Словом, раненые и сопровождающие пришли в настроение, близкое к трауру. А Эрвин увидел свое войско после очередной убыли: теперь осталось только три роты, и только в одной — больше пяти дюжин бойцов. Это зрелище добило его. Когда Гордон Сью подошел с личной просьбой остаться при герцоге, Эрвин не нашел сил протестовать.
В хмуром молчании войско разделилось на два отряда, один двинулся на север, к монастырю, а второй — на запад, в сторону Мельниц. Гармонируя с настроением людей, накрапывал мелкий серый дождь. Один из воинов Нексии достал музыкальный инструмент в виде гнутой пружинистой железки, сунул в рот и принялся наигрывать: брыыынь — брыыынь — драааммм — драаамм…
Придумывая свой план, Эрвин имел в виду несколько иную дорогу на запад. По пути до Фейриса — никаких сражений. Раненые переданы заботам лекарей и монашек, больше не нужно просыпаться от стонов. Дружба с Джемисом восстановлена, и снова можно поговорить с кем-то более реальным, чем Тревога. А в довершение всего — Нексия! Самая красивая девушка Надежды, беззаветно влюбленная в Эрвина, каждую ночь осыпает его ласками, шепчет на ухо нежные слова… Мечты, мечты!
Нексия ехала осторонь, даже не глядя в его сторону. За нею гуськом тянулась четверка охранников, один из коих, старый шаван по виду, монотонно дребезжал на варгане: брррымм — браммм — брыыынь — драаань…
Ветер то и дело менял направление, а дождь крепчал. Хлестнет, окатит водой, улетит по ветру. Только начнешь обсыхать — а он назад с новым ветром, и опять с головы до ног. Так и хлестал то слева, то справа — точно плетка палача по спине воровки.
Дорога раскисла, кони шлепали по грязи. Джемис поднял Стрельца в седло, и тот остался чист, но окутал отряд ароматом мокрой псины. А сам кайр снова провалился в печаль. Эрвин заговорил с ним раз и два, и получил хмурую отсечку. Джемис желал остаться наедине с горем.
А вот Гордон Сью легко завел беседу, но ее предмет насторожил Эрвина. Капитан спросил не о битве в деревне и не о положении дел на фронтах. Он как бы невзначай полюбопытствовал: нет ли еще змей-травы? Эрвин сказал: зелья больше нет, все отдал. И спросил:
— Капитан, как вышло, что вы столь внезапно встали на ноги? Я навещал вас каждый вечер, вы едва ворочали языком. И лекарь говорил: плохи дела, лежит без сознания… Как тут раз — и уже в строю!
Гордон Сью уклончиво помянул Светлую Агату: мол, сотворила чудо. Эрвин припер его к стенке:
— Агата здесь не причем, если б она сотворила что-нибудь — сказала бы мне. Да и вид у вас больно виноватый, так что выкладывайте напрямик.
Гордон Сью помялся, но выложил. Еще неделю назад его перестало лихорадить, в голове прояснилось, а рана начала затягиваться. Увидев это, лекарь отменил змей-траву. Но без нее капитану стало скверно: все тело начало зудеть, и рука дико разболелась — та, которой нет. Гордон Сью попросил змей-травы, но лекарь отказал. И капитан не нашел ничего лучше, чем изобразить горячку. Всякий раз при виде лекаря начинал трястись и стонать, а на вопросы отвечал путано или вовсе закатывал глаза. Лекарь давал змей-траву, Гордон Сью блаженствовал и сладко засыпал. Так длилось дней пять, а потом зелье кончилось. Мотив для обмана исчез, и капитан живо поднялся на ноги…
— Тьма сожри, — только и выронил Эрвин.
А шаван знай себе брынчал: дреееень — брааам — дрыыынь — дааань…
В этой тоске Эрвин нет-нет, да и поглядывал на Нексию. Она куталась в плащ, но даже плотная материя не скрывала всех прелестей. Округлые бедра, гордая осанка, тонкая рука, держащая поводья…
Лорд Эрвин София Джессика давно познал мудрость: не нужно бояться расставаний, ведь стоит тебе потерять барышню, как появится другая, лучше прежней. Потому он не был склонен долго тосковать по былым чувствам. Взвесил: не стоит ли в данном случае сделать исключение и погрузиться в любовную печаль? На что дал себе отрицательный ответ. В прошлом году, покидая Фаунтерру, он уделил расставанию с Нексией неделю качественной грусти, даже породил на свет один или два стиха. Этого вполне довольно, особенно — в военное время. Тем более, по большому-то счету, своим отказом Нексия только помогла ему. Эрвин — агатовец, Нексия — еленовка, и не из Великого Дома. Она — не пара герцогу, и рано или поздно он должен был указать ей на очевидный мезальянс. Но Нексия — умница! — взяла на себя бремя тяжелого разговора. Ему стоит благодарить ее!
Одно лишь плохо: расстаться по злу, с обидой. Гораздо лучше было бы милое прощание с объятьями и поцелуем в щеку, и долгая дружба, не исключающая порой ностальгических вспышек страсти. Эрвин хотел исправить положение и заговорить с девушкой, но мешала родовая честь. Ориджины — не из тех малодушных слабаков, кто, будучи разбит, начинает просить мира.
Нексия уловила этот нюанс и на вечернем привале сама подошла к Эрвину. Осторожно села рядом, собралась с духом и заговорила:
— Милорд, вы за день не обмолвились и словом. Видимо, мой отказ был излишне резок. Поверьте: я очень вас ценю и буду счастлива, если удастся сохранить нашу дружбу. Любовная связь между нами невозможна, но это ничуть не умаляет ваших достоинств. Прошу, не считайте меня холодной и жестокой.
Ее слова принесли в душу Эрвина весьма своевременную оттепель. Он успел нынче изрядно замерзнуть и душой, и телом. Эрвин поделился с девушкой горячим вином и ответил:
— Миледи, вы поступили правильно. Я не держу на вас зла, напротив, стыжусь своего поведения. Я не имел права так навязываться вам после всего, что было.
— Значит, вы не в обиде на меня?
— Отнюдь. А вы?
— Я — и подавно!
Нексия протянула ему руку, Эрвин пожал в знак примирения. Девушка попросила:
— Поговорите со мной о чем-нибудь. Как с другом.
Эрвин мрачно улыбнулся:
— Лучшая тема для дружеской беседы — обсудить еще одного друга, коего нет рядом. Кайр Джемис тревожит меня. Не посоветуете ли, как ему помочь?
Она спросила, в чем дело, и Эрвин рассказал:
— Прежде я думал, кайру Лиллидею все на свете нипочем. Он видел смерть однополчан, терял друзей, ходил по пепелищам городов, но сохранял силу воли и чувство юмора. Но оказалось, что твердость Джемиса опиралась на одного конкретного человека. В самые тяжкие минуты мне помогает вспомнить Иону, а его поддерживали мысли об отце. Теперь его старшего Лиллидея не стало, и Джемис рухнул в непроглядную тоску. Утешений он не приемлет и ни о чем не думает, кроме своего горя.
Нексия потемнела лицом. Она тоже бесконечно любила отца, и с ужасом примерила на себя шкуру Джемиса.
— Простите, миледи. Я не хотел расстроить вас. Не стоило…
— Нет, нет, я благодарна за доверие! Но не могу придумать, чем помочь. Такая тяжкая утрата…
Они помолчали, думая каждый о своем отце. Эрвина осенило:
— Нексия, я вас прошу: поговорите с Джемисом!
— Но я же не знаю, чем его утешить…
— Само ваше сочувствие станет лекарством! Видите ли, кайры редко задерживаются в подлунном мире. Половина моих офицеров даже не помнит своих отцов — так давно они ушли на Звезду. А Снежный Граф дожил до глубоких седин и погиб в бою, а не от хвори или пыток. По меркам Севера, это роскошь, Джемис должен благодарить судьбу, но имеет наглость горевать. Мало кому здесь понятны его чувства.
— А вам?..
Эрвин качнул головой:
— Ах, Нексия, стоит ли напоминать: я — Ориджин. У нас любовь — постыдное дело, ведущее к беде. Чем больше папа ценит сына, тем больнее бьет. Я заслужил нечто вроде уважения только когда вернулся живым из могилы. Нет, я не знаю, каково это — любить отца. Вы — знаете.
Нексия поколебалась.
— Я хочу помочь, но едва знакома с Джемисом. Неловко — вот так, с ходу, лезть ему в душу. Да и остальные поймут предосудительно.
Эрвин потрепал ее по плечу.
— Милая леди, предосудительно — общаться со мною одним. Тогда все сочтут нас любовниками.
Она смутилась:
— Верно, об этом не подумала.
— Так что будьте добры, ради нашей дружбы, наберитесь отваги и побеседуйте с Лиллидеем. Учтите: потом будет миссия особой сложности — отучить капитана от змей-травы!
Они улыбнулись друг другу так открыто, что лишь теперь поверили: действительно, нет никаких обид.
Но дорога от этого не стала краше. Эрвина терзала скука. Вечно одинаковая степь натерла мозоли на глазах. Полынь и лебеда настолько надоели, что герцог даже запомнил их названия. От кумыса воротило с души. В Трезубце капитан Лид приобрел изрядное количество этого молока, прокисшего настолько, что испортиться сильнее оно уже не могло.
— Будет долго храниться, милорд.
О ужас, то была правда: кумыс, действительно, хранился долго. А иного выбора по части напитков не имелось: после дождей вода в ручьях так помутилась, что по недосмотру можно было выпить жабу.
Картину дополняла юрта, в которой спал герцог. Он упорно звал ее шатром, но правды не утаишь: была это обычная юрта, захваченная трофеем у степняков. От каждой ночевки в ней глаза Эрвина становились чуть более косыми, а в речи прибавлялось шаванской брани.
— Червь сожри ваш варган! Духам-Странникам побренчите, а с меня хватит!..
Ища спасенья от тоски, Эрвин повадился играть по вечерам. У Шрама нашлась в запасе колода; с ним и Фитцджеральдом герцог расписал несколько партий в прикуп. Фитцджеральд был молод и азартен, Праматерь Вивиан дарила ему удачу. А Шрам, как оказалось, усвоил от предков-пиратов не только мореходные хитрости. Будучи честным вассалом, он прощал сюзерену половину проигрыша. Тем не менее, к концу недели счет пошел на вторую тысячу эфесов.
— Это же к счастью, милорд! Не улыбается Вивиан — поцелует Мириам!
— Нет уж, увольте. Этак я к Фейрису лишусь военного бюджета и стану первым полководцем, кто буквально проиграл войну в карты.
В добавок ко всем удовольствиям Эрвин еще и захворал. С первого же дождливого дня он схлопотал простуду, и не было рядом ни смертельной опасности, ни лютого врага, дабы затмить собой муки насморка. Шмыгая носом, герцог жаловался альтессе: