— Может, ты хочешь, чтобы я ушел? — двинулся я в сторону двери.
Я был уверен, что сейчас Мила меня остановит, все объяснит, извинится, недоразумение будет разрешено…
Вместо этого она вздохнула и нерешительно произнесла:
— Ну, если ты сегодня в таком настроении, то, может, и правда тебе лучше будет…
— Уйти значит? — со злостью воскликнул я. — Вот так значит? Прогоняешь меня с собственного дня рождения?
— Успокойся, никто тебя не выгоняет… Ты ведь сам предложил…
— А ты и рада… Что ж, раз ты так, то я и впрямь уйду. С днем рождения, пока, пишите письма… И привет весельчаку!
Конечно, я не должен был так делать. Если бы я тогда остался, возможно, все было бы благополучно разрешено. И даже наверняка.
Но во мне взыграла гордость и юношеская глупость. Я ушел, громко хлопнув дверью.
Еще глупее, что после этого я даже не попытался восстановить отношения с Милой.
На следующий день после этой отвратительной сцены я пришел на лекции в полной уверенности, что уж сегодня-то Мила передо мной извинится.
Ничуть не бывало — она даже не подошла ко мне! Не подходил к ней и я — из-за все той же бессмысленной гордости.
Назавтра повторилось то же самое… И постепенно это стало привычным: мы с Милой абсолютно не замечали друг друга. Притом что каждый день я надеялся: ну уж сегодня-то мы точно помиримся… Но по-прежнему не желал первым делать шаг к примирению.
Это был самый мучительный период моей жизни. Я целыми днями думал только о Миле, перестал учиться, перестал что-то соображать… Исправно посещал лекции, но не слушал их. Просто сидел на своем месте, украдкой смотрел на Милу и думал о ней.
В конце концов это закончилось тем, что после первой же сессии меня отчислили из университета.
Единственное, что мне оставалось, — пойти в электрики. Если бы я окончил учебу, то стал бы инженером. Но мне это уже было не нужно. Без Милы мне все стало не нужно.
Я начал выпивать. Постепенно мой круг общения из студенческого становился рабочим.
Но какое-то время после отчисления я изредка продолжал посещать студенческие вечеринки.
Месяца через три-четыре после того, как я последний раз видел Милу, я встретился с ней вновь. Это было на квартире у одного стиляги.
Уверен, если бы Мила пришла туда одна, я поговорил бы с ней, объяснился.
Но она была не одна. Она пришла с тем самым Ромой, из-за которого мы рассорились.
Сердце мое упало куда-то в желудок, когда я увидел их вдвоем.
«Не может быть, чтобы я своими руками толкнул ее в объятия к такому паршивцу!» — в отчаянии думал я. Мне уже казалось, что, если бы не я, Мила никогда бы не связалась с этим типом.
«Где же я был раньше? — клял я себя. — Где я был раньше?»
А пресловутый Рома действительно выглядел редкостным паршивцем. Он вел себя вызывающе, высокомерно. Словно он на голову выше всех присутствующих, в том числе и Милы.
Из разговоров я понял, что он учится во ВГИКе. Я и не слышал никогда о таком институте.
— Слушай, а что это за ВГИК такой? — тихо спросил я у одного парня.
Тот посмотрел на меня, как на дурака:
— Серьезно не знаешь? Из деревни, что ли? ВГИК — это институт кинематографии, дубина!
Я даже не обиделся на «дубину».
«Кинематография, — задумался я. — Ну конечно! Вот он чем привлек Милу. Она же всегда обожала кино. Когда мы с ней были вместе, то смотрели решительно все фильмы, которые шли. Некоторые — не по одному разу. Ну почему мне не стало известно об этом в тот день? — внутренне выл я. — Я бы тогда сумел объяснить Миле, что кинематография кинематографией, но человек, занимающийся этим делом, вовсе не обязательно может быть хорошим!»
А на примере гнусного Ромы это очень легко можно было объяснить. Его следовало просто выставить в музей как образец пошлости и паскудства. Паскудным было уже то, как он громко обратился к Миле:
— Пошли-ка, Милка, отсюда. Что толку здесь сидеть? Есть куда более приятные занятия…
Милу, мою Милу, он посмел называть «Милкой»! Когда-то только я — я один! — называл ее Милой. И никогда, никогда не позволил бы себе обратиться к ней «Милка»!
А он, сволочь такая, — смеет!
Мила и этот мерзавец ушли, а я остался. Просто застыл на месте как вкопанный.
Может, я был трусом?
С другой стороны, каким образом я мог бы проявить в этой ситуации смелость? Побежал бы за ними, дал бы паскуднику Роме в морду?.. Думаю, это ничего бы и ни для кого не изменило. И меньше всего — для меня самого.
С тех пор я никогда уже не видел Милу.
А через несколько лет после нашей последней с ней встречи я случайно узнал, что тот самый Рома стал кинорежиссером и женился на какой-то актрисе.
Я и не сомневался, что этим все закончится.
Ужасно то, что с Милой все навсегда закончилось и для меня. И именно тогда, когда у нее началось с Ромой…
Как я ни старался и ни стараюсь, забыть Милу я не могу. Ничто и никто в этой жизни меня больше не интересует…
Какое-то время я жил по инерции. Но однажды меня осенило. У меня появилась цель.
И цель эта — месть. Я должен отомстить все тому же Роме за себя. Ведь именно он разрушил всю мою жизнь.
Решив так, я устроился осветителем на «Мосфильм». Поближе к Роме.
Очень долго мне никак не удавалось что-то толком узнать про него. Работать в его съемочной группе меня почему-то никогда не назначали.
Но вот наконец назначили. Рома снимает фильм «Нос». Я в его группе. Постепенно я начинаю узнавать о нем все.
Признаться, относительно своей мести ему я до сих пор не определился.
Первой моей мыслью на его счет было — убить его. Но для такого мерзавца это было бы слишком просто. К тому же мне не хотелось бы попадать из-за этого подонка в тюрьму.
Я решил, что торопиться мне некуда. Если пойму, что никакого другого варианта нет, все-таки убью его. Но если повезет, я отомщу ему гораздо сильнее, нежели простым умерщвлением.
Конечно, еще я подумывал о том, что можно было бы убить кого-то из его близких. Но я полагал, что такой, как Рома, не может быть к кому-то привязан… Плевать ему и на жену, и на дочь.
Тут я малость ошибся. Я понял это, когда попал в его группу. На жену ему и в самом деле плевать, но вот на дочку — отнюдь. Дочка — это единственное, чем он дорожит.
Если бы я знал об этом раньше, что бы я сделал? Мне страшно даже представить… Мне кажется, я способен был сделать нечто ужасное… И я знаю, что за это меня бы осудили решительно все. Но только не я сам. Для всех это просто маленькая девочка, но для меня — это единственное, чем дорожит Рома. А значит, это единственное может и даже должно быть уничтожено.
К сожалению, меня кто-то опередил. Не исключаю, что Рома еще кому-то насолил так же сильно, как мне. В общем, его дочка исчезла. И никто не может понять куда.
Поначалу я злорадствовал: мол, вот тебе! Но потом понял, что никакого облегчения мне этот факт не приносит. Ведь это не я отомстил Роме, это как будто кто-то вместо меня отомстил. А меня это не устраивает. Я хочу мстить сам!
Осознав это, я стал погружаться в еще большее уныние, чем тогда, когда терял Милу.
«Рома наказан — он раздавлен, ничего более ужасного с ним уже не может случиться, — беспрестанно думал я. — И что я теперь могу? Как мне унять мою жажду мести? Теперь, чтобы я с Ромой ни сделал, хуже ему не будет. И даже, может, будет лучше».
Если бы я сейчас его убил, он бы только сказал мне: «Благодарю вас!» Как Лариса Карандышеву в фильме «Бесприданница».
Он, по сути, уже не жилец, этот Рома. Он мертвый человек. Он снимает сейчас мертвый фильм. Роме настал конец.
А раз я в этом не участвовал, то конец настал и мне.
И вот появился Валя.
Как только я впервые увидел его на студии, сразу понял: он что-то вынюхивает. И почти сразу догадался, что вынюхивает он именно о Роме.
Я сделал этому Вале шаг навстречу. Решил подружиться с ним. Изобразил общительного дружелюбного человека, каким я ни в коей мере не являюсь.
Валя, конечно, с радостью ухватился за меня.
Поначалу он задавал мне вопросы, не имеющие отношения к делу. Много спрашивал про Никулина.
Но вскоре перестал даже сдерживаться и заладил: а как Воронов? А что Воронов?
Я ждал, что он сам расскажет мне, почему его интересует Рома, но не дождался. Пришлось спросить напрямик.
— На хрена он тебе нужен вообще, наш Воронов? — воскликнул я. Мне кажется, я довольно успешно изображал перед Валей этакого простака-работягу.
Валя оценивающе посмотрел на меня, задумался, а потом сознался:
— Да не он мне нужен, Миша, не он. Его дочка нужна.
— А она на кой? — искренне удивился я.
— Я ее разыскиваю, — пояснил Валя. — Она, как ты знаешь, пропала, и вот я ее разыскиваю.
— Ты из милиции? — немного напрягся я.
— Нет, — помотал он головой. — Я частный сыщик, если тебе это о чем-то говорит.
— А разве у нас сейчас такие бывают? — недоверчиво хмыкнул я.
— Ну, если до революции они были, — сказал Валя, — то почему бы сейчас им не быть?
Как ни странно, это меня убедило.
— Значит, тебя, как я понял, наняло частное лицо? — уточнил я.
— Ловишь на лету, Миша, — одобрительно заметил сыщик.
— И кто именно?
— А ты не догадываешься?
— Откуда мне знать…
— Да сам Воронов и нанял! — с улыбкой воскликнул он.
Я все еще не мог осмыслить услышанное:
— Погоди, раз он сам тебя нанял, то зачем ты здесь торчишь? Думаешь найти его дочку на «Мосфильме»?
— Миша, ты только никому не говори, — конфиденциально сообщил Валя, — но Воронов у меня под подозрением.
— То есть как — он сам у себя дочку похитил? — Я не мог поверить в то, что Валя не шутит.
Но мой сыщик был совершенно серьезен.
— Это только одна из версий, — сознался он. — И, как ни жаль, она мне пока что кажется очень убедительной.
— А чего жалеть-то? — пожал я плечами.