— И если бы два отряда из верующих сражались, то примирите их. Если же один будет несправедлив против другого, то сражайтесь с тем, который несправедлив, пока он не обратится к велению Аллаха. А если он обратится, то примирите их по справедливости и будьте беспристрастны: ведь Аллах любит беспристрастных!
— Сура сорок девятая, “Комнаты”, — произнес Саймон, принимаясь за павлина.
Абдаллах приоткрыл рот и удивленно моргнул.
— Воистину, Ришад, ты — юноша, исполненный редких достоинств! Ты знаком с Кораном? Откуда же, сын мой?
— У меня была девушка, Куррат ул-Айн. Отсюда, из Ирака, — сказал Саймон, обгладывая ножку павлина. — Иногда она читала мне Коран. Перед сном. Я запомнил. У меня хорошая память.
На мгновение милое личико Курри возникло перед ним и тут же растворилось в сияющем солнечном свете. Он выпил шербет из кубка с благочестивой надписью и возвратился к павлину. Он вдруг почувствовал страшный голод. Голод заставил забыть о Курри. Куррат ул-Айн, конечно, была хороша, однако Нази не уступала ей ни в чем. Достойная награда герою!
— Вижу, ты начал оттаивать, Ришад, — синие глаза эмира насмешливо блеснули. — Уже вспоминаешь о девушках!
— Они созданы Аллахом нам на радость, — пробормотал Саймон с набитым ртом.
— Я чуть не замерз в Абулфарадже, но мысль о девушках меня согревала, отец мой.
Особенно о Нази.
Разумеется, это являлось преувеличением. Там, в оазисе, он думал, как бы сохранить лицо перед толпами бану сулайм и бану килаб. Их собралось тысяч пять или шесть, все — увешанные оружием с головы до пят, на злых длинноногих дромадерах; казалось, еще чуть-чуть, и они вцепятся друг другу в глотки. Саймону пришлось продемонстрировать, что будет в этом случае.
Он подорвал фризер.
Эти устройства были разработаны совсем недавно и служили как безотказным средством умиротворения, так и смертельным оружием, экологически чистым и поражающим только живую силу противника. Все зависело от мощности: фризер-граната снижала температуру до минус сорока по Цельсию в радиусе десяти-пятнадцати метров, фризерная бомба могла превратить целый город в паноптикум с ледяными статуями. Как утверждал Дейв Уокер, отличный способ охлаждения горячих голов.
Конечно, никаких жидких газов или иной примитивной начинки во фризерах не использовали. Фризер был очень хитрым механизмом, аккумулирующим тепловое излучение в локальной области пространства, своеобразной “черной дырой”; границы ее были несколько размыты, и во всех инструкциях рекомендовалось держаться от нее подальше. Саймон, вместе с любопытными старейшинами бану сулайм и бану килаб, попал на периферию взрыва, пережив массу острых ощущений. Теперь все они могли представить чувства мамонта, дремлющего в вечной мерзлоте.
Источник Абулфарадж, круглый небольшой бассейн с каменными бортиками, замерз моментально, а камни потрескались и оделись седоватым инеем. Внушительное получилось зрелище! Даже Саймон содрогнулся — правда, не от страха, а от стужи. Что до кочевников, то они, проявив редкое благоразумие, решили, что теперь святой источник очищен и можно вернуться к прежним порядкам использования вод. Их шейхи, видимо, тряслись до сих пор, и Саймон испытывал к ним нечто вроде сочувствия: все они были людьми немолодыми и погреться в женских объятиях никак не могли.
Он расправился с павлином и приступил к ягненку. Абдаллах, его гостеприимный хозяин, ел мало, большей частью налегал на фрукты и важно кивал, довольный аппетитом гостя. Казалось, он не испытывает ни капли ревности, ни грана зависти, хоть повод для того имелся: ему, потомку пророка, не удалось вразумить упрямых сынов пустыни, а вот пришелец, невзирая на молодость, в два счета справился с этим делом. И даже очистил Абулфарадж! Ибо холод, как ведомо всем, уничтожает любую скверну…
Но Абдаллах не ревновал, как и положено человеку разумному, знатному и уверенному в собственном авторитете. После того, как арабский мир избавился от тесных контактов с Россией, Китаем и Западом, здесь предпочли монархическую форму правления. В Саудовской Аравии она сохранилась с давних пор, а в других государствах венец владыки был отдан либо удачливым вождям, либо религиозным лидерам, а в редких случаях — потомкам древних фамилий, пришедших к власти еще в эпоху Саладина. Но все они, и новые, и старые правители, единодушно пытались доказать, что происходят от самого пророка — вернее, от дочери его Фатимы, прозванной Захра Аллах[22]. Азиз ад-Дин Абдаллах, эмир Счастливой Аравии, в таких доказательствах не нуждался; он и в самом деле был потомком фатимидских халифов по прямой линии. К тому же власть досталась его предкам не в результате выборов, военных переворотов или закулисных интриг, а совсем иным путем. В двадцать первом веке, в Эпоху Исхода, Азиз ад-Дин Касим ибн-Сирадж просто купил гигантскую территорию у Красного моря, основав затем свой собственный, личный и нераздельный эмират. Откуда у Касима нашлись такие средства, до сих пор было тайной, покрытой мраком.
Ягненка Саймон одолел лишь наполовину и переключился на шербет и персики.
Персики в окрестностях Басры росли превосходные — впрочем, как и все остальное. Строго говоря, столицу Счастливой Аравии надлежало именовать Басра-Два или Новая Басра, поскольку земная Басра находилась, как положено, в Ираке, у слияния могучих рек, называвшихся по старой памяти Тигром и Евфратом. Но это было бы оскорбительно для эмиров из рода ад-Дин! Они всегда настаивали, что истинная Басра — их город, так как нет в нем современных зданий из бетона и стекла, нет заводов и крытых асфальтом дорог, а есть дворцы, мечети, минареты и мостовая из гладких базальтовых плит. Их Басра была городом Синдбада-Морехода — правда, в улучшенном издании, где сказочные дворцы освещались электричеством, а по улицам ползали роботы-уборщики.
Когда Саймон закончил с едой, Абдаллах воздел руки к небесам и пробормотал молитву. Не слишком долгую; цитируя наизусть Коран, он тем не менее особой религиозностью не отличался.
— Прими еще раз мою благодарность, Ришад. Я уж боялся, что эти потомки ослов затеют драку у самых моих границ…
Эмир был человеком весьма образованным и превосходно знал английский. Но с Саймоном он общался лишь на арабском, называя его не Ричардом, а Ришадом и всячески это подчеркивая. Имя считалось почетным и значило “Истинный путь”. Саймон подозревал, что обязан такой благосклонностью черноглазой Куррат ул-Айн. Она обучила его не только языку, но и правилам вежливости, а в результате он покорил сердце эмира одной лишь фразой, традиционным приветствием “ва Мухаммад сафват Аллах мин халкихи ва мустафа-ху”[23]. Припомнив этот эпизод из первой их встречи, Саймон подумал — на сей раз на русском: “Встречают по одежке, провожают по языку”.
— Мне бы хотелось, — произнес Абдаллах, — чтобы ты стал моим гостем на несколько дней. Во-первых, ты — благой пример для моих непутевых племянников, которым смелость и дерзость заменяют разум. Во-вторых, я покажу тебе свои сокровища, нечто прекрасное и чудесное, а созерцание чудес, как утверждают поэты, возвышает душу и тешит взор… Ну, а в-третьих, — синие глаза эмира лукаво блеснули, — в-третьих, кроме Нази, есть еще Айша, Махрух, Дильбар и все остальные. Я надеюсь, ты не обидишь ни одну из девушек?
— Не обижу, — согласился Саймон, — если шеф позволит мне остаться. А о каких сокровищах ты говоришь, амир ал-муминин? О золоте? О самоцветах? О быстрых скакунах? Или о прекрасных рабынях?
Усмехнувшись, эмир небрежно повел рукой.
— Ха! Ты слишком увлекся своей ролью, Ришад, — ролью гостя во дворце халифа ар-Рашида… Но времена сейчас другие, и я не сказочный халиф, чтоб хвастать золотом, рабынями и скакунами. Я покажу тебе мою коллекцию.
— Коллекцию чего, амир ал-муминин?
— О том, сын мой, ты узнаешь завтра.
С этими словами Абдаллах хлопнул ладонью о ладонь, и под одной из арок возник туманный силуэт Масрура, четвертого из эмировых племянников. Туманным он был потому, что одежды его сияли золотом, кинжал и сабля, усыпанные бриллиантами, затмевали солнечный свет, а на груди позванивали все ордена и медали, какие только нашлись в Счастливой Аравии и сопредельных странах. Этот рослый тридцатилетний щеголь с пышными усами был красив, глядел орлом, но произвел на Саймона неприятное впечатление своей заносчивостью и чванным видом. Глаза у него были черными, и Саймон не без тайного злорадства решил, что этот племянник не унаследует трон ад-Динов. По-настоящему звали его вовсе не Масрур, но царственный дядюшка иначе к нему не обращался. Конечно, Азиз ад-Дин Абдаллах не был халифом ар-Рашидом и не правил в Багдаде, но у него были Басра и свой эмират. И он желал, чтоб визирь отзывался на имя Джафара, а начальник личной стражи — на имя Масрура[24]. И все исполнялось по его желанию.
Как показалось Саймону, щеголь Масрур не столько командовал охранниками (там были свои опытные офицеры), сколько находился у дяди на побегушках. Вот и сейчас, расправив широкие полы джуббы, Абдаллах поднял руку, метнул на племянника пристальный взор и важно, неторопливо произнес:
— Во имя Аллаха! Ты, Масрур, отправишь послание нашим друзьям на Колумбии.
За моей подписью, разумеется. Сообщи, что наш гость исполнил все, что ему повелели, и исполнил самым наилучшим образом. Еще сообщи о моей покорной просьбе: я желаю, чтоб он провел десять дней в моем дворце. Все!
"Вот так, — подумал Саймон, — покорная просьба и — “я желаю, и все!”
Хорошо быть эмиром, черт побери!”
Масрур поклонился, бросив на Саймона испепеляющий взгляд, — кажется; их неприязнь была взаимной. Он повернул было к дверям, но Абдаллах снова поднял руку.
— Подожди! Передай Салиху, что наш гость вечером совершит омовение. В Большой Купальне, с почетным караулом у дверей. Пусть Салих подготовит девушек, цветы, фрукты, благовонные масла и напитки. Первой танцевать перед гостем будет Нази.