— Это он о нас заботится, — сказал Стив.
Явно имея в виду шефа, отославшего нас домой.
— Знаю, — ответила я.
Под показаниями Маккэнна будет стоять подпись О’Келли. И за его подписью дело уйдет к прокурору. Когда мы войдем завтра в общую комнату, никто не зашепчется за нашими спинами. Бреслин будет ненавидеть нас всю жизнь. Но все остальные увидят, как О’Келли выйдет вместе с Маккэнном из здания, и все поймут.
Стив вдруг судорожно вздохнул.
— Иисусе, — он даже не пытался скрыть дрожь в голосе, — ну и денек.
— В этом есть и своя хорошая сторона. Самую поганую неделю в своей жизни мы уже пережили.
Он невесело рассмеялся.
— Уверена? Верховный комиссар может упороться героином и задушить уличную шлюху.
— Да и черт с ним. Пусть кто-то другой разбирается. А мы сбежим.
Стив снова хохотнул, но смех быстро стих.
— Мы не ухватили этого с самого начала, потому что думали как полицейские. Мы оба.
Он оставил фразу висеть в воздухе недоговоренным вопросом. Он все знал. А я-то считала себя закрытой книгой, шифром, к которому утерян код, думала, что план мой известен мне одной. Я смотрела, как пар от нашего дыхания исчезает в воздухе.
— Итак, — сказал Стив, щурясь на свет, падавший из окон. — Собираешь бумаги на увольнение?
Я предельно отчетливо видела, как ответ «может быть» светящимися шариками скачет по булыжной мостовой, призывно и хаотично. Вот я в костюме, по сравнению с которым то, что на мне, просто рванина, рассекаю по «Хэрродсу» за саудовской принцессой, одним глазом следя за ней, другим — за тем, что происходит вокруг. Вот я сижу в самолете, привольно раскинувшись, в бизнес-классе; вот изучаю пути отхода в безмолвных коридорах отеля на десять звезд; вот разлеглась в шезлонге у искрящегося синего моря, с коктейлем в одной руке и пляжной сумочкой, скрывающей пистолет, в другой. Сияющие шарики проскакали перед моими глазами и скрылись за чугунными литыми воротами.
— Не-а, — сказала я. — Ненавижу бумажную волокиту.
Готова поклясться, что Стив с облегчением выпустил воздух.
— Иисусе же, — сказал он, — а то я волновался.
Я никак не ждала таких слов.
— Правда?
Его лицо повернулось ко мне. Он был удивлен не меньше меня.
— Конечно. А ты как думала?
— Не знаю. Я об этом не думала.
Ни разу. А следовало бы. Я вдруг увидела Бреслина в допросной, топающим в бешенстве: «Мать твою! Он не мог этого сделать!» Бреслина в темной гостиной, перед самым рассветом, нервно звонящего в участок Стонибаттера.
— Извини, — сказала я. — В последнее время я вела себя как долбаная козлина. Во многих смыслах.
Стив и не попытался возразить.
— Да ладно. Все мы иногда долбаные козлины.
— Я не планирую такой быть в дальнейшем.
— Будет мило с твоей стороны.
— Отвали уже.
Булыжная мостовая перестала зыбко раскачиваться, снова сделалась твердой и прочной, холодный воздух ворвался в мои легкие, бодря не хуже хорошей порции кофеина. Надо позвонить Краули, сказать, что снимаю с него повинность в виде статьи, но он все равно мне должен, и однажды я долг с него стребую. И позвонить ма, рассказать ей все о сегодняшнем вечере, даже если не особо и хочется. Может, мы с ней даже посмеемся на пару. А может, Блоха скинет завтра мне письмо, увидев заголовки в газетах: «Привет, Рэйч, видел новости, рад, что все у тебя сложилось, нужно отметить». И может, в выходные я позвоню Лизе и остальным из нашей шатии-братии, узнаю, как они там.
— Знаешь, что мне нужно? Мне нужно выпить. «Хорганс»?
Сив пристроил поудобней сумку на плече.
— Но покупаешь ты. Ты должна мне за то, что Рори не расплакался.
— Ты это о чем? Он весь обрыдался.
— Ты вроде обещала больше не быть козлиной.
— Хорошая попытка. Это не значит, что отныне я девочка для битья.
— Прекрасно. А то я уже начал волноваться.
Я еще раз взглянула на жизнь, ожидающую меня за этими окнами, сияющими сейчас золотом. А затем мы пересекли двор и вышли за ворота, обсуждая, что вот сейчас накатим по паре кружек, а потом спать, и, глядишь, к утру нас будет поджидать что-то интересное.