— Сказки какие-то… — выронил Эрвин, но ощутил облегчение: буйные фантазии Давида отвлекали от безнадеги. — А разве люди в этом вашем мире не испытывают жадности? Если, положим, боги отпустили на каждого по сотне эфесов довольства — что помешает одному ограбить девятерых и забрать себе тысячу?
— Культура, милорд. Мир очень изобилен, деньги и блага достаются малым трудом, а вот репутация и доброе имя дорогого стоят. Никто не рискнет большой ценностью ради малой.
— Репутация… — Эрвин как следует обдумал ответ. Было приятно посвятить мысли чему-либо, кроме отчаяния. — Неужели каждый в том мире имеет достоинство и честь?
— Именно так. Мир настолько изобилен, что детям совсем не нужно трудиться, а взрослые дают отпрыскам и образование, и воспитание. Представьте: каждого человека там обучают так хорошо, как у нас — лишь королей и великих лордов.
— Среди великих лордов тоже встречаются мерзавцы, — отметил Эрвин. — Но главное сомнение в другом. Я стараюсь поступать по чести не только из-за воспитания. Я принадлежу к сословию дворян, хуже того — к северным лордам, и даже больше — к агатовцам. Надо мною довлеет мнение всех этих благородных зазнаек. Будет очень досадно, если сестра напишет мне: «Я — Север, а ты — нет». Или Роберт посмотрит укоризненно и скажет: «Бывает…».
— Простите, милорд, к чему вы ведете?
— Моя честь обусловлена принадлежностью к роду Агаты и семье Ориджин. Я стараюсь быть достойным агатовской крови. Отсюда, кстати, и берется слово «достоинство». Но вот, например, Кид — тот юноша из Спота, «хороший денек». Он — простолюдин из обычной семьи, землею не владеет, вассальной клятвы не давал. Зачем ему высоко нести себя? Он не имеет звания, которому нужно соответствовать.
— Он носит звание человека. Самое высокое из возможных.
— Философия, — хмыкнул Эрвин с легким пренебрежением. — Каждый морален, поскольку горд быть человеком?
— Да, милорд.
— Это ерунда. Ни к чему не мотивирует неотъемлемое звание. Дворяне боятся потерять титул, священники — чин, мастера — грамоту от гильдии. Но человеком ты будешь в любом случае! Главное ходить на двух ногах и не хрюкать, а все остальное — можно.
— Не в страхе же дело, милорд! Поймите: Человек — великое творение богов! Нужно лишь осознать свою ответственность. Мы родились Людьми, а не свиньями или псами. Разве это не причина, чтобы быть человечными? Неужели без титула этого не понять?!
Давил разгорячился, что редко с ним случалось. Эрвин заметил:
— Дело касается лично вас, не так ли? Вы — актер из семьи актеров. Простите, отче, ваш род совсем не высок — ниже только воры и путаны. Поэтому вам так важно доказать, что каждый человек благороден?
Если Эрвин и задел его, Давид не подал виду:
— Я всего лишь живу согласно своим убеждениям. Коль верю, что Человек — высокое звание, то и стараюсь быть достойным, несмотря на низкое происхождение.
— Не держите зла, — попросил герцог. — Я признаю ваши достоинства, но вы — исключение. Мораль среди низкородных — редкость, а не правило.
— А отчего так, милорд? Не потому ли, что голод — не тетка? Бедняк сделает все, чтобы выжить. Мораль ему не по карману.
Эрвин заметил приближающегося Хайдера Лида. Лицо и походка капитана выдавали возбуждение.
— Я не против пищи для бедных. Будут деньги, накормлю всех подряд, — сказал герцог, чувствуя в душе огонек надежды. — Я против оружия в руках подонков.
— Милорд, пленник очнулся!
Хайдер Лид был возбужден аж до блеска в глазах. Его поза выдавала нетерпение — сорваться и бежать назад, к пленнику. Он явился лишь потому, что имел приказ: доложить сразу, как шаван придет в сознание.
— Он может говорить?
— Да, милорд, и даже понимает по-нашему. По глазам вижу, что понимает. Но корчит из себя дремучего дикаря, чтобы избежать допроса.
— Хорошо, капитан, я побеседую с ним.
Лид кашлянул.
— Милорд, в этом нет нужды. Позвольте мне произвести допрос, я справлюсь наилучшим образом. Даже не сомневайтесь, все из него вытрясу!
— Не сомневаюсь, капитан.
Эрвин поднялся и накинул плащ. Странно в Степи: как бы ни жарило днем, к вечеру становится зябко.
— Милорд, простите… — Лид замялся. — Я думаю, вам не стоит присутствовать. Пленник располагает знаниями о том, как стрелять из Перста. Нам нужно получить эти сведения. Я хочу применить надежные методы. Они могут быть неприятны для вас.
Ах, если бы требовались только знания!..
— Нынче не будет никаких методов. Я только поговорю с ним.
Эрвин зашагал в ту часть лагеря, где встали на ночлег Лидские Волки. Капитан нагнал его и сказал с нажимом:
— Милорд, простите мои слова, но у вас доброе сердце. В разговоре пленник ощутит, что вы не любите мучить людей. Его страх ослабнет, что усложнит мне работу.
— Вряд ли, — обронил герцог.
Шаван лежал, надежно спутанный ремнями. Вооруженная Перстом рука была отведена за голову и привязана петлею к шее с таким расчетом, что любое движение удушало пленника. На голом боку темнела рана. Она выглядела пугающе хорошо: не кровоточила, не гноилась, края даже начали рубцеваться. Первокровь сделала дело!
Эрвин подобрал седло, снятое с чьей-то лошади. Положил за головой пленника, сел так, чтобы смотреть сверху ему в глаза. Черные зрачки шавана цепко следили за каждым движением. Он не избегал взгляда северянина, а значит, был не особенно испуган.
— Как тебя зовут?
Шаван издал ряд малопонятных звуков.
— Вряд ли это твое имя. Вероятно, ты говоришь на рейском наречии: «Я не понимаю». Уверен, что ты лжешь. Пауль говорит на поларийском, он не вручил бы Перст Вильгельма парню, чьей речи не понимает.
Шаван разразился потоком слов. Эрвин уловил среди них только: «Пауль» и «Гной-ганта». Голос шавана звучал дерзко и даже грозно.
— А сейчас, надо полагать, ты говоришь, что ужасный Гной-ганта отомстит за тебя и всех нас уложит в пыль. Уверяю, это не так. Пауль ушел туда, где ожидал меня встретить: к Славному Дозору. Поняв свою ошибку, он все равно не вернется, поскольку спешит в Уэймар. Меня преследует только ганта Ондей.
Шаван оживился от последнего имени. Поджал губу так, что зубы блеснули в лунном свете, и свирепо произнес:
— Ондея тирли та! Ондея ханида вир канна теде! Ме тенари, чирлик кус!
— Да-да, понимаю, Ондей — храбрый воин, он всех нас поголовно чирлик. А теперь я прошу тебя помолчать.
Герцог извлек из ножен дагу и положил клинком на губы шавана. Тот умолк, а Эрвин помедлил, чтобы собраться с мыслями. Или — с чувствами, сказать точнее. Начал неторопливо, сплетая голос со звуками сверчков и криками ночных птиц:
— Должно быть, ты удивлен, что я ни о чем не спрашиваю. Ждал пыток и допросов, собирал мужество в кулак, чтобы храбро рассмеяться мне в лицо… А я даже не хочу слушать — странно, не так ли? Но я удивлю тебя еще сильнее, когда скажу, что не питаю злобы или ненависти. Даже грустно, что ты лежишь раненый и связанный, хотя мог свободно скакать в седле рядом со мной. Ты ведь не успел понять тогда, в Рей-Рое, сразу кинулся в бой — а мы-то пришли ради мира. Ганта Гроза стал моим другом. Он должен был убедить Степного Огня принять мой союз. Впервые в истории шаваны и волки выступили бы под одними знаменами…
Повернув голову, пленник стряхнул дагу. Но не заговорил, а облизал сухие губы.
— Хочешь пить?..
Эрвин попросил флягу у Хайдера Лида, приложил ко рту шавана.
— Ты стал слугой моего смертельного врага — того, кого вы зовете Гной-гантой. Ты убил Грозу и многих моих кайров, стрелял в меня самого, и если б попал, то плясал бы от счастья. У меня есть дюжина причин ненавидеть тебя и отдать под пытки. Однако я не питаю ненависти. Вы такие, какие есть. Было бы странно гневаться на это. Людей невозможно изменить, они всегда поступают согласно натуре. Мой брат жесток и глуп, моя сестра слишком ранима, Аланис гневлива и горда, Галлард Альмера — лицемер, Виттор Шейланд — трус… Черты характера лежат на каждом из нас, словно клеймо проклятья. Даже если они мешают, приносят страдания и боль — мы все равно остаемся заложниками своей натуры.
Эрвин утер манжетой воду, которая протекла на шею пленника, и сказал тише:
— Например, я был бы рад не жалеть тебя. Однако жалею.
Он коснулся Перста Вильгельма на предплечье шавана.
— Почти во всем ты — простой степняк с обычными вашими нравами. Но в одном перешагнул природу: надел на руку вот эту вещь. Ты даже сражался за нее. Пауль испытал вас, когда стравил между собой. Ты убил не одного и не двух, чтобы завладеть Перстом. Пауль дал тебе испить своей крови или слюны, и это было великой почестью: шутка ли, кровь самого Гной-ганты!.. Ты гордился собой, не понимая, что потерял: ты перестал быть человеком.
Чей-то конь тревожно заржал. Эрвин на миг отвлекся от монолога и увидел, как Хайлер Лид и альтесса Тревога сидят рядом, ловя каждое его слово.
— Ты получил первокровь и власть над Священными Предметами. Это черта, неотъемлемая для тебя и в то же время — недоступная большинству людей в подлунном мире. Данное обстоятельство исключает тебя из рядов человечества. Твои поступки, мысли, судьбу отныне определяет не твой характер, а факт обладания Перстом Вильгельма. Отношение других людей к тебе зависит теперь только от Предмета на руке — и от того, что ты с ним делаешь.
Альтесса погладила пленника по черным волосам, Эрвин повторил ее жест. Шаван заговорил — уже не грозно, а робко, с испугом. Герцог приложил палец к губам:
— Твои слова не имеют значения. Боюсь, ты более не существуешь как человек. Скрыв от меня имя, ты поступил мудро. Имя было бы лишним. Я назову тебя согласно функции: Орудие.
Шаван изменился в лице и заговорил. Акцент был силен, но слова вполне понятны:
— Ориджин, отпусти меня, я отдам Перст!
Герцог спрятал дагу в ножны и поднялся, не обращая на пленника и тени внимания. Сказал Хайдеру Лиду:
— Капитан, нам потребуются шарниры, брусья и стальные штыри. Взгляните на схему, здесь указаны все размеры.