Опережая остолбеневших дружинников, разбойники дружно бросились к двери.
А и правда, что тут делать? Делать тут больше было нечего.
Можно, конечно, было подраться, показать храбрость, но кому её тут было показывать, храбрость-то? Дурням, что не смогли устеречь то, что им приказано было стеречь пуще глаза? Или самим себе? А зачем? В своей удали никто из разбойников не сомневался, да и дружинники, пожалуй, в храбрости ночных гостей тоже. Это ведь у разбойников хватило смелости прийти ночью в княжий терем и украсть не абы что, а именно то, что заказывали, а не у дружинников, тем более что как раз дружинников-то княжьих разбойники в своём логове что-то не видели…
Нет, по всему выходило, не нужна была драка разбойникам.
А вот княжим дружинникам она была бы кстати — нужно же было показать князю, что не просто так упустили сокровище, а после битвы, где врагов было столько, что и не перечесть и что не проспали они сокровище, а защищали его до последнего и только после неравной схватки, усеяв всю горницу трупами…
Атаман бросил лом прямо в дым и, не глядя, попал или нет, побежал к двери. За его спиной вскипели азартные крики, ругань, кто-то упал, покатился по полу. Комару даже показалось, что кто-то из дружинников, повредившись умом от горя, рассмеялся, но и ему и атаману уже было всё равно.
Товарищей видно не было. Ноги их гремели впереди, а кроме топота ног, слава Богам, оттуда ничего не слышалось. Не хватило, видно, ума у здешнего воеводы правильно людей расставить. Дурак, видать воевода-то. Дурак. Увалень… Другого имени такому и не подберёшь… Раз своего ума нет, то чужим всю жизнь не пропользуешься. После горницы, освещённой факелом, в переходе было темно, но бежалось без страха — впереди этим путём уже пробежали товарищи, а спину прикрывал сам атаман. Слева сквозь непроглядную тьму вспыхнула тонкая, с мечевое лезвие полоска.
Дверь… Вроде та самая.
Комар плечом поддал её и следом за створкой влетел в темноту, наполненную сдерживаем дыханием. Атаман заскочил следом, едва не сбив с ног.
— Ну!
Комар опомнился, навалился на дверь и захлопнул её за атамановой спиной. Не тратя лишних движений, Мазя ударом кулака выбил притолоку и подпёр ею дверь. Быстрым взглядом он обежал комнату. Можно было бы и тут пошуровать — богато, всё же жил князь Черниговский, на все комнаты у него добра хватало, но не до этого сейчас было. Ноги бы унести с тем, что в руки попало.
— Никто не отстал?
— Все тут атаман! — преданными глазами глядя на Мазю, отозвался Ерпил. — Все как один!
Все кто непрошеными гостями пришёл к князю, собрались тут, чтобы уйти восвояси.
Не тратя времени на разговоры, Комар выглянул в окно. Во дворе, слава Богам, темно и пусто. Шум, что творила погоня ещё не успел никого разбудить и путь за стену был свободен. Он вспомнил сырой запах леса, к которому уже привык и коротко вздохнул. Вожак услышал, повернулся к нему.
— Что на дворе?
— Тихо, — не оглядываясь ответил он. — Чего ждём?
Атаман отодвинул его, выглянул сам.
Двор заливала темнота, а на небе тусклым пятном еле пробивался сквозь тучи лунный свет. Он падал на стену, через которую ещё нужно было перебраться, на квадратные башни, в которых то ли спали, то ли дремали дружинники, на крыши сараев. В этой темноте были свои опасности, но совсем не те, что остались за спиной.
Уходить всегда легче, если нет погони, но даже если она и есть, а дело сделано, то всё одно жизнь кажется проще. Мазя улыбнулся, потрогал ковчежец за пазухой. А с таким гостинцем за пазухой так и вообще взлететь хочется.
Только радоваться было рано. Пока они сделали только пол дела — взяли то, за чем пришли. Оставалось сделать вторую половину — унести то, что взяли. Дверь содрогнулась от ударивших в неё тел.
— Тут они! — азартно заорали из-за двери. — Ломай!
Один за другим разбойники соскальзывали вниз по припасённой загодя верёвке. Комар, последним задержавшийся у окна, услышал, как дверь затрещала, но затрещала не сдаваясь, а сопротивляясь ломившимся в неё. От этого треска в душе как-то легче стало. Уж в таких-то звуках он хорошо разбирался.
Не смотря на своё прозвище, хитник спускался с быстротой и расчётливостью паука. Обжигая ладони он летел вниз, прислушиваясь, стоит ли дверь. Для него это было не просто важно, это было важно жизненно. Наверняка первый, кто ворвётся, сразу кинется резать верёвку.
Дверь стояла! Хорошие двери были в княжеском тереме! Но всему хорошему в этой жизни, к сожалению, приходит конец. На счастье Комара случилось это, когда он уже стоял на земле…
Пять ударов дверь выдержала, а потом всё же рухнула, разбудив тех, кто ещё умудрялся спать в княжеском тереме.
Шум волной прокатился по всему терему, возвращая спящим блуждающую где-то душу и докатился до женской половины.
Девушка вскинулась. Темнота в родном доме не была враждебной, но шум… Несколько мгновений она прислушивалась, ожидая что даст ночь в следующий миг — то ли гомон слуг, то ли повторение грохота и крики «Горим! Пожар!», но вместо этого за стеной прозвучали шаги. Она сжала нож, но голос, что прозвучал из-за двери, оказался родным.
— Ирина? Что у тебя? Всё в порядке?
Ступни почувствовали тёплую шерсть на полу. Пробежав по пологу из медвежьей шкуры девушка откинула засов, распахнула дверь. Темноты за ней уже не было. Из залитого светом факелов перехода в комнату шагнул мужчина. Вместе с ним в комнаты залетел запах сгоревшей смолы. За его спиной мрачно взблескивали мечи дружинников. Перехватив несколько любопытных взглядов, девушка отступила назад, в полутьму.
— Отец? Что случилось?
Князь Чёрный быстро обежал взглядом комнату, задержавшись на смятой постели и закрытых ставнями окнах и успокаивающе покачал рукой.
— Ничего страшного.
Факел в его руке раздвинул темноту, и девушка увидела улыбку на лице отца.
— Опять к нам гости пожаловали…
Она поняла и улыбнулась в ответ.
— Хитники? За талисманом?
Факел раздвинул темноту до самых дальних углов. Девушка взглянула в зеркало и мимоходом поправила цепочку на шее.
— Не всё ж к тебе сватам ездить, — усмехнулся князь. — Хитники. Я на всякий случай четверых перед твоей дверью поставлю. Так что ты не беспокойся. Спи дальше.
Он погладил её по голове и повернулся, чтобы уйти, но она поймала его за рукав.
— А что ты с этими сделаешь, когда поймаешь?
— А что я с прошлыми сделал?
— Забыл? Они же в темнице сидят.
— В темнице?
Князь так весело удивился собственной жестокости, что девушка рассмеялась.
— Ну, раз те в темнице, то с этими придётся как-то по-другому поступить… Может быть я их даже не поймаю?
Он потрепал её по щеке. Мыслями князь уже был в тёмных переходах.
— Пойду, посмотрю как там посланцы кагана. Успокою, а то Бог знает, что они там в своей Хазарии про нас подумают.
Ирина засмеялась. Страха уже не было.
— Они, поди, и так не спят от огорчения…
— Может быть. — Рассеянно кивнул князь. — Всё-таки ты им второй раз отказываешь… Не передумала?
Княжна почувствовала шутку, засмеялась.
— Нет… И в третий откажу…
Глава 2
Благообразный отрок, зачерпнул кувшином из стоящего на огне тагана воду и вернулся назад, к князю.
Он не торопился особенно, чтоб не споткнуться, но задерживаться резона не было — не любил Журавлёвский князь мешкотников и неумёх. А кого князь не любил, у того жизнь почему-то короткой получалась и полной неприятностей.
Примета эта была верной и с каждым годом не развеивалась, как иные заблуждения, а напротив становилась всё вернее и вернее. Взять вот хоть сапожника…
— Лей, — скомандовал князь, не дав мальчишке додумать мысль о сапожнике.
Струя кипятка из наклонённого кувшина упала в кадушку, взбурлив исходящую паром воду. Князь охнул, зашипел, втягивая в себя воздух, шевелил пальцами. Светлые волосы мальчишки, расчёсанные не прямой пробор, загораживали ему лицо князя, но он и без этого знал, что тот чувствует. За три года, что служил ему, успел разобраться в привычках, понять, что к чему.
— Хорошо-о-о-о-о! — прошипел князь. — Ещё добавь…
В прозрачной воде видно было, как приплясывают княжеские ноги, покрытые мозолями и шрамами. С уважением глядя на них, мальчишка подумал:
«Князь… Мог бы в тереме сидеть, мёд пить, мясцом закусывать, а он весь день с седла не слезает. Вон ноги-то у самого чуть не как копыта стали…» Мозоли у князя и впрямь были не княжеские, а самые обычные. Эти вот от стремян, как и у всех его конных ратников, этот шрам от копья, что вошло в ногу, когда бился князь вместе с Киевским князем Владимиром с ромеями, а вот эта мозоль на левой ноге от плохо пошитого сапога.
«Нет, зря он всё же сапожника в прошлом году на кол посадил… — подумал между делом отрок. — Сапожник-то уж сгнил весь, поди и следа не осталось, а сапогам сносу нет…» Он замешкался в воспоминаниях и тут же получил подзатыльник.
— Что застыл, ворона? Лей давай…
— Полыни, — напомнил голос за спиной. — И лебеды!
Мальчишка поднял голову, посмотрел на князя. Тот сидел и жмурился, словно кот на солнце. Подумав мгновение Круторог кивнул, и мальчишка бросил в кадушку метёлку полыни. По комнате тут же запахло степью, весёлой волей.
Волхв он конечно волхв, имеет право советы давать, за то и кормит его князь, но ноги-то не его, княжеские ноги.
Сквозь прищуренные от удовольствия глаза князь посмотрел на советчика. Тот сидел задумчивый, хмурый даже.
— Что волком смотришь?
— Да не овцой же мне на тебя смотреть…
Волхв вздохнул и чувствуя, что князь к разговору не расположен, продолжил:
— Не украл у тебя ничего, не обманул.
Князь кряхтел, но в разговор не ввязывался.
— Не то, что некоторые.
Волхв журавлёвского князя, Хайкин, покосился на стол, где меж серебряных и позолоченных кубков лежал мешочек, набитый золотыми монетами. Лицо его омрачилось. Не то, чтоб денег было жалко (хотя и это, конечно, тоже), а жаль было князя. Простота. Обводит его там этот вокруг пальца, как несмышлёныша, а впрямую сказать ничего нельзя. Не потерпит князь, а ни места такого, ни головы волхв лишаться не хотел. Приходилось так вот, осторожно, обиняками ему на жизнь глаза открывать.