— И что потом?
— П-потом? — Старик внезапно оскалился, будто дряхлый, но сохранивший зубы волк. — Потом они Хорхе к-кровь пустят. П-передел случится, вот что потом! Успеешь ноги унести — т-твое счастье. В порт иди, к м-моим паханам. Скажешь им слова на тайном языке, будут знать, что от м-меня пришел…
— Какие слова? — спросил Саймон и услышал на искаженном английском:
— Оллз фиш зет камс ту зе нет…
Тайный язык! Пожалуй, здесь он мог считаться тайным — забытый и мертвый, как речь шумеров или древних египтян. И столь же непонятный, как язык аборигенов Тайяхата.
«Alls fish that comes to the net», — повторил Саймон про себя. «Что в сетях, то и рыба».
Дон Хосе продолжал бормотать:
— В порт иди, в порт… К Сергуну… или к Митяю… Найдешь их… А коль вернешься, скажи своим — нечего у н-нас искать и н-незачем. Н-нет ничего, давно нет…
Это он об оружии, догадался Саймон и спросил:
— Может, Грегорио что-то известно? Или Анаконде?
— Н-не думаю. Но если не веришь — спроси.
— Спрошу. — Саймон поднялся и отступил к зарослям. — Спрошу, дон Хосе. Прощай. Привет тебе от пана Сапгия.
— Обожди… — Старик потянулся к нему дрожащей рукой. — Т-ты как моих качков усыпил? Т-там, на пирсе?
Саймон неопределенно пожал плечами, — Есть способы, дон Хосе.
— Есть, с-слышал… У нас забыли, а у вас, видно, помнят… У нас б-болыпе ножиком или д-дубиной… н-не хочу… и трястись н-не хочу… Хочу уснуть! Б-быстро. С-сделаешь?
Опустившись на колени, Саймон заглянул в морщинистое лицо. Первый дон, разысканный им в Рио, был стар, немощен и жалок, словно крыса, которой перебили хребет. Он, несомненно, умирал; он шел в Погребальные Пещеры мучительным путем, что было карой за прошлые грехи, за всех сгоревших в топках и переправленных на дно. Саймону уже не хотелось его убивать; возможно, это было б вмешательством в прерогативы судьбы, определявшие, кому и как закончить жизнь.
Но дон Хосе просил о смерти. Как человек, соприкасавшийся с ней и выступавший нередко ее посланником, Ричард Саймон знал, что она предстает в самых разнообразных обличьях и, в зависимости от ситуации, может являться казнью, карой, мукой, искуплением или избавлением. Кара была налицо — но заслужил ли этот старик избавление?.. Саймон, не веривший ни в дьявола, ни в Бога, не задавался таким вопросом, ибо его воспитали тайят, не склонные в отличие от людей решать моральные дилеммы. Для них просьба о смерти была всего лишь милостью, оказанной врагу, — последней и единственной.
Он коснулся пластины браслета "задержал на ней палец, чувствуя, как цепенеют мышцы; гипнозер был выведен на максимум, и даже для его тренированного мозга удар оказался слишком сильным. Старик, сидевший в кресле, хрипло выдохнул, потом, закрыв глаза, откинулся на спинку. Голова его больше не тряслась, руки лежали на коленях, морщины сделались глубже, щеки обвисли и будто закаменели, придав лицу выражение монументального спокойствия. Здоровых людей гипноизлучатель не убивал ни при каких обстоятельствах — они лишь погружались в сон, более или менее крепкий, в зависимости от дозы и персональной восприимчивости. Но Хосе Трясунчик не был здоровым человеком, и сейчас он стремительно плыл по реке Забвения к океану Вечных Снов.
Саймон несколько раз глубоко вздохнул, чтобы насытить кровь кислородом, поднялся с колен и перепрыгнул через живую изгородь. За ней, у ног усопшего, плавал в бассейне длинный бамбуковый шест, медленно вертелся, подгоняемый ветром, переворачивал и расталкивал игрушечные кораблики. Но маленького крейсера-тримарана среди них не было.
Дорога к «Красному коню» заняла у Саймона минут тридцать; в конце концов, Рио — невеликий город, и он уже свободно ориентировался во всех его четырех районах. Он предпочитал ходить пешком, не выделяясь среди горожан, поскольку автомобилей тут было немного — может, сотен пять, считая с грузовыми фургонами, сновавшими от складов в гавани к фабрикам и лавкам. Лиловый лимузин, хоть и покрытый дорожной пылью, слишком бросался в глаза, и Саймон ездил в нем только по определенному маршруту — от базы до штаба и обратно. Штабом являлся подвал под «Красным конем», а базой — усадьба Пачанги, спрятанная среди холмов, где поджидала его Мария. Хорошее место, тихое и безопасное, с великолепным сторожем. Правда, крыс и обезьян в окрестных рощах поубавилось, ибо Каа рассматривал их как свою законную добычу.
В «Красном коне» не обнаружилось ни Пако, ни Кобелино, зато — и это было куда приятней — там обретался Гилмор. Сидел за столом у окна, не пил, жевал пшеничную лепешку и что-то писал в толстой тетради. «Мертвые тени на мертвой Земле», — вспомнилось Саймону. Быть может, теперь под пером Майкла-Мигеля рождались не плачи о прошлом, а гимны грядущему?..
Лиловый автомобиль заревел, унося их из города, мимо домов с черепичными кровлями, мимо харчевен и складов, мимо приземистых пальм, заборов, водонапорных башен и часовен с восьмиконечными крестами. В туче пыли они пронеслись по площади, и Гилмор отвернулся, чтобы не видеть полицейского участка; однако на этот раз тут никого не избивали и не подвешивали над ямой, хоть от нее и пованивало скверным. Безлюдная магистраль стремительно взлетела на гребень холма, потом скатилась вниз, к полям столичного кибуца, уже не желтым и зеленым, а блекло-бурым под гаснущими небесами, где загорались первые звезды. Саймон сбросил скорость и повернул на боковую дорогу, вслушиваясь в басовитое гудение мотора и в шелест, доносившийся из бамбуковых зарослей.
Останови, брат Рикардо…
Мотор смолк, и шелест и скрип стволов сделались отчетливей. Гилмор сидел, опустив голову, уткнувшись подбородком в набалдашник трости; из кармана белого пиджака торчала свернутая трубкой тетрадь. Казалось, он погружен в раздумья.
Саймон коснулся руки учителя:
— Что-то не так, Мигель? Ты чем-то встревожен?
— Да, брат Рикардо. Наше убежище…
«Убежище, — отметил Саймон. — Не дом, не фазенда, не каса Пачанги — убежище… Очень точно. Майкл-Мигель умеет выбирать слова».
— Семибратовским я доверяю, не говоря уж о девушке. — Трость в руках Гилмора шевельнулась. — Но этот огибаловский отморозок… Сам он не продаст. Но если прижмут…
— Ты хочешь сказать, что наше убежище — наша безопасность?
— Вот именно, брат Рикардо. Мы могли бы перебраться в другое место, в такое, о котором он не будет знать. Пачанга что-нибудь найдет.
— Вероятно, у Пачанги большие возможности?
— Да. Он…
Слово повисло в воздухе, но Саймон напрасно ждал продолжения. Что-то мешало Гилмору; возможно, не, о всех своих тайнах он мог говорить с посланцем со звезд. Или же тайна была не его?
Вздохнув, Саймон вытащил из-за пазухи крошечный кораблик и положил на ладонь.
— Сегодня я наведался к Хосе Трясунчику, Мигель. Трясунчик мертв. А это — все, что осталось от «Полтавы», все, что ему удалось найти. Он сказал, что ничего нет — ни корабля, ни оружия.
Новость, кажется, не удивила Гилмора. Он откинулся на, сиденье, посмотрел на бурую стену зарослей и согласно кивнул.
— У меня аналогичный результат. Ничего — ни корабля, ни оружия. Я тоже ищу, Рикардо, — с тех пор, как вернулся Рио. И не я один. Другие ищут гораздо дольше.
«Опять недомолвки», — подумал Саймон и осторожно произнес:
— Ты и эти другие, вы ищете для меня? Потому, что я просил?
— Нет. У поисков совсем иная цель, брат Рикардо. Но если что-то удастся разузнать, мне удастся, ты будешь первым, кому я скажу. Ты, не Пачанга. Видишь ли, после встречи с тобой цели мои изменились.
Намек был достаточно ясен, и Саймон решил, что давить на учителя не стоит, а лучше зайти с другой стороны.
— Дону Хосе показалось, что я прилетел из ЦЕРУ. От Сапгия. Похоже, он был неплохо осведомлен о европейских делах.
Гилмор слабо усмехнулся, не спуская глаз с зарослей.
— Разумеется, мой звездный брат. Разве ты еще не понял? В нашей стране все как бы имеет явную и тайную сторону, но тайное строго регламентировано и, в общем-то, не является тайным. Есть конституция и Дума, есть министерства-департаменты и есть бандеро — и все это, в сущности, единый и неделимый конгломерат. Есть «белый» налог и есть «черный»; первый будто бы собирают власти, второй — кланы, а на самом деле какая разница? Власть — это кланы, а кланы — это власть, и расцветка налогов ситуации не изменяет. Есть полиция и есть смоленские — одни и те же люди под одним хозяином; есть армия и есть «штыки», есть силы местной самообороны и есть крокодильеры, есть явное и тайное, и они неразделимы.
— Но мы говорили о «торпедах», — сказал Саймон. — Что здесь явное и что — тайное?
— Явное — их корабли и монополия на морские перевозки, благодаря чему они добираются до самых дальних протекторатов. Например, до Канады, где обитает сотня тысяч индейцев и метисов и, как говорят, нет другой власти, кроме па-ханов дона Хосе. А тайное… Тайное, брат Рикардо, заключается в том, что «торпеды» — осведомители ЦЕРУ. Лазутчики, разведчики, шпионы, через которых информация уходит на восток.
— И другие кланы мирятся с этим?
Гилмор пожал плечами:
— Мирятся же они с гаучо! К тому же информация путешествует в обе стороны, от «торпед» — в ведомство пана Сапгия и обратно. Тихая сделка, выгодная и для нас, и для них. Понимаешь, брат Рикардо, наши предки бежали из ЦЕРУ после кровопролитной войны, и мир так никогда и не был заключен. Мира нет, но есть определенные контакты. Это не возбраняется, если известно, кто контактирует, как и зачем. Это Даже полезно: нам надо знать, что творится у них, им — что Делается у нас. Ведь на Земле осталось так мало людей и стран! И они по-прежнему враждуют. Однако не могут жить, не замечая друг друга — даже на расстоянии десятков тысяч километров.
— Это мне понятно, — промолвил Саймон, почти не удивленный, ибо он ожидал чего-то подобного. — Итак, церуш-никам надо знать, что творится у бразильян, и в этом им помогают «торпеды» с благословения прочих кланов. А что творится у церушников?