Не был Гаврила воином, не был, но красота оружия понятна и тому, кто никогда не держал его в руках. Так и Масленников смотрел на отточенную полосу стали и украшенную какими-то камнями рукоятку, чувствуя, что видит перед собой совершенство.
Он присел. Пальцы, словно невзначай ухватились за шершавую рукоять, пригасив блеск самоцветов. Рукоять приподнялась над травой. Солнечный зайчик побежал от пальцев вниз, ярко вспыхнув на острие клинка. Плечи сами собой расправились, и Гаврила поднял меч над головой — не раз видел, как это делали княжеские дружинники.
От этого движения словно сил прибавилось. Он почувствовал себя другим — лучше, чище, смелее и…испугался.
Это было не его чувство, чужое.
— Ладно… Не моё это, — сказал он сам себе в полной уверенности, что отпустил чудесный меч.
Но пальцы не разжалась, и меч не упал в траву. Рука не хотела отпускать оружие.
Он ещё не решил, послушаться ему пальцев или нет, но запах крови погнал его с поляны. Держа меч в одной руке, а мешок в другой он спустился вниз, туда, откуда несло сыростью и прелым листом, напоминая пересохшему горлу о воде.
Ручей тёк у его ног. Гаврила опустился на колени в предвкушении первого глотка. Из воды отражением на него глянуло грязное, перепачканное кровью лицо.
Он стоял перед водой не решась начать пить. Ему вспомнилась поляна, два левых половинки, что лежали под кустом орешника, и представилось, что случится, если он просто вспотеет в городе. Ведь Митриданову колдовству всё равно было, отчего он вспотеет — от страха или от жары…
Гаврила провёл рукой по лбу и, оттянув её подальше, посмотрел — нет ли пота, и окунул руку в реку.
После короткого раздумья он, не снимая одежды, опустился в воду. Прохлада волной пробежала по телу, смывая грязь и кровь.
Двумя глотками он порадовал пересохшее горло и поднялся, чтоб идти дальше.
До Экзампая оставалось всего ничего.
Глава 17
— Зачем?
— Зачем? — переспросил Белоян. — Да нужно, вот.
Он прищурился, словно увидел в Хайкине что-то такое, что видно было только ему одному…
— А скажи-ка ты мне, голубь, кому это ты тут служишь со всем усердием?
Журавлевец повторил про себя вопрос, словно искал в нём скрытый смысл или связь с тем, о чём говорили только что, потому и замешкался больше, чем нужно было.
— Князю служу… — наконец осторожно сказал он.
— Князю… — протянул волхв, и Хайкин не понял, обрадовал его этот ответ или огорчил. Тогда он повторил, чтоб всё поставить на свои места. — Князю служу. Беду от него отвращаю…
Белоян усмехнулся. Не зло и не надменно. Чувствуя какой-то подвох, журавлевец добавил ещё, чтоб поставить гостя на место.
— Ты своему служишь, а я — своему…
— А вот и не угадал… Я князю во вторую очередь служу, а в первую…
— Богам? — поспешил угадать журавлёвский волхв.
Белоян рукой махнул.
— Эка сказал…
Он сделал рукой охранительный знак.
— Богов, конечно тоже не забываем, только в первую голову земле своей служу, Родине.
Хайкин смотрел спокойно. Ожидая продолжения.
— Любой князь-то в первую голову человек, — объяснил волхв. — У него и помыслы короткие, человеческие, а нам волхвам дальше них глядеть и думать надо.
— Да-а-а, помыслы у князей короткие, — согласился с гостем Хайкин, явно подумав о чём-то своём. — Особенно если не от головы, а от…
Белоян кивнул. Они переглянулись как люди знающие чужие тайны, но не могущие открыть их друг другу и рассмеялись. К чему ведут мысли, которые рождаются не в голове, а гораздо её ниже, оба волхва знали не понаслышке.
— Конечно. У князей в головах месяцы, ну годы… А нам приходится веками мыслить, — поддержал хозяина Белоян, и тут же безо всякого перехода добавил:
— Вот для того и приехал. Понятно?
— Нет, — ответил упрямый Хайкин.
Белоян вздохнул.
— Для земли нашей нужно. Есть такая вещь на Руси — талисман «Паучья лапка». Слышал?
Хайкин пожал плечами.
— Богата Русь. В ней всякого добра по углам лежит…
— Что верно, то верно. — Медвежья башка качнулась вверх-вниз. — Богата Русь и обильна. Только ведь не само собой это устраивается.
— Боги за Русью смотрят, — согласился с товарищем Хайкин.
— Верно. Вот и дан Богами нам в сбереженье талисман. Пока он на нашей земле — будет на Руси спокойствие, будет Русь шириться, землями и народом прирастать.
— Полезная вещь, — сказал журавлевец. — А только Гаврила — то наш к чему тут? Он, насколько я помню, и на баб-то не смотрел. Никак от него Русь ни землёй, ни народом прирасти не сможет…
— Пока не знаю, — честно ответил Белоян. Может и никак. Пока Твоего Гаврилу к этому делу одно привязывает — в один день с колдуном пропал. Но даже если и так, то Гаврила тут сбоку припёка. Митридан ваш — вот главная заноза.
— Митридан? Выходит, прав я был. Отметился он у тебя в Киеве, — довольно сказал Хайкин, сообразив, что тем самым он уравнивается с киевским волхвом.
— И не у меня и не в Киеве, — рыкнул Белоян. — В Киев он бы не сунулся. Кишка у него тонка, ко мне соваться. Это… — Белоян задумался, как бы сказать. — Это он совсем в другом месте отметился.
Хозяин сделал вид, что не заметил осторожности гостя.
— И, что в этом другом месте?
— Вобщем украл он в этом месте «Паучью лапку».
Волхв замолчал, ожидая вопроса, но Хайкин молчал. Не хочет ему гость всей правды сказать, что ж его дело. А и ему полправды слушать не хочется. Как быть? Молча, они смотрели друг на друга, пока, наконец. Хайкин, вежливости ради, не нарушил молчания.
— А зачем ему это? Для каких дел?
Белоян облечено вздохнул — врать не пришлось.
— Ему он не нужен. Не для себя он его крал. Тут других доброхотов хватает.
— А им зачем?
— В их землях не всё спокойно, вот и хотят они внимание Богов на себя обратить. Они попросили, ну а он и расстарался. Не даром, конечно…
— Да как же так? — удивился Хайкин. — Как же не уследили? Беречь надо было… Такая вещь!
Белоян кивнул, соглашаясь, но оправдываться не стал.
— Бережём… Берегли то есть, но вот так получилось… Думаешь первый он? Нет. Талисман это как огонёк, на который мотыльки летят. Летят и летят, летят и летят…
Белоян задумался, и хозяину пришлось кашлянуть, чтоб прервать его мысли. Киевлянин вздрогнул.
— Я вижу, что у тебя и горя-то большого нет…
— А что горевать? — спросил Белоян без тени смущения или раскаяния. — Искать его надо, да назад талисман возвращать, пока он думает, что обманул всех. Сгорел…
— Легко сказать…
— Конечно не легко… Чтобы он о нас не думал, а он себя скрыть попытается. Заклятьем или ещё как…
— Скроет?
Белоян пожал плечами.
— Раз мы знаем, что он живой, так и искать его будем со всем тщанием. А раз так, то значит, обязательно найдём. Нужно его поймать, пока он талисман тем, другим не передал…
— Но Гаврила-то? — не удержался Хайкин. — Наш-то простак тут причём?
Белоян только плечами шевельнул неопределённо.
— Не знаю ещё. Я твоего Гаврилу не видал, но если он день в день с колдуном из города пропал, да прямо из его дома, значит это всё не просто так, не случайно.
В задумчивости Белояна не было отчаяния.
— Может быть знает чего, или несёт… Надо его искать. Надо Митридана искать…
Хайкин не чинясь достал ещё один Шар и подставку. Он пододвинул всё к Белояну и, заглянув в медвежью морду, сказал:
— Мы люди не гордые… Если к нам с добром, то и мы с честью. Всем поделимся, последнее отдадим… Начнём не откладывая?
— Нашёл!
В голосе Белояна не было торжества. Только усталость. С утра до утра они искали иголку в стоге сена. Князья пировали, охотились, а волхвы не смыкая глаз, перебирали жителей земли Русской. Хайкин оторвался от своего Шара и наклонился к гостю. Тот сидел, словно одеревенев, и смотрел в свой Шар. По медвежьей морде трудно было понять, что чувствует Киевский волхв, но Хайкин и по себе знал, что он должен чувствовать. Журавлёвский волхв нажал руками на переносицу, заставляя резь в глазах убраться куда-нибудь поглубже в череп и склонился над Шаром. В глубине стекла виднелось чужое лицо и тенью сзади, ещё одно. Хайкин прищурился, сквозь круги и резь, вглядываясь в незнакомые глаза.
— Не он.
— А второй?
— Тоже не он…
— Как это не он? — удивился Белоян. — Сам же говорил — у одного лицо глупое, а у другого бородавка. Куда уж глупее? Да и бородавки вон и вон.
— Не те, — тусклым голосом повторил Хайкин. — Не те и всё.
Казалось, что спать хочется даже больше чем дышать. Если б Белоян ошибся в первый или в десятый раз, то он, может быть, сказал бы это иначе, но это случилось раз в тридцатый. Колдовство для них превратилось в тяжёлую и нудную работу, вроде распахивания земли или корчевания пней — тяжело, нудно, но необходимо.
— Надо было чагу покрепче заваривать, — проворчал Белоян. — Пожалел что ли?
Хайкин ничего не сказал. Во рту стояла сухая горечь с берёзовым привкусом, словно банный веник пожевал. Он просто вернулся к своему Шару и всё пошло своим чередом. Лица, лица, лица… Множество лиц, но не тех, которые были нужны.
Солнце не успело пройти от столба до столба, как Белоян откинулся к стене. Хайкин тут же спросил:
— Нашёл?
— Всё зря… — сказал гость. — Закрыт он. Тут место знать надо. Тогда только…
Хайкин тоже оторвался от своего Шара и посмотрел на Киевского волхва.
— Глаза у тебя, как у бешеного поросёнка.
— А у тебя лучше, что ли?
Белоян провёл рукавом по морде, словно усталость была паутиной и её можно было сбросить.
— Сутки потеряли…
— Потеряли?
— Ну не потеряли — поправился он. — Потратили.
Волхв поднялся. Растирая поясницу, прошёл к столу, на котором дымилась свежесваренная кава. Припав к кружке, долго прихлёбывал горячий напиток, изредка поглядывая на широкий золотой браслет на левой руке.
— По-другому давай пробовать.