— Ты не понимаешь! Я послал только три голубиных письма: отцу, Роберту и Хайроку. В них не сказано всего, лишь общая схема, без деталей. Надо сообщить о Флеминге и о Перстах…
— А Джемис знает все, что нужно?
— Джемис, Гордон Сью и ротные командиры.
— Один из них расскажет отцу.
Столь очевидный довод не успокоил Эрвина.
— Роты идут медленно. Много пеших и обоз, и Орудие. Нужно пересечь позицию Флеминга, это тоже задержит. Могут прийти впритык к началу битвы, не останется времени на совет.
— Тогда расскажи мне, а я передам отцу.
Он насторожился:
— Как передашь?
— Мы с капитаном все обсудили. Вы с кайром Обри останетесь здесь, ты выздоровеешь и наведешь порядок в Лиде. А мы — в Первую Зиму.
— Вы с капитаном?!
— Конечно. Он нужен Лидским Волкам, а я — носитель Перста. Наше место на поле боя.
Эрвин закашлялся от возмущения.
— Ты лишилась рассудка! Какое поле боя? Твое место — в безопасности!
— Не подскажешь ли, где это?
Появление гостей отвлекло их от спора. Вошли Лид и Обри, и разом, точно по команде, поглядели на Иону:
— Как самочувствие милорда?
Что за идиотская традиция — говорить о больном в третьем лице!
— Я ваш лорд, извольте ко мне обращаться!
— Так точно.
— Нашли Мартина?
Они посмурнели.
— Никак нет. Горожане видели, как он убегал из Лида. Перепуганный, точно суслик, и весь в дерьме с ног до головы. Его не узнали сразу и не догадались задержать.
— Значит, скоро вернется с отрядом шаванов?
— Сперва ему надо их догнать. Они конные, он пеший и отстал на несколько часов.
Иона добавила:
— Мартин мыслит, как зверь: не умом, а шкурой. Не вернется туда, где было страшно.
— Но доложит брату. Виттор узнает, что я жив, а ты на свободе. Он изменит план битвы, значит, и я должен изменить свой. Мне срочно нужно в Первую Зиму.
Иона покосилась на кайров: мол, вбил себе в голову. Бабка буркнула:
— Куда тебе ехать? Подохнешь-то в дороге.
— Вам нужно остаться, — сказал Хайдер Лид.
Эрвин резко встал с постели. Голова закружилась, поплыли пятна, но злости это не убавило.
— Тьма сожри, я сам решу, что нужно! Извольте выполнять приказы. Капитан Лид, седлайте коней. Наберите отряд горожан нам в помощь. Не забудьте фейерверки. Кайр Обри, передайте пленных шейландцев городскому суду, затем примите должность телохранителя моей сестры. Иона, ты остаешься в Лидском замке.
— Черта с два, — ответила сестра.
— Я велю тебе властью герцога!
— А я отказываюсь подчиниться.
Эрвин закашлялся, стукнул себя по больной груди. Яростно зыркнул в глаза сестры. Взгляды скрестились — аж искры полетели.
— Я думаю, — произнесла Иона, — у нас с тобой лишь один путь.
— Поедем вместе, — сдался Эрвин.
Шатаясь в седле, дрожа от озноба под режущим зимним ветром, сметая с лица мокрый снег, он пытался утешиться мыслью: такое уже было со мной, это как эксплорада в Запределье. Альтесса Тревога отвечала:
— Только в десять раз хуже.
Тогда они не спешили, сейчас надо мчать без остановки. Тогда было лето, сейчас ветер так и рвется в глотку, вымораживая больное нутро. Тогда он выступил в путь здоровым, а сейчас…
Лихорадка трясет так, что Эрвин едва держится в седле. Кто-то постоянно едет рядом, чтобы прийти на помощь. Кожа горит, снег обжигает, словно иглы. Легкие дерет наждаком. Ему дают флягу: «Пейте, милорд, питье помогает». Но все остыло, ледяной чай терзает горло.
Капитан пытается подбодрить:
— Дорога хороша! Видите, как быстро едем!
И, тьма сожри, он прав. Первый день пути, они движутся по стопам всадников Пауля. Нужно соблюдать все меры осторожности, чтобы не напороться на отставших шаванов. Зато по утоптаной дороге можно пустить коней рысью. А вот завтра нужно будет перегнать орду. Придется свернуть на горную тропку, заваленную снегом, и провести ночь прямо на склоне, на мерзлой земле. Эрвин корчится от одной мысли.
Иона пытается развлечь его рассказами:
— Братец, мы не виделись полгода. У меня накопилось столько новостей!
Начинает иронично, высмеивая братьев Шейландов и их вассалов, но потом неизбежно переходит к кошмару. Ее слова полны эмоций, Эрвин будто наяву видит, как бежит из Уэймара загнанный в ловушку отец, как гибнут кайры в ночной резне, как истекает кровью Аланис, дрожит в агонии Гвенда. Судьба словно пытает Иону: посылает надежду — чтобы тут же разбить вдребезги. Все, что дорого сестре, рушится, ломается, умирает на ее глазах.
— Святые боги, как ты пережила все это?
— Не пережила, — отвечает Иона. — Я пыталась убить себя, но Виттор вернул. Для того и дал мне первокровь. Потом стала сражаться с ними. Запугивала, грозила местью, изображала гордость, отвагу. Лишь потом поняла, насколько жалки эти потуги…
— Я уверен, на свете не было более храброй пленницы, чем ты!
— В этом и беда. Видишь ли, клетка все меняет. Когда зверь рычит из клетки, людям становится смешно. Чем тверже узник, тем потешней его унижение. Проявлять гордость за решеткой — все равно, что разбивать себе лоб о стену.
— Холодная тьма…
— Я изменилась после гибели Аланис. Бедняга билась до последнего — и расшиблась насмерть. Я поняла: цель только одна — выжить. Твердость — помеха, нужно быть мягкой, тогда не сломаешься. Нужно стать ветошью, тряпкой. Я стала. Делала, что они хотели: развлекала Мартина, лаяла, грызла кости… Говорила кротко и покорно, потом вовсе умолкла. Не с гордостью и спесью молчала — за это наказали бы. Молчала со знанием, что всем плевать; что ни скажи — останешься зверем в клетке.
Эрвину становится так стыдно, что он забывает о лихорадке.
— Сестра, я страшно виноват. Должен был прийти намного раньше.
— Нет, ни за что! — в ее словах испуг. — Ты пришел тем единственным днем, когда имелся шанс! Пришел бы раньше — погиб, как и Гвенда!
От мыслей о несчастной женщине обоих накрывает печаль. Вместе молятся за упокой ее души, потом умолкают. Но Эрвина пугает тишина: он слышит хрипы в собственных легких.
— Сестрица, дай теперь я расскажу…
Вот только о чем? Не о бойне же под Рей-Роем, не о Снежном Графе и бароне Айсвинде, не о Ребекке со Степным Огнем… Он описывает то, что может развеять грусть: чудесные Мать-мельницы, таинственное кладбище Ржавых Гигантов. Но тень не уходит с лица сестры, и он бросает главный козырь:
— Представь, каким прохвостом оказался Джемис! Посватался к Нексии Флейм!
Выслушав рассказ, Иона спрашивает:
— Разве ты не расстался с Нексией?
— Расстался, конечно. Еще в прошлом году.
— А Джемис просил позволения на брак?
— Даже дважды.
— И ты позволил?
— Ну, да.
— Отчего же возмущаешься?
— Да как ты можешь не понять! Мало ли, что мы расстались! Нексия любила меня и должна любить дальше, и лить слезы в безутешном одиночестве. Если она так легко заменила меня каким-то кайром — что это была за любовь?!
— Кайром с большой собакой, — уточняет Иона.
— Тоже мне, преимущество!
— А еще, Джемис не кашляет. Ни разу не замечен.
— Издеваешься?
— Конечно. Не умеешь ценить женщин, братец. Тебя давно пора проучить.
Вместе смеются — секунда безмятежной радости, как встарь.
Потом его начинает душить кашель.
Капитан Лид оказался прав: днем было еще неплохо. Настоящий ужас начался ночью.
Они ехали дотемна и долго после заката, выжимая все до капли из себя и коней. Аж после полуночи заметили пастушью избушку, там и встали на ночлег. Дров для костра не нашлось, поели всухомятку, запили ледяным орджем, постелили на пол овчину, легли. Обри нес вахту, остальные захрапели. Но не Эрвин.
Происходило нечто странное: лихорадка ушла, лоб остыл, унялся кашель. Тело сделалось ватным, руки и ноги онемели. Он ущипнул себя — и не почувствовал ничего. Тогда понял: замерзаю.
Болезнь, мороз и скачка забрали все силы. Тело больше не может себя согреть. Эрвин укутался во все, что нашел, накрылся с головой, свернулся калачом — бесполезно, не хватает тепла. Сердце бьется слишком медленно, кровь не течет в жилах. Вяло подумал: есть же способы согреться… Растереть руки и ноги орджем… Попрыгать на месте… Сказать Ионе поджарить что-нибудь Перстом… В конце концов, убить лошадь и вспороть живот.
Но было смертельно лень двигаться, просто невозможно заставить себя. А еще — стыдно тревожить людей. Ведь сейчас конец ноября! Да, снег и морозец, но не лютая же стужа. В маленькой избушке десять человек, надышали изрядно. Нельзя замерзнуть насмерть в таких условиях! Наверное, мне просто чудится…
Он позвал альтессу Тревогу. Она появилась частично: ни лица, ни груди, одно очертание фигуры. Он спросил:
— Что скажешь, могу я помереть?
Вместо слов она издала не то свист, не то стон. Вот тогда стало действительно страшно. Мозг Эрвина замерзал, уже не хватало силы поддерживать образ альтессы.
— Иона!.. Сестра!..
Позвал в отчаянье, поискал рукой. Ее не было.
— Иона!..
Оттолкнулся, сел, почти не чувствуя тела. Всмотрелся в темноту и увидел: Иона возилась у оконца, в руках была кружка и почему-то нож.
— Сестра! Слышишь?..
Она подошла, переступая спящих.
— Как ты?
Язык не повернулся сказать: «Боюсь, что помру», — хотя для этого он и звал ее.
— Давай летом вместе съездим на Мать-мельницы. Тебе понравится там.
— Конечно, милый… Выпей вот это.
Пить не хотелось: от ледяной воды только быстрее замерзнешь. Но кружка на диво оказалась теплой. Перстом, что ли, нагрела?.. Поднес к губам, сделал глоток. Вкус соленый, странный, пугающе знакомый.
— Это кровь?! Откуда…
Сестра зажимала платком рану на руке. А в кружке было много — половина, если не больше.
— Да ты с ума сошла! Какого черта?
— Пей. Она теплая и поможет тебе.
Эрвина передернуло.
— Что ты творишь? Надеешься на первокровь?! Она передается только от Пауля!