убил Лиллидея, даже не сразу понял. Его вооруженная рука вдруг повисла, перебитая в плече. Вдохом позже боль достигла сознания.
Перекрывая ор шавана, Пауль произнес:
— Если отрубить человеку правую, он может держать нож в левой. Чтобы этого не случилось…
Свист повторился. Вторая рука шавана повисла, как хлыст. Крик стал почти нестерпимым, но голос Пауля звучал мощнее:
— Вот что значит — взять живьем. Кто не понимает этого, тот не достоин. Сдай Перст!
Кнут отнял Предмет и погнал калеку прочь. Вой продолжал звучать, пока расстояние не скрыло его.
Тогда Пауль повернулся к пленным. Их была без малого сотня. Многие ранены, оглушены, избиты, некоторые почти без сознания. Но были и здоровые, своею волей сдавшиеся в плен.
— Хотите жить? — спросил Гной-ганта.
Один из кайров поднял залитое кровью лицо, пожевал слюну и харкнул под ноги Паулю.
Мушки Вечности были наготове, одно движение — и кайр отправится в идову тьму, следом за Мораном и Беккой. Но Пауль только повторил:
— Я спрашиваю: хотите жить?!
Другой кайр плюнул ему в ноги и выкрикнул:
— Слава Агате!
За ним отдалось эхо:
— Слава Агате!.. Слава… слава!..
Кричали все до единого. Серые от кровопотери, поломанные, изрубленные, теряющие сознание. Кричали во весь дух, в полную силу легких. Кто мог, поднимался с колен.
— Слава Ориджину!
Все знали, что это — последние слова, других не будет. На лицах, измученных болью, проступала… радость.
— Слава Первой Зиме! Слава Агате!
В глазах у Аланис поплыло от слез.
Зато Пауль и Муха смотрели внимательно, зорко.
— Вон тот, — сказал Пауль.
— И тот, в заднем ряду, — добавил Муха. — И еще крайний справа.
Трех северян отделили от группы. Они выделялись отсутствием света в глазах. Они все еще боялись умереть.
— Этих допросить, узнать все, — велел Гной-ганта. — Остальные… бегите!
Никто не тронулся с места.
— Там Холливел, — сказал Пауль. — Кто добежит до реки — останется жив.
— Слава Агате! — ответили пленные.
— Чара, — сказал Пауль.
Лучница вышла вперед.
— Северяне, проклятые волки. Вы топтали мою родину веками, захватывали, грабили. Я бы всех вас убила сама. Но моим ученикам нужна тренировка.
Ханиды из ее отряда охотно подняли Персты.
— Я дам двадцать вдохов форы, потом прикажу открыть огонь. Бегите к реке. Кто добежит живым, в того не стреляем.
Аланис не выдержала:
— Да отпустите же их, тьма сожри!
Чара сказала:
— Раз.
Потом сказала:
— Два.
Потом:
— Три…
Никто не шевелился. Лишь те, кто стоял, протянули руки друзьям, помогли подняться.
— Семь, — сказала Чара, — восемь.
Один из них смотрел на Аланис, это было хуже всего. Так, будто она виновата… Будто она и вправду… Будто… Тьма!
— Десять, — сказала Чара.
Потом сказала:
— Одиннадцать.
Ханиды переглядывались, распределяя цели. А тот кайр все смотрел на Аланис, и она чувствовала змей в своем лоне и яд, и тлен, и все… Поглядела бы в зеркало, но нет его, есть только глаза кайра. В них ясно, смертельно ясно виделось отражение. Кем она стала теперь…
— Шестнадцать, — сказала Чара, и северянин выкрикнул:
— Слава Агате!
— Семнадцать.
— Слава Первой Зиме! — подхватили все.
— Восемнадцать.
— Слава Ориджину! — как на параде, хором.
— Девятнадцать…
— Слава Агате! — закричала Аланис Альмера, давясь слезами. — Слава Агате! Слава…
— Двадцать, — сказала Чара. — Огонь.
Большой темный рубин красуется на перстне. Аланис нашла его в шкатулке с драгоценностями в своем шатре. Он напоминал другой, подаренный отцом. Тот перстень был на ее пальце, когда бежала из Эвергарда. Потом отдала его случайному путнику в оплату за лошадей… И вот на ее руке новый, похожий на тот.
Пока Пауль говорит, она разглядывает свою ладонь. Длинные тонкие пальцы, бархатистая кожа, блестящие перламутром ноготки. Массивный рубин подчеркивает изящество ладони. Она думает: вот почему я всегда любила крупные камни. Она старается вспомнить: что еще я любила всегда? Какою была? Из чего состояла? Какими нитками можно сшить себя воедино?..
Пауль говорит, и все, кроме Аланис, слушают его, затаив дыхание. Он говорит кратко, добавляя веса словам:
— Вы победили. Разгромили Лиллидея — одного из лучших волков Севера. Это победа, которой можно гордиться. Вы — достойные сыны Степи!
Они что-то орут в ответ, Аланис думает: я любила свой замок. Эвергард такой большой и разный. Я брала у него все, что нужно. В донжоне — отцовский кабинет и приемный зал, там становилась взрослой, важной, умной. «Юная леди», — говорили мне, и я могла поправить: «Просто леди, милорд». В стенах донжона — тайные ходы со слуховыми окнами. В них я получала власть. Пряталась, исчезала из виду, но сама-то слышала всех! Могла вмешаться в их жизни, они в мою — нет. Во дворе я красовалась, конечно. Во всех трех дворах, особенно в нижнем, куда пускают чужаков. Всегда выбирала, как нарядиться туда. Я в верхнем дворе — папина дочь, но в нижнем — ее светлость инфанта Альмера…
Пауль говорит о погибших ханида вир канна. Обещает лично устроить их души в Орду Странников. Все шалеют от восторга, будто верят этой чуши. Пауль называет имена шаванов, которые унаследуют Персты и станут новыми ханидами…
Аланис думает: я любила случайные встречи. На южном склоне замкового холма есть виноградник. Ухоженный, прозрачный, там приятно полежать с книгой в теплый день. Вдвойне приятно — встретить кого-нибудь. Виноградник — тихое место, особенно под вечер. Парочки назначали там встречи, надеясь остаться наедине. Пришли — а тут дочка герцога. Я играла невинность: «Что вы, останьтесь, не помешаю! Я вся целиком в книге, меня тут вовсе нет!» — но, ко