— Простите, ваше величество, — выдавил несчастный купец. — Я пережил тяжелую трагедию…
— Какого рода?
— Измену женщины… — Хармон знал: бестактно задавать такой вопрос, но сейчас ему было все едино. — Скажите, владыка, вы когда-нибудь любили?
Адриан помедлил, оценив право Хармона на подобную наглость, и нашел, что разбитое сердце заслуживает поблажки.
— Любил. Но вас, сударь, как и меня должен утешить следующий факт: в мире есть предметы, гораздо более ценные, чем любовь.
— Власть?
— Не она сама, но то, чего можно достичь с ее помощью.
— Ваше величество, я слышал, вы были помолвлены с Минервой… Отчего теперь женитесь на другой? Минерва предала вас?
— Сомневаюсь в вашем праве знать ответ, — холодно сказал Адриан. Но, помедлив, добавил: — Пока не предала. Если вернет то, что принадлежит мне, то будет чиста перед богами.
Купец тяжело вздохнул. Выходит, ему хуже, чем владыке: Низа украла самое ценное — сердце Хармона. И уже точно не вернет.
— Я вижу, эта драма сильно потрясла вас, — сказал Адриан с неожиданной чуткостью. — Хочу подарить вам отдых, который залечит раны. Поезжайте в столицу, развейтесь и отриньте любовные страдания.
— В столицу, ваше величество?.. В Фаунтерру?..
— Милостью богов, у нас пока что одна столица. Я направляю туда в качестве послов графа Куиндара и барона Деррила. Косматый и Гурлах поедут для охраны моего подарка, — владыка положил руку на ларец, и лишь теперь Хармон заметил, насколько богато он украшен. — Поезжайте также и вы. Отдохните в Фаунтерре, найдите барышню, которая залечит ваши раны.
— Ваше величество… не шутит?
— В чем вы усмотрели иронию? Разве у меня нет сердца?
— Никак нет, ваше величество, я не об этом… Премного благодарю вас. Вот только барон Деррил не очень-то любит меня. Все изъяны моей внешности, которые вы видите, — дело его рук.
— Я предупрежу его о необходимости бережного обращения с вами. Вы мой верный слуга, я не дам вас в обиду. Езжайте в Фаунтерру. Исполните мое поручение — а потом займетесь судостроительством, как вы и желали.
Стрела — 2
Июль 1775 г. от Сошествия
Рейс
Шаванские станы обычно состоят из юрт. Их знает всякий, кто даже не бывал в Степи, — слишком часто их встретишь на картинах. Однако этот стан имел совсем иной вид. Группа глиняных домов выстроилась на берегу речушки. В окнах блестели стекла, над некоторыми крышами поднимались печные трубы. Имелся колодец, амбар и хлев, и две башенки для стрелков. Не стан, а добротная деревня, крепко приросшая к земле. Ей бы место в Альмере или Южном Пути.
— Нас видят, милорд, — сказал барон Айсвинд, заметив людей на башенках.
Эрвин не сомневался, что видят их уже давно. Шаваны-пастухи обычно разбредаются на мили вокруг стана. Они обнаружили северян еще несколько часов назад. Что вызывает вопрос: почему не ушли?
— Сколько там жителей? — спросил Эрвин и сверил собственные наблюдения с оценкой опытного кайра. Порадовался, что почти угадал: думал — сто человек, по словам барона — восемьдесят.
Даже если женщины и подростки умеют стрелять из луков, а старики не разучились махать мечами, то это лишь восемь десятков плохоньких бойцов. За Эрвином — почти три сотни отборной кавалерии. Старейшина деревни должен быть безумцем, чтобы надеяться на победу. И уйти было легко: дальний берег речки выше этого. Поднимись на кручу, уйди подальше — и волки уже не заметят. Так отчего не сбежали?
— Дурачье, — сплюнул барон Айсвинд.
— Берегут деревню, — возразил Шрам. — Есть им что терять.
Похоже на правду. Здешние жители и за ордой не пошли, хотя Пауль сулил богатые трофеи. Имеется нечто очень ценное в самой этой деревне. Недаром она отстроена так основательно.
Эрвин пригляделся к центральным домам. Один — крупная, в четыре окна, изба зажиточной семьи. Второй — мастерская у самого берега речки. Из крыши торчат целых две трубы.
— Кузница! — сказали вместе Эрвин и Шрам.
Вот почему деревня осталась на месте. У шаванов множество походных кузниц, ими никого не удивишь. Но капитальная, с двумя печами, да в удачном месте над рекой — это истинная ценность. Пауль обещал озолотить орду, но здешний кузнец решил, что разбогатеет не сходя с места. К нему, поди, вся округа ездит — особенно теперь, когда конкуренты ушли с ордою. А кузнец, видать, самый уважаемый человек в этом селе. Остался он — все остались.
— Прикажете атаковать, милорд?
— Конечно, нет. Подъедем, поговорим.
Когда приблизились, деревня затихла. Всякое видимое движение прекратилось, люди исчезли, стрелки на башенках спрятались за щитами. Каждый дом превратился в засаду.
Держась за спинами телохранителей, Эрвин крикнул:
— Шаваны! Хотите жить — выходите без оружия! Не выйдете — сожгу село!
В одном он мог гордиться собой: развил же голосину в этих походах. Так насобачился командовать, что и глухой услышит. Среди домов наметилось шевеление: кто-то перебежал из избы в избу. Эрвин добавил:
— Все до одного, вместе с семьями! Выйти, построиться! Даю пять минут!
Кто-то еще пробежал туда и сюда. Наконец, из центральной избы вышел могучий, кряжистый степняк. Помахал над головой, крикнул что-то — и другие шаваны показались на улицах. Нестройная группа в полсотни человек выдвинулась навстречу северянам.
— Кто из вас главный?
Отозвался тот кряжистый верзила:
— Бершан.
— Это твое имя?
— Да, меня так зовут.
— Вас слишком мало.
— Сколько есть.
— Я не вижу ни детей, ни девушек.
— Тут только мы.
Эрвин сказал Хайдеру Лиду:
— Пошлите две дюжины, разыщите детей. Они или сидят в погребах, или ушли за реку.
— Знаю, милорд, — кивнул капитан.
Он отдал приказ, иксы въехали в деревню. Среди шаванов прошел шепоток. Вперед выступили двое: Бершан и женщина — должно быть, его супруга.
— Ты — герцог Ориджин? — спросил Бершан.
— Я — человек, который может сжечь твое село. Вот и все, что нужно знать.
— Мы тебя просим: не убивай никого. Я хороший кузнец. Подкую коней, починю мечи и латы. Я тебе пригожусь.
— Только ты и пригодишься. Остальные зачем?
— Мои сыновья и дочь, и жена — все работают в кузнице. Глазом не моргнешь, как все для тебя сделаем! А еще накормим и напоим. Но никого не убивай, хорошо?
Жена Бершана кое-что сообразила и добавила с сильным акцентом:
— Мы не с ними, ты видишь? Гной-ганта ушел, его люди ушли — а мы остались.
Сегодня Эрвин не ощущал жалости к мирному люду. Сколько было в нем сочувствия — все досталось раненым кайрам. А шаваны — часть той Степи, которая пожирает северян.
— Мне пригодятся припасы: пища, одежда.
— Все дадим!
— Лекарские зелья. Материя для бинтов.
За пределами городов снадобья — великая ценность. Но Бершан поколебался только вдох:
— Найдем. Тут наша знахарка, она поможет.
— Мои люди возьмут все, что нужно. А к тебе, кузнец, у меня есть одно дело.
Войдя в кузницу, Эрвин не смог удержаться от сравнения: здесь как в пыточной камере. Тот же инструментарий: зажимы, клещи, молотки, гвозди. Тот же душный жар, от которого сразу бросает в пот. Тот же здоровяк в кожаном переднике, только зовется не палачом, а иначе. Кузнец услужливо склонил голову перед герцогом:
— Чем могу помочь? Нужен новый клинок? Подковы для коня?..
За Бершаном стояли помощники: сыновья, жена, дочь. Крепкие, как на подбор, даже у дочки мускулы ходят под кожей. Целая семья кузнецов, надо же.
— Отпусти жену с дочкой, — предложил Эрвин. — Для дела хватит тебя и сыновей.
Кузнец ответил твердо:
— Все пригодятся. Так быстрее выйдет.
Очевидно, хотел защитить семью. Думал: кто будет работать, того не тронут.
— Как знаешь, — кивнул герцог и дал Бершану эскиз. — Мне нужно изготовить такое устройство.
Кузнец нагнулся к жаровне, чтобы лучше рассмотреть чертеж. По сигналу Эрвина кайры внесли Орудие. Лидские Волки отработали с ним двое суток. Можно ли за этот срок полностью перемолоть человека?..
— Он готов, милорд, — с гордостью доложил Хайдер Лид. — Желаете взглянуть?
Не желаю, — подумал Эрвин, — век бы не видеть ничего подобного. Чужой боли мне хватило с лихвою.
— Прошу вас, капитан.
Лид сбросил полотно, накрывавшее Орудие. Пленник был почти цел и вполне напоминал человека. Прибавились только два странных нароста на голове.
— Слушай приказ, — сказал Лид.
Мутный взгляд Орудия сосредоточился на нем.
— Помочись, — сказал Лид.
По ноге пленника потекла струя.
— Не кричи, — сказал Лид.
Он ударил пленника щипцами по коленной чашке. Тот побагровел, изогнулся от боли, но не выронил ни звука.
— Сломай себе зуб, — приказал Лид.
Руки Орудия, конечно, сдерживали веревки. Он воспользовался единственным способом исполнить приказ: выпятил нижнюю челюсть и стал бешено щелкать зубами. Удар приходился на резцы. Они крошились, пленник сплевывал белые осколки. Эрвин смотрел.
Ненавижу чужую боль, — подумал он снова.
С диким лицом пленник лязгал челюстями, исступленно дробя собственные зубы. Задел и разжевал губу, кровь и слюна взбились в пену. Мышцы бугрились, лицо наливалось краской, глаза лезли из орбит. Но он ни на вдох не прекращал свое дело.
— Хотите знать секрет, милорд? — с самодовольством спросил капитан.
Нет, — подумал Эрвин. Альтесса ответила его устами:
— Сгораю от нетерпения.
Хайдер Лид показал два железных бугорка над ушами Орудия. То были «барашки» — рогатые головки винтов.
— Разобрали арбалет, милорд. Получили два винта, заточили до остроты и вкрутили в череп. И не просто так, а точно в щели между костями. Всадишь поглубже — кости раздадутся, будто лопается голова. Ему теперь все безразлично, кроме этих винтов.
— Довольно, — сказал Лид Орудию. — Ты молодец.
Двумя движениями он отжал оба винта на оборот. Пленник обмяк, расплылся в пустой и счастливой улыбке.