Эрвин находит глазами своих. Вот Хайдер Лид верхом на осле, переодетый в погонщика. А вот сестра на одном коне с кайром Обри. Лицо Ионы в саже, из глаз бегут слезы, оставляя темные дорожки на щеках.
Толпа беглецов пересекает лабиринт. На пути встречаются солдаты: раненые бредут в тыл, вестовые мечутся между подразделений. Беглецы всем кричат:
— Нас атакуют сзади! Там Персты Вильгельма!
Кто-то пугается, кто-то не понимает, кто-то спешит доложить графу. Толпа бежит. Все ближе горящий замок и орда.
Похоже, лабиринт сделан в виде спирали. Они проходят виток за витком, пока не оказываются в последнем. Еще ряд ледяных глыб — и озеро, дым надо льдом, шаваны на берегу. А под ногами — трупы. Здесь был рубеж обороны, но перстоносцы взломали его, и кайры не успели отступить. Люди и лошади лежат вперемешку. Снежное поле засеяно покойниками. На нем вырастут мертвые деревья с черепами вместо плодов.
Эрвин способен выдержать это: как никак, имеется опыт. А вот сестра… С болью и страхом он смотрит на Иону. Она ведет коня между мертвыми телами и глядит вниз, не поднимая головы, и дрожит. Сестра задыхается от плача. Обри пытается утешить ее: что-то говорит на ухо, держит за плечо. Иона слишком ранима. Иона может вынести боль — но только свою собственную. Боль других — ее погибель.
Толпа беглецов выходит из лабиринта на берег озера. Их заметили, навстречу скачут шаваны. Слуги кричат:
— Где Избранный?! На нас напали!
Эрвин видит, что сестра остановилась между тел. Спешилась, нагнулась к трупу. Видимо, кто-то знакомый… Эрвин хочет крикнуть: «Сестра, ну что же ты?! Надо выиграть битву! До завтра сдохнет куча людей, и я в их числе. Ты сможешь плакать хоть месяц напролет, но не сейчас, сожри тебя тьма!»
Он не издает ни звука и прячет голову за плечо вдовы Шер, поскольку впереди, в какой-то сотне ярдов возникает граф Виттор Шейланд. Первая Зима уже не огрызается: молчат камнеметы, не стреляют лучники. Гарнизон тратит силы на то, чтобы сдержать пожар. Знатные шаваны покидают передовую линию и подъезжают к графу. Он хвалит их, они скалят зубы. Потом все вместе замечают обозных слуг.
— Эй, лысые хвосты! Какого черта вы здесь?
— Напали с тыла! Пожгли Перстами! Спасите!..
Главный среди ханидов — однорукий Сормах. Эрвин помнит этого гада: когда-то пощадил его. Милый Эрвин, — говорит он себе голосом альтессы, — никогда не щади сволочей.
— На ползунов напали сзади, — докладывает Сормах.
Граф перемещается ближе к толпе обозных. Эрвин впервые видит, как он делает это. Просто исчез в одном месте, а появился в другом! Это могло бы впечатлить, или даже породить сомнения: божественная сила не дается кому попало. Не может же он…
Но впереди пылает замок, а вокруг вмерзают в снег кайры, и плачет над ними сестра. Может, тьма сожри! Великая сила в руках подонка — да, так бывает!
— Что происходит, друзья мои?
Голос Шейланда самодоволен и слащав. Эрвина тянет блевать от его лицемерия. А может — от лихорадки. Все тело колотит, легкие горят, кишки лезут через горло.
— Что происходит, друзья мои?..
Беглецы сгибаются в поклонах. Эрвин тоже кланяется, не сходя с коня. Хватает за волосы вдову Шер и гнет к земле ее упрямую голову.
— Избранный, спаси нас! Враг атакует с тыла! У него Персты!
Граф хохочет:
— Ха-ха-ха! Да это невозможно!
— Поверь, мы правду говорим! Обстреляли со всех сторон! Сзади — бах, с боков — бах, сверху — бах. Кричали: первая, вторая, третья — залп! У них не один Перст, а целая куча!
— Вам привиделось.
— Гы-гы, бредят, лысые хвосты, — вместе с Сормахом смеются другие ханиды.
— В святой день клянемся Праотцами: так и было! Напали, обстреляли, подожгли. Всюду дым и огонь, мы спаслись только чудом!
И верно: со стороны Лидской дороги ползут редкие, но заметные клубы дыма. Граф Шейланд кривит губы:
— Ладно, я проверю сам.
Глядит на запад, в скалы над дорогой, будто высматривает какую-то точку… затем исчезает. Порыв воздуха дует туда, где он только что стоял. А Эрвин оборачивается к сестре и холодеет.
Ионы нет. Есть Обри один на коне, накрытый драным одеялом. Есть Хайдер Лид на ослике, с погонщицким кнутом. Сестра — исчезла.
С тяжелой душой сир Джоакин Ив Ханна покинул собор. Он брел, повесив нос, не замечая ничего. Перед глазами все еще плясали языки огня. Крошилась и осыпалась штукатурка, Светлая Агата исчезала в паутине трещин и лоскутах сажи. Сгорели и цветы — дорогущие зимние букеты, сложенные к ее ногам. Молодой священник выбежал откуда-то, бросился на Джоакина с кулачками. Кричал: «Нелюди! Звери!» Джо ухватил его за ворот и принялся бить в лицо. Вколотил зубы в глотку, расплющил нос, кажется, сломал челюсть… Его ослепил гнев — не столько на священника, как на себя самого. «Сами вы звери! — рычал он. — Зверский проклятый город!» Потом навел Перст, чтобы снести череп этому прихвостню волков, но Избранный хлопнул его по плечу:
— Довольно, сир, вы хорошо потрудились.
Граф окинул взглядом черную дыру на месте капеллы, потер ладони, сказал:
— Ненадолго оставлю вас — проверю, как дела на других участках.
И исчез. Джоакин отбросил избитого святошу и пошел прочь. Тут нельзя было находиться — так и душил запах гари. Вышел на площадь, подышал, умыл лицо снегом. Паскудно было, аж с души вон. Кто нелюди — мы?! Да быть не может! Мы боремся с нелюдями, мы — истребители нелюдей! Граф прав во всем: нужно искоренить источник зла, самую основу агатовской гордыни… Но отчего ж так дурно-то?
Подошел адъютант Хориса:
— Начинаем атаку на замковый мост. Генерал приказывает вам включиться в пятый штурмовой отряд.
— Он мне не командир, — огрызнулся Джоакин.
Пошел прочь от собора, чтобы больше не донимали. Подумал: я убил сто человек и одну икону, хватит с меня на сегодня. Побрел по улочке, увешанной мишурой. Гирлянды блестели, как насмешка. Хотел содрать их, но мечом не достал, а Перстом… хватит уже Перста.
— Встань в строй!
— Да он не наш…
— Тогда посторонись!
Мимо проходила колонна солдат. Оказалось, как раз эта улица ведет к мосту. Нортвудцы держали городские ворота, один закатный полк укреплялся в центре, а другой выступал на штурм замка. Печатала шаг пехота, звенела подковами кавалерия. Джоакин подумал: мне с ними не по пути, надоело убивать… А потом подумал: лучше уж с ними. В городе откроется окно — и придется бить на звук, кто бы там ни был. Лучше сжигать кайров в замке, чем тут мирных людей.
Он наобум пристроился к колонне, почти не глядя на закатников. Думал: трупоеды. Думал: вечером-то будете жрать! Даже представить противно… Пошел бы к Эйлиш, но она тоже… Напиться бы сегодня. И поиметь кого-нибудь. Только кого? Лауру?.. Гвенду?.. Полли?..
Иону? Аланис?
Неожиданно границы стерлись. Агатовки и простолюдинки, обидчицы и жертвы… Лишь одно объединяет этих девушек: все они нравились Джоакину. А теперь — все мертвы. Каждая погибла не от его руки, но с его помощью. Он не уберег Полли, он нанял Гвенду, он запер Иону в клетку, он пытал Аланис… Что ж за дрянь выходит вместо жизни?
Прошел под гирляндой, едва не зацепившись шишаком на шлеме. Выругался: какой к чертям праздник?! Сорвал бы кто-нибудь всю эту мишуру!
И вдруг гирлянда упала сама собой. Вальяжно опустилась поперек улицы, задела офицера и еще троих солдат. Издала сухой звонкий треск. Все четверо дернулись — и осели на мостовую.
— Эй, что за тьма… — не понял Джо.
Тогда треск повторился — умноженный на сто. Гирлянды по всей улице упали разом, и все вместе разрядились искрой. Сотни закатников легли там, где стояли. А потом распахнулись окна — все до единого.
— Тревога! К ор-рружию!..
Крик захлебнулся в звоне, грохоте, лязге. Отовсюду полетело — залпом, лавиной. Камни, топоры, ножи, котлы с кипятком. Джо вскинул Перст, открыл огонь — но тут же заорал от боли. Прямо на голову плеснуло, ошпарило затылок и шею. Он задергался, стряхивая капли кипятка, схватил горстку снега, прижал к коже… Бах! В шлем врезался кирпич. Джо устоял, пальнул куда-то, зажег пожар… Бах! Камнем в плечо.
— Засада! Бежим!.. — орали вокруг.
— К оружию! Сражаться!..
Плохо соображая, Джоакин открыл огонь. Куда попало, без разницы, лишь бы напугать врага… Бах! Прямо в руку угодил утюг. Перст отклонился вниз, прожег двоих закатников.
— Беги, дурак! — крикнул ему кто-то.
Остатки роты уже неслись со всех ног. Он не хотел. Он думал: нужно остановиться и бить проклятых гадов. Но его тело всегда знало, что нужно для спасения. В этот миг нужно — бежать.
Сперва Джоакин трусил шатко, криво, еще ошарашенный внезапностью. Пытался постреливать, получал новые удары в доспех. Но с каждым шагом все лучше понимал положение. На каждом шагу он перескакивал трупы. Треть закатного полка уже лежала на мостовой. Остальных атаковали отовсюду. Из каждого окна, из каждой щели, из каждого проема. Пугающе синхронно распахивались двери, выскакивали на улицу мужики и сразу, без заминки молотили бегущих.
— Г-га… — выхаркнул ближайший солдат.
Удар пришелся ему в грудь, скорость бега сложилась со скоростью лезвия — и топор прорубил доспех. Джо вскинул Перст, чтобы сжечь врага — но краем глаза уловил движение. Еще одна дверь, еще топор… Он чудом уклонился, только чиркнуло по шлему. Метнулся в переулок. Нельзя стоять. Ни вдоха нельзя!
Люди падали на каждом шагу. На каждом. Ежесекундно он видел, как кто-то умирает. Молот в лицо — хрясь! Кипяток на голову — аааа! Отвертка в глаз… Да, отвертка! Солдата сбили с ног, насели, ткнули в смотровую щель…
Что ж происходит, братцы? Что это такое?! Джо бежал, не в силах понять! Как могут простые мужики?.. Откуда координация?! Откуда искра?! Целая улица ударила в одну минуту! Тысячи человек — как единый отряд! Нужны хронометры, нужны офицеры в каждом доме…
Он вылетел на соседнюю улицу, оттуда снова в переулок. Уткнулся в забор, прожег Перстом. Дюжина закатников увязалась за ним — вот и славно, будет прикрытие! Сделаем петлю по другой улице, зайдем врагу в тыл…