Потом повисла тягостная пауза, оба смотрели друг на друга и пытались понять: зачем же мы встретились? Карен знала: очень нужны деньги. Без помощи брата она даже не починит каблук. Но сказать о нужде было так стыдно, что леди Лайтхарт уже стала подыскивать слова для прощания… Как тут положение спас Сомерсет. Эдгар велел ему:
— Ну, сын, ты тоже расскажи.
И Сомерсет, с обычным для молодых эгоизмом, стал рассказывать лично о себе. Только о том, что его волновало, и с полным погружением в эмоции. Сперва завел об университете. Наставники — старые зануды, декан помешан на каких-то опытах, лекции — жуткая скука, но спать нельзя, потому что перекличка. Зато житье в кампусе — вот настоящая наука! Я выпивал и с таким лордом, и с этаким, а виконт такой-то со мной вместе бегал по карнизу — ну, когда мы опоздали, и дверь закрылась, а комендант очень строгий, он точно запишет. А дамский корпус стоит отдельно, но мы, конечно, нашли способ. Тут важна сигнальная система при помощи лампочки, а еще есть два пера. Тетя Карен, вы знаете про перья — черное и белое?..
Племянник звал ее «тетя Карен», это было так мило, настоящая оттепель. От университета Сомерсет перекинулся на девушек и описал таблицу женских нравов, в зависимости от Праматери и родной земли. В таблице самые приятные типы барышень строятся точно по диагонали, ее зовут «золотым сечением». А по бокам от диагонали черными пятнами таятся нежелательные типы. Самых скверных называют «медвежьими капканами»: например, Люсия из Альмеры или Катрина из Литленда — просто жуть, хоть в кусты прячься!
От барышень Сомерсет перешел к своей сестре — Нексии, — и стал без зазрений совести ее чихвостить. Девушкам нельзя рисовать, закон природы. Если дама увлекается искусством, то ее мозги в опасности. Проза — еще куда ни шло; поэзия или музыка — уже скользкая дорожка, а живопись — точно беда: кровлю снесет, кукушки поселятся. Это как стрела в голову — нет шансов, что мозг уцелеет. Я Нексию и так, и этак уламывал: брось ты свои картинки! Лучше крестиком вышивай, или не знаю, лютню купи! А она — ни в какую. Все ее черти тянут к холсту, и вот вам результат: совсем улетела в облака, точно этот корабль из Шиммери. Кстати, тетя Карен, вы слышали про шиммерийский шар? Святые боги, да это же открытие!.. Ладно, потом. Так вот, все бы ничего, если б она не втрескалась в Ориджина. Сначала влюбилась, потом нарисовала портрет — и тогда уж совсем помешалась. Разговоров только: Эрвин то, Эрвин сё, он самый такой, он самый сякой… Как начался мятеж, я в радость: авось, теперь ее попустит. Но где там, только хуже стало! «Эрвин такой храбрый, пошел против владыки и против Перстов, он прямо аааах!..» Заставила меня поехать на фронт, прямо к Ориджину, о чем-то там предупредить. Слышите, тетя Карен? Чуть не пинками выперла из кампуса: «Езжай же! Моя судьба — в твоих руках!» Ага, конечно. Плевать было Ориджину на предупреждения, как шел в столицу — так и пришел. Я только зря простудился. Но потом еще хуже…
Таким живым был рассказ племянника, что Карен, забыв о всех невзгодах, смеялась до слез. А тут подошел случай, как Нексия в замке Шейландов вышла к столу нагишом. Эдгар стал убеждать сына, что уж здесь она точно не виновата: ее заставили Ульяниной Пылью. Сомерсет крепко стоял на своем: да какая там Пыль, я же сам видел — это ее обычная болячка, эрвинское помешательство! Эдгар сказал: Нексию нужно пожалеть, ведь потом, под влиянием Пыли, она пыталась убить Ориджина, счастье, что он был начеку… Сомерсет и тут не уступил: папенька, она все выдумала, неужели не видишь! Это женские хитрости: сперва будто покушалась, а потом в слезы: «Ах, я так виновата, чем могу искупить… Милорд, возьмите меня прямо сейчас, иначе совесть сведет…» Под общий хохот отца и тетки Сомерсет окончил:
— …меня с ума. Эй, вы не слушаете! Раз так, теперь на мне — печать молчания.
Он опечатал свои губы, но потом отлепил краешек, чтобы сказать:
— Да, она еще карту сперла. Стратегическую.
— Карту я дал ей сам, — возразил Эдгар. — Нексия отбыла с важной дипломатической миссией.
— Конечно! — фыркнул Сомерсет и вновь налепил печать.
Тогда Эдгар сказал сестре гораздо теплее, чем прежде:
— Знаю, что ты не терпишь крыс. Но Хартли — особенное дело: она лучшая в мире советчица. Смотри, я спрошу: как думаешь, Хартли, у сестры есть деньги?
Зверек повел мордочкой из стороны в сторону.
— Ни эфеса?
Хартли вновь покачала головой.
— А она признается в этом?
Еще одно «нет».
— Так я и думал, — кивнул Эдгар и подвинул к сестре бумажный конверт.
— Спаси…
— Не смей благодарить. Я ничего не давал, это кто-то забыл на столе.
Пряча смущение, Карен сменила тему:
— Что за история с военной картой?
— Да вот, захотел сделать ставку. Но меня не ждут за игровым столом, потому попросил Нексию…
— Ты же не азартен.
— А бывают не азартные еленовцы? Все мы такие в глубине души.
— Но ты осторожен, как черт.
— Так и играю по маленькой…
Карен поняла, что дозрела до вопроса:
— Расскажи мне про нынешние игры. Что творится на поле?
— Ну, тут у каждого своя забава. Шейланд пожирает Север, Нортвуды с Ориджинами пытаются отбиться. Путевцы разгромили шиммерийцев и отняли уйму очей. Адриан согнал Минерву с трона. А наш дорогой Генри Фарвей прибирает к рукам Альмеру. Очень успешно, должен сказать. Домен альмерских герцогов уже за ним, на очереди графства Блэкмор и Дэйнайт. Орда уходит в Степь через эти графства. Она добьет остатки альмерских войск, а потом пройдет Фарвей и соберет земли без боя.
— Значит, все как прежде? Обычные забавы лордов?
— Земли и власть… — кивнул Эдгар как-то неуверенно и почесал шейку Хартли. Крыса возразила: «Нет».
Он сказал:
— Твоя правда, Хартли: кое-что изменилось. То бишь, Фарвей играет старую партию, но остальные… Деньги, земли, власть — уже не главный приз. Скажем, шаваны грабят, но важней для них — вера в Гной-ганту. Без него никакой орды бы не было. А закатники и шейландцы точно так же верят в Избранного. Взять Первую Зиму — вкусно, кто спорит, но главное — чтобы Избранный победил.
— Войскам нужны знамена, так было всегда.
— О, нет, сестра, это больше, чем знамена. Скорей, идеи, которые греют сердца. Гной-ганта — символ правоты шаванов, доказательство их веры. А Избранный — надежда черни и маленьких людей. Если банкир из крошечного графства может стать святым, то и простолюдину дорога открыта. А Ориджины, наоборот, воюют за закон Праматерей, за пирамиду с дворянами наверху. Их Агата — символ того, что мир всегда был устроен правильно.
— По-твоему, идет война за веру?
— Обрати внимание: даже корона империи мало кому нужна! Ориджин покинул столицу, чтобы сразиться с Паулем. Минерва тоже отдала трон без боя. Спросишь: за веру ли все воюют? Нет, за идею. Или за правду — кто как ее понимает. А еще точнее: за будущее. Каким станет будущее мира — вот что сейчас на кону.
— А наше будущее — каким ты его видишь?
Эдгар взял Карен за руку:
— К чему лукавить, сестренка: у меня и у тебя никакого будущего нет. Хоть бы у детей появилось.
Сомерсет сорвал с губ печать, чтобы пристыдить отца:
— Ну, папенька, опять! Мы же с тобой обсуждали. Ты похож на старика, когда так говоришь.
— Что делать… Карен, хочешь поехать с нами? Вернуться домой, в родные места.
— Очень хочу, — признала она. — Только не могу без мужа. Страшно боюсь за Менсона, пока он в столице. Одного не оставлю.
И спросила, раз уж о том зашла речь:
— Касательно идей… Как ты считаешь, в чем идея Адриана?
— Не знаю, — развел руками брат. — До войны была искра и поезда, теперь — нечто большее.
— По-твоему, он — тиран?
— Я бы выразился мягче: Адриан хочет изменить мир. Но так резко, что мир может сломаться.
— Мир сломан последние двадцать лет. Впрочем, целые фрагменты остались, Адриан найдет, что добить.
Эдгар издал унылый смешок. Все, что он делал, носило оттенок уныния.
— Представь себе, Перчинка: я увлекся рифмоплетством. Сочинил вот несколько строф, поделюсь с тобою.
Граф Эдгар Флейм подал сестре сложенный листок. Она развернула, ожидая прочесть нечто трагичное и дурно срифмованное. С большим удивлением увидела детскую считалочку.
— Забавно, — сказала Карен и принялась ждать, когда брат объяснит ей, в чем состояла шутка.
Эдгар молчал. Он и Сомерсет, и даже Хартли имели серьезный вид. Лишь тогда она поняла. Двадцать два года назад Карен в последний раз видела ключ к фамильному шифру дома Лайтхарт. Конечно, считалка поменялась с тех пор, но принцип кодирования остался прежним.
Она прочла еще раз и вернула листок брату.
— Я еду во дворец, нельзя иметь это при себе. Но у меня прекрасная память на поэзию.
Леди Магда Лабелин убедилась на собственном опыте: новичкам везет. Во-первых, на поле брани. В жизни она не сунула носа в военные дела, но вот попробовала — и сразу успех! Во-вторых, в отношениях с мужчинами. Никогда не пыталась их наладить, заведомо ожидая провала. Мужчины хотят дурочек-скромниц-красавиц, а от нее воротят носы. Потому и взять с них нечего, кроме постели. Свой будущий брак юная Магда представляла таким образом: лорд-муж, мускулистый болван, хорошенько ублажает ее ночью, а утром берет меч и куда-нибудь исчезает. Теперь, обзаведясь супругом, она поняла свои ошибки. Оказалось, с мужчиной можно поладить, если следовать двум секретам: не называй его говнюком и не заставляй спать с тобой.
Леди Магда навещала Адриана каждый вечер. Перед сном, переодевшись в халат, он любил выпить чашечку чаю, сделать несколько распоряжений на утро и развлечься приятною беседой. Магда служила для поддержания последней. Она выслушивала супруга, давала комментарии, не лишенные остроумия, и воздерживалась от своих фамильных эпитетов. А главное: стоило беседе окончиться, она желала доброй ночи и уходила.
Адриан добрел с каждым днем. Он посвятил жену во многие дела, перестал делать колкие намеки, позволил и дальше управлять казною. На людях он все деликатней обходился с женой, даже придворные отмечали, как тает лед между их величествами. А в один прекрасный день он рассказал о своих усилиях по наполнению бюджета. Адриан лично объехал налоговые инстанции Фаунтерры, оставил образцы новой печати и собрал копии учетных книг. Это давало возможности собрать налоги в столице — пусть не по всей Короне, но уже что-то.