— Полагаю, что ЦРУ — это серьезная внешнеполитическая организация, а внешняя политика любой страны есть прямое отражение внутренней.
— Профессор Маршан говорил, что ты очень неглуп. Я рад, что старик не ошибся… — произнес Трэйтол.
— Ему всего под шестьдесят, — сказал Боксон, — и он далеко не старик. Когда ты успел поговорить с Маршаном?
— Вчера, по телефону. Он передавал тебе привет.
— И что ещё рассказал тебе профессор? Кстати, почему именно он? В Сорбонне я общался со многими профессорами.
— У профессора Маршана специфическая специализация — криминалистика. Но ведь ничего особенного он нам не сообщил. Что он мог рассказать о студенте, который успешно практиковался по уголовному законодательству, но опоздал к раздаче тем для дипломных работ и получил самую безнадежную — о брачных контрактах в семейном праве… Ведь так?
— Так, — подтвердил Боксон. — В ту ночь я не мог выехать вовремя из Гавра, задержался на погрузке, и в университете появился лишь после ланча, когда уже все закончилось. По-моему, ты слишком много обо мне знаешь. Эдди, меня пугает твоя осведомленность…
— Во-первых, ты не выглядишь напуганным и, во-вторых, это не моя осведомленность, это осведомленность нашего ведомства. Тебе понятна разница?
— Более чем… Продолжай!
— Наше ведомство предлагает тебе взаимовыгодное сотрудничество.
— В чем оно должно выражаться?
— Время от времени к тебе будут обращаться с просьбой о помощи. Оказывать эту помощь или нет, ты будешь решать сам. У нас убеждены, что ты не удовлетворишься службой в адвокатской конторе и непременно займешься политической деятельностью. Необходимые связи в левых молодежных кругах у тебя имеются. Кстати, в твоем паспорте стоит отметка о посещении Западного Берлина. Ты ведь встречался там с Рудольфом Дучке?
Боксон несколько секунд молча обдумывал ответ.
— Да, встречался.
— Не бойся, нас не интересуют подробности прошлого! — снисходительно улыбнулся Трэйтол. — Все, что происходило в Европе до мая этого года, уже принадлежит истории. Гораздо важнее будущее. Иногда у тебя будут спрашивать твое мнение по тем или иным вопросам. Уверен, что пропорционально твоей карьере будет возрастать и ценность твоих ответов. В дальнейшем возможно углубление сотрудничества.
— И что я получу взамен?
— Разумеется, вовсе не пресловутые тридцать сребренников! Мы тоже будем предоставлять тебе любую информацию, которая поможет создать твой успех. Но, при необходимости, мы можем выделять некоторые суммы…
— Почему я должен тебе верить?
— Потому, что аванс в виде информации ты можешь получить уже сейчас.
Они некоторое время молча смотрели друг другу в глаза, первым не выдержал англичанин — отвел взгляд на море. Доска по-прежнему плавала не очень далеко от берега.
— У меня есть некоторые обязанности, — сказал Боксон, — подожди немного.
Он быстро разделся и шагнул в волны. Трэйтол наблюдал, как он подплыл к доске и толкая её перед собой, направился обратно к берегу. «Если бы я был гомосексуалистом, я бы влюбился в этого парня» — подумал Трэйтол.
Он сказал об этом, когда Боксон вышел на берег и бросил доску рядом с одеждой.
— Мне это уже говорили, — отреагировал тот.
— Так ты подумал? — вернулся к прерванной теме Трэйтол.
— Мне придется тебе отказать, Эдди. Я слишком свободолюбив, и не хочу брать на себя никаких, даже устных обязательств. Особенно в отношении моего будущего. К тому же, мне наплевать на молодежное движение, ибо, кроме помех муниципальному транспорту и разграбления оказавшихся на пути магазинов, оно ничего не создает.
— Неплохой ответ, Чарли! Уговаривать тебя я не буду, на сегодня достаточно самого факта этого разговора. Подсознательно ты будешь думать о нашем предложении, мы продолжим беседу позже. — Трэйтол встал и собрался уходить.
— Подожди! — остановил его Боксон. — Какую информацию ты хотел предложить мне прямо сейчас?
Трэйтол достал ксерокопию газетного листа.
— Посмотри на досуге, это тебя заинтересует…
Трэйтол ушел не попрощавшись, а Боксон смотрел на фотографию из раздела светской хроники Лос-Анджелеса. Там был изображен Жозеф Моранто в белом костюме под руку с дамой в роскошном вечернем платье. Под фотографией было написано: «Актриса Сэнди Стивенс со своим французским другом Жозефом». Газетчики даже не сочли нужным упоминать его фамилию…
— Что же мне делать-то с тобой?.. — задумчиво произнес Боксон, глядя на Стеллу.
— А тебе плохо со мной? — спросила девушка, не отрываясь от своего плетения.
— Иногда мне с тобой очень хорошо, — признался Боксон. — Но вот прямо сейчас мне надо ехать…
— Куда?! — Стелла широко раскрыла глаза.
— В Лос-Анджелес.
— Поедем вместе! — решимость Стеллы казалась беспредельной.
— Да мне там и одному-то будет очень трудно…
— Я тебе уже надоела?.. — тихо спросила Стелла, и Боксон опять ощутил чувство безнадежной жалости к этой глупой и оттого несчастной девчонке.
— Нет. Но я должен передать тебя твоим родителям. Я обещал…
Стелла вскочила на ноги, на лице её был отражен неподдельный страх.
— Ты хочешь отдать меня моим родителям!?
— Я хочу, чтобы ты убралась из этого зоопарка, иначе ты окончательно станешь животным! Тебе было плохо жить дома?
— Мне было там отвратительно! — закричала Стелла. — Мне там все противно! Все эти разговоры, нравоучения! «Хорошие девушки так не поступают, хорошие девушки уважают старших…» Ты бы только послушал, как они скребутся по ночам в своей спальне, как считают каждый цент, как подбирают мне жениха из местных! «Джо хороший парень, у них есть дом в горах…» Их даже не интересует мое мнение, хочу ли я выходить замуж вообще!..
Люди на пляже стали на них оглядываться.
— Не кричи! — прервал её Боксон. — Успокойся.
Он достал из кармана все ту же мятую пачку «Лаки Страйк»:
— Лучше закури.
Она сидела с сигаретой и остановившимся взглядом смотрела на море. Потом твердо сказала:
— Я не хочу возвращаться домой.
— Но здесь тебе оставаться тоже нельзя. Без меня пропадешь.
— Ты в этом уверен? — она пыталась иронизировать.
— Абсолютно! Опять начнется ломка, и ты не выдержишь. Из коммуны придется уйти. Хочешь вернуться в тот барак, напротив Алькатраса?
— Нет, не хочу. Возьми меня с собой…
Боксон молчал.
— Ты такой же, как все они… — проговорила Стелла. — Я тебе нужна только на время… Как и всем им…
— Стелла, — начал Боксон, — я не могу тебя взять с собой. Потому что, если я завершу свое дело, то немедленно вернусь в Европу…
— Возьми меня в Европу!..
— И что мы там будем делать?
— Жить вместе!..
— Ты хоть понимаешь, что это такое — жить вместе?!
— Но ведь сейчас мы живем вместе, Чарли! — воскликнула Стелла.
— Стелла, маленькая моя девочка, — Боксон обнял её, — но ведь жизнь в коммуне — это совсем не та жизнь, которая предстоит мне дома…
Из глаз девушки потекли слезы.
— Я не хочу жить без тебя, Чарли… — всхлипнула она. — Я не хочу возвращаться в Висконсин…
— Да, в вашем захолустье почтенные прихожане будут показывать на тебя пальцем, как на воплощение греховности…
«Бессмысленно! — думал Боксон. — Боже мой, как все бессмысленно! Женская наркомания неизлечима, и без меня она просто обречена…»
— Как все бессмысленно!.. — сказал он вслух.
— Что — бессмысленно? — не поняла Стелла.
— Все, что я сделал… Надо что-то придумать. А пока пойдем к телефону мне надо позвонить в Париж.
Телефонный разговор с Парижем стоил дорого, но Боксон выложил деньги со словами: «Париж стоит мессы!..»
На другом конце провода долго никто не подходил к телефону, потом Боксон закричал в трубку:
— Привет, Жан-Луи, это Боксон! Я могу только предполагать, сколько сейчас у вас времени. Как дела? У меня тоже все в порядке. Отправляй пакет в Лос-Анджелес! В Лос-Анджелес! Все, пока!
Ночью Стелла, уютно прижавшись в Боксону, вдруг заметила:
— Ты уже не со мной…
Супруги Менкевич до конца назначенного срока так и не появились; напряжение этих двух оставшихся дней Боксон выдержал с трудом. С трудом буквально. Чтобы отвлечься от тягостной неопределенности ожидания, он развил кипучую деятельность по благоустройству коммуны — заделал наиболее зримые дыры в крыше, натаскал много разных деревянных обломков на дрова, провел несколько бесед с Хилкертом и Митчем о ситуации в Голливуде. Эти дельцы от движения хиппи рассказали Боксону все последние слухи, доносящиеся из Голливуда и из района Беверли-Хиллз. Боксон составил себе предварительную картину о жизни актрисы Сэнди Стивенс.
В сороковых годах ей удалось сыграть в нескольких кассовых кинофильмах, в нескольких фильмах среднего качества, пару раз выдвинуться на премию «Оскар» и ничего не получить. Но в последние годы актриса оказалась совершенно не у дел — в какой-то момент она упустила свой шанс. Умело сбереженные и приумноженные суммы ранее полученных гонораров были достаточно велики, чтобы выбирать и некоторое время содержать молодых приятелей, но более года никто из них в её постели не задерживался. О Сэнди Стивенс говорили, как о поставщике своих бывших любовников подругам — таким же стареющим и забытым легкомысленной публикой актрисам.
— У ворот каждой виллы в Беверли-Хиллз имеется охранник, — рассказывал Митч, когда-то шатавшийся по голливудским притонам. — Но охранники почти никогда не покидают свою будку, а собак выпускают на территорию только ночью. Поэтому-то самые знаменитые кражи и происходят днем. Иногда те из хозяев, кто поглупее, нанимают совершенно посторонних людей — чтобы поменьше платить хороший охранник-профессионал стоит дорого. Тогда вилла все равно что без охраны — эти дармоеды по ночам собственной тени боятся, а их собаке достаточно бросить кусок жареного мяса — и она перестанет лаять. Мясо должно быть именно жареное, чтобы запах был посильнее — зверь есть зверь, против с