Мы уже часа два расслаблялись, хорошо расслаблялись. Я думал, что в таких количествах он запросто глушил бы и водку, его счастье (в смысле здоровья), что в Германии предпочитают пиво, и он вынужден был приспосабливаться к западной культуре. Вдруг мой собеседник внутренне собрался, почти мгновенно протрезвел (черты лица даже обострились - профессиональная выучка) и заговорил другим тоном:
- Вы, профессор, вправе полагать, что я тоже продаюсь. Я, профессор, присяге не изменял. Зайти в кабинет майора Калиниченко, затребовать дело вашего родственника, сфотографировать обложку (фотографируют сейчас ручкой, пуговицей, часами) может любой офицер ФСБ. У меня остались там друзья, и эта мелкая услуга не стоит десяти тысяч марок, от которых вы так неразумно отказались. Вы наивняк, профессор, вас легко облапошить. Вы меня растрогали, и я решил вам помочь. Вы получили от меня подарок, сувенир: номер дела вашего родственника. Не спрашиваю, зачем вам это. Полагаю, для сантиментов. Почему я не нарушал присягу? Да потому, что вам никак не удастся использовать фотокопию против ФСБ. Предположим, вы ее напечатаете во французской газете. ФСБ даст опровержение: фальшивка. И дальше что? Надеетесь, что вам удастся когда-нибудь прочесть само дело? Наивняк. Я хоть и давно не служу, но мог бы зайти к Калиниченко, затребовать дело, он даже визы начальства не спросит, по моему виду, по голосу поймет, что свой. Да, они разучились, лентяи, тем не менее рутина осталась. Есть такой термин в Органах - рутина. Стоит вам пересечь государственную границу России на самолете, поездом, на машине, не важно, как только пограничник шлепает вам в паспорт штамп, в ФСБ поступает сигнал. И Калиниченко приказывают: такое-то дело без особой резолюции никому не выдавать. Им же известны все родственные связи погибшего. Рутинная подстраховка. И кто вам выпишет пропуск на Лубянку? Словом, химера, профессор... Ну, если вы способны прилететь в Москву, как птица, и пройти сквозь стены... Смешно.
Наверно, он мысленно представил мою нелепую фигуру в воздухе, с раздувающимися полами пиджака, ботинок вот-вот спадет с ноги... Лицо его размякло, опять расплылось в пьяной улыбке.
- Действительно, смешно, - согласился я.
Мы еще выпили.
* * *
Я открыл дверь в кабинет без стука, сухо поздоровался и сказал:
- Меня интересует одна деталь в деле номер 21336А. Распорядитесь.
Краснощекий толстый майор соображал секунд пять, потом привстал из-за стола, любезно указал мне на кресло. Я сел, майор плюхнулся на свой стул, поднял телефонную трубку.
- Принесите дело номер 21336А. Да, в мой кабинет. - Он бросил на меня вопрошающий взгляд. Я сделал соответствующий жест ладонью, дескать, без лишних разговоров. Майор понял. - Начальство затребовало, - сообщил он в трубку.
Пока все шло так, как я и предполагал. Конечно, майор меня видел впервые, это его смущало, но в управлении, где он работал, посторонних не пускали и посторонние по коридорам не шлялись. Раз человек зашел именно в его кабинет и назвал точный номер, значит, с ведома руководства.
Майор шелестел бумагами, демонстрируя кипучую деятельность. Я углубился в свою записную книжку. Вошел лейтенант. Я даже головы не повернул. Наверно, они с майором молча поиграли в гляделки. Майор протянул мне увесистую бежевую папку с косым штампом на обложке: "Совершенно секретно".
- Вы...
- Я бы мог почитать это у Колесникова, - ответил я на незаданный вопрос, однако предпочтительно такие дела вообще не выносить из кабинетов. Я полистаю у вас, если не возражаете. Полчаса мне достаточно.
- Разумеется, сколько угодно, - с готовностью подтвердил майор. Мое поведение и упоминание фамилии заместителя начальника управления развеяли его последние сомнения.
Я начал с конца. Вырезки из французской прессы. "Загадочное убийство русского миллионера в Париже", "Русская мафия сводит счеты". (Слово "мафия" подчеркнуто красным карандашом.) Ладно, это мимо. А вот и агентурные донесения. Где и в каких казино играл. С какими топ-моделями спал. Какие ночные клубы посещал. Ксерокс Сережиного проекта "Об энергетической независимости Украины" (расчеркнут цветными карандашами, как абстрактная картина). Телефонограмма из Киева: "Сегодня такого-то числа в 15.45 господин Сергей N. был принят президентом Украины. Беседа продолжалась 52 минуты". Телефонограмма из Парижа: "Срочно! В разговоре со мной г-н Кабанов обмолвился, что C.N. собирается открыть офис в Киеве. Из того же источника: C.N. заказал для своей парижской квартиры бронирование двери. Виктор Гюго". (С юмором ребята. Что значит "г-н Кабанов обмолвился"? Болтун - находка для шпиона или сознательная информация?) Нотариальная копия о продаже C.N. московской квартиры. (Деньги, которые мои внуки так никогда и не увидели.) Заглядываю наугад в середину дела. Сообщение о благотворительном концерте в зале Чайковского, организованном меценатом C.N. Выручка перечислена на лицевой счет детского дома. Список знаменитостей и высших должностных лиц, присутствовавших на концерте. Фамилии двух министров подчеркнуты.
Я недооценил бдительности майора. Он сказал, что выйдет на минутку. Это мне сразу не понравилось.
Оставить в кабинете незнакомого человека? А если приперло, невтерпеж? Бывает. Воспользоваться случаем и смыться? Я бы не успел. Ворвались четверо в штатском, за спинами которых маячила разгневанная красная рожа хозяина кабинета. Раскрытую бежевую папку у меня мгновенно выдернули из рук.
- Кто вы? Как сюда попали? Из какой газеты? Предъявите документы?
В злых узких глазах нависшего надо мной оперативника читалось, что сейчас я получу нокаутирующий удар в челюсть. Поэтому как можно неторопливее и спокойнее я протянул свой французский паспорт:
- Я из спецподразделения парижской полиции по расследованию особо опасных преступлений.
Если бы я протянул им портативную атомную бомбу, вряд ли она произвела больший эффект.
- Ваша полицейская карточка?
Я позволил себе улыбнуться:
- Вам должно быть известно, что в заграничные командировки мы служебные удостоверения не берем. Моя поездка согласовывалась из Парижа с генерал-лейтенантом Колесниковым.
Комната до отказа заполнилась людьми. Я слышал бабий жалобный вой майора. Меня откровенно рассматривали, как диковинного зверя, забежавшего сюда прямо из зоопарка.
Потом вели по коридорам. Из распахнутых кабинетов выглядывали лица. В одном кабинете меня обыскали. Довольно грубо. Изъяли все мои принадлежности, включая лекарства и носовой платок. В другом кабинете вежливо напоили кофе. Угостили сигаретой.
- Кто вам выписал пропуск?
- Вы прекрасно знаете, небось уже проверили, что пропуска мне никто не выписывал.
- Как вам удалось проникнуть в здание?
- Ведь не по воздуху. Я думал, что охранник предупрежден и нарочно отвернулся, меня увидев. У нас существует такая практика.
Наконец я предстал пред светлые очи крупного чина. Крупный чин (в штатском) мрачно вертел в руках мой паспорт. Шесть офицеров устроили мне перекрестный допрос.
- Имя? Где работаете? Должность? Кто ваш непосредственный начальник на набережной Орфевр? Номер его телефона? Когда прилетели в Москву? Каким рейсом? В какой гостинице остановились?
Я знал, что Колесников в Вене, что связаться с ним сложно (это был мой единственный козырь в напрочь проигранном раскладе), и отвечал по заранее подготовленной легенде. Отказался лишь дать номер телефона комиссара Декарта не имею права.
- Насколько вы в Париже продвинулись в расследовании этого дела?
- Если бы мы имели конкретные результаты, то меня не командировали бы в Москву. Русская мафия, вы же сталкиваетесь с ней ежедневно, все чрезвычайно запутано.
Мне показалось, что в кабинете удовлетворенно переглянулись. Версия русской мафии их вполне устраивала. Но вообще я следил уже не столько за их реакцией, сколько за самим собой. Что-то странное происходило в моей голове. Звон в ушах. Я с трудом подбирал слова. Давило в груди. Было ощущение, что мой давний знакомый по Лос-Анджелесу, коварный враг, о существовании которого я забыл после операции, коротал время в Москве, скучал, а теперь с радостью на меня накинулся и душит в своих объятиях.
- В вашем паспорте нет российской визы и нет отметки о прохождении пограничного контроля в Шереметьево.
- Когда мы не хотим, чтоб визит нужного нам человека во Францию был зафиксирован, полиция на контроле в аэропорту отводит глаза и паспорта у него не спрашивают. Я еще удивился, почему в Шереметьево меня никто не встречал.
- Нам не было известно о вашем прибытии. Обычно мы в Курсе таких визитов. Мы это выясняем. А пока у нас все основания арестовать вас как шпиона, заброшенного к нам нелегально.
Я понял, что они заметили мое состояние и истолковывают его по-своему: испугался французик, наклал в штаны. И нажимают.
С резкостью, с какой мог, я ответил:
- В таком случае вам предпочтительнее иметь живого шпиона, а не мертвого. Вызовите врача. У меня сердечный приступ.
Кто-то лениво поднял телефонную трубку. Они явно были уверены, что французик дурочку ломает. Однако на всякий случай... Куда им торопиться? Спросили, какая погода в Париже.
Все изменилось, когда врач снял с меня рубашку. Увидев длинный лиловый шрам поперек груди, они всполошились. Врач смерил давление и нахмурился. Меня уложили на диван. Как в тумане, я различал встревоженные лица.
- Я вам делаю укол, - сказал врач. - Не волнуйтесь. Я ввожу вам не наркотическое средство, дабы развязать язык, а камфару, чтобы облегчить работу сердца. У вас высокое давление и сильная аритмия.
Почудился возмущенный голос крупного чина:
- Мы своих сотрудников в таком состоянии в командировки не посылаем...
Вроде бы увезли меня на каталке. Не знаю. Я провалился.
Утром меня опять кололи. Давали таблетки и порошки. И я впал в забытье.
К вечеру мне стало лучше. Я лежал в комнате типа тюремного изолятора. Я знал, что за мной наблюдают в глазок. Я ждал визитеров с погонами. Теперь-то они выяснили, что легенда переговоров Парижа с Колесниковым - чистая липа. И кто-то, наверно, внимательно полистал папку за номером 21336А, нашел там мое имя, и теперь им понятен мой личный интерес к этому делу.