Саймон появлялся здесь и там, устраивал смотры и проверки, карал и награждал, следил, как формируются боевые отряды, кто в них старший, кто сядет за руль фургона, кому доверят взрывчатку и пулемет. Пашка и Филин повсюду сопровождали его — не ради безопасности, а потому, что дон не мог появляться перед своими людьми без качков; это было бы пренебрежением традицией и свидетельством легкомыслия. Авторитет дона требовал, чтобы при нем были качки-телохранители, пусть всего лишь двое, зато из самых сноровистых и крутых. Качки ценились высоко, выше отстрельщиков и ликвидаторов, и в иерархии бандеро стояли вровень с буграми. Поговаривали, что качки Хорхе Смотрителя могут сломать хребет крокодилу, а дон Грегорио предпочитает метких стрелков из Харки-дель-Каса; что у Эйсебио Пименталя есть команда чернокожих амазонок, а старый Хайме набирает телохранителей лишь из пленных гаучо, у которых отрезаны языки. На этом фоне рыжий Пашка и молчаливый Филин не поражали экзотикой, однако были вполне надежными.
В городе царила тишина, но Саймон считал ее обманчивой, не сомневаясь, что топтуны смоленских ищут след пропавших песюков. Это заставляло торопиться; формирование его отрядов не проходило бесследно, а всякий след, как говорил Чочинга, будет-разнюхан и найден, коль не кормить гепардов пару дней.
И потому Саймон спешил. Его удар, кровопускание Первому Государственному, противники отразили, оборонясь молчанием, и это было для них наилучшей тактикой — искать, скрипеть зубами, но молчать, чтобы никто не заподозрил слабости власти. Однако, разумеется, удар был принят к сведению, и Саймон мог засчитать себе очко, а то и два — если припомнить, за чей счет вооружалась сейчас его дружина. Впрочем, она не была решающим преиществом, а лишь средством для его достижения. Надо было повернуть ситуацию так, чтобы доны считались с реальной силой Ричарда Саймона. Считались и боялись, в каком бы обличье он ни предстал перед ними — как эмиссар Разъединенных Миров, посланец со звезд, или как предводитель бандеро, авантюрист и отморозок, явившийся в Рио из дикой Пустоши.
«Пора нанести удар, — думал Саймон. — Осуществить некую акцию, столь впечатляющую, чтобы слухи о ней всколыхнули город, и сделать так, чтобы она не была анонимной — по крайней мере, для всех интересующихся лиц». Кого икак атаковать, он уже представлял, ибо в мудрых Поучениях Чочинги говорилось ясно: вырви сердце сильному, чтобы печень слабого провалилась в пятки. Руководствуясь данным принципом, Саймон выбрал самого сильного и обнаружил, — что выбор ему по душе. Когда он размышлял об этом, в глазах его плескалось зарево, встающее над Харбохой, клубился черный дым, тянулись по грязной дороге колонны беженцев, а временами он видел мешок на длинной балке и танец зубастых тварей в темных озерных водах. И это значило, что кара будет справедливой.
Вопрос, кого и как, был решен, оставалось выяснить, когда и где. Время и место! Главное — место; на этот счет у Саймона не было полной определенности, ибо Монька Разин, Алонзо Бровь, Хрипатый и остальные его бугры знали о донах не больше, чем Пако Гробовщик. К счастью, они являлись не единственным источником информации.
К вечеру третьего дня люди Гробовщика раздобыли заказанное. Груз был голым и упакованным в мешок, а при нем — два свертка с синей униформой, богато расшитой серебром, и сапогами. Дейв Уокер, инструктор Саймона, говорил, что мужчина, теряя штаны и бумажник, вместе с ними лишается самоуверенности, но в данном случае это не проходило — видно, попался уникальный экземпляр. На внешность он был светлокожим мулатом, плотного телосложения, с толстой шеей, глазами навыкате и фаллосом, который сделал бы честь племенному быку. Он и ревел как бык, пока его крутили и вязали в холодной темной пыточной — щиколотки к запястьям на уровне копчика, так что тело выгнулось дугой. Потом его зацепили под колени двумя веревками, пропущенными через кольца в потолке, и подтянули наверх. Теперь пленник походил уже не на быка, а на бычью тушу — висел вниз головой с широко разведенными ляжками у самой потолочной балки, разделявшей кольца. А на полу, как раз под ним, стояла чугунная ванна с водой.
Все эти процедуры Скоба, Пехота и Блиндаж завершили с. похвальной быстротой, невзирая на скудное освещение в подвале «Красного коня» — чувствовался немалый опыт и любовь к порученному делу. Они бы с удовольствием остались — поглазеть, как дон Кулак переломает вертухаю кости, но Саймон их выгнал; лишние свидетели допроса были ему не нужны. Решив, что не стоит пренебрегать добрыми традициями мафиози, он распорядился, чтоб наверху включили радио — и погромче. Затем зажег пару фонарей и подступил к пленнику.
Конечно, он с большей охотой пообщался бы с доном Грегорио, с доном Хайме или с другими неуловимыми донами, но раз не обломился крупный кусок, не стоит швыряться малым. На сей случай тоже имелось Поучение Чочинги, почти непереводимая игра слов с таким примерно смыслом: не можешь вцепиться в горло, кусай за палец. Иными словами, хватай окуня, если не досталась щука.
Саймон, задумчиво оттянув губу, оглядел пленника. Окунь попался жирный! И крикливый! С той самой живодерни на въезде в город, что повергала Майкла-Мигеля в дрожь.
Саймон ослабил веревки, и курчавая голова скрылась в ванне с водой. Секунд десять ничего не происходило, потом задергались ноги и на поверхности воды возник и лопнул большой пузырь. Подождав еще немного, Саймон потянул за веревки и дал пленнику отдышаться.
— Кто?.. Кто ты такой, бледная вошь? — пробормотал мулат, раскачиваясь под потолком и пожирая Саймона налившимися кровью глазами.
— «Железный кулак», — представился тот.
— Никогда… ррр… не слышал.
— Еще услышишь, — пообещал Саймон. — А теперь скажи-ка, приятель, как тебя зовут.
— Я скажу… скажу… только в штаны не навали, когда услышишь. — Глаза пленника выкатились, он набрал воздуха в грудь и рявкнул: — Кабальеро Бучо-Прохор Перес! Капитан-кайман полиции, Северный округ Рио! Бугор Третьей бригады смоленских! — Он еще больше выпучил глаза. — Понял, с кем дело имеешь? Кого «шестерки» твои по недомыслию прихватили? Я вас всех, ублюдков, под плеть положу! Или скормлю муравьям! Только не сразу, не сразу, постепенно, с самых чувствительных мест.
— Кстати, об этих местах. — Саймон навалился на веревки, кабальеро взлетел вверх, и бетонная балка пришлась ему точно в пах, между расставленными коленями. Балка уцелела.
Капитан взревел.
Что-то в нем было от саблезубого кабана, самой упрямой и кровожадной твари из всех, водившихся на Тайяхате. Этот хищник никому не уступал дороги и ничего не боялся — разве лишь огня. Но обычный костер его остановить не мог, а только стена пламени, какая бывает при сильных лесных пожарах. Победа над саблезубом считалась у тай почетной, и Дик взял первого зверя в четырнадцать лет — правда, с помощью Каа и двух гепардов Наставника. Кабаньи клыки висели на его Шнуре посередине, окруженные костяшками пальцев и дисками, выпиленными из черепов.
С минуту Саймон прислушивался к вою капитана-каймана, вспоминал мальчишку, убитого на площади, и размышлял, не продемонстрировать ли Бучо этот Шнур — для назидания и лучшего контакта. Однако ему казалось, что кабальеро подобной чести не достоин и лучше ограничиться балкой и ванной с водой. Балка была вполне весомым аргументом — она выступала из свода на длину руки, и край ее щетинилс арматурными прутьями.
Опустив пленника пониже — так, что их лица пришлись одной высоте, — Саймон коснулся толстой шеи, нащупал артерию под челюстью, сосчитал пульс и убедился, что кабальеро скорее жив, чем мертв. Потом предложил:
— Побеседуем? Только без глупостей, капитан. Явился ты сюда мужчиной, а вот каким уйдешь обратно…
Угроза, кажется, возымела действие: Бучо дернулся, раскачивая веревки, и прохрипел:
— Чего тебе надо, отморозок?
— Только информация, всего лишь информация. Пара слов о том, пара — об этом.
— Какие слова, тапирий блин? Ты на кого работаешь? На Хорхе? Или на Пименталя? — Бучо уже пришел в себя и попытался дрыгнуть ногой, но это не получилось. — Нет, Пимену такие не нужны, — пробормотал он, наморщив лоб, — Пимен имеет дело с одними черными. Значит, Смотритель тебя подослал?
— Не Смотритель. Я, знаешь ли, сам по себе, но очень хотел бы увидеть Смотрителя. Где, говоришь, он живет? — Саймон слегка подтянул веревки. Это было не очень приятным занятием, и он, прикрыв глаза, вызвал недавнюю картину: пыльная площадь, кольцо людей в синих мундирах и тощий парень, почти мальчишка — в пыли, с пробитой головой.
— Ррр… Больно, сволочь! Отпусти! — Бучо снова попробовал дернуть ногой.
— Где живет, я спрашиваю?
— В Озерах… Где еще ему жить?
— Точнее, — приказал Саймон.
— На границе моего округа, у Параибы. Северный тракт, двадцать три километра от Рио… свернуть налево и к предгорьям. Там у него озера в старых затопленных кратерах, крокодильи фермы, угодья… и замок. К чему тебе это.?
— В гости хочу наведаться, капитан. За крокодильей кожей.
— Свою побереги! У Хорхе народец крут. Там, на фермах, тысячи две, а то и поболе. Любой недоумок знает.
— А я вот не знаю, но очень хочу узнать. В подробностях! Еще — про дона Алекса, про Анаконду. Про Хайме, Эйсебио и Грегорио. Эти где?
Лицо капитана сделалось темным от прилившей крови, почти черным в полумраке пыточной. Казалось, он никак не мог сообразить, чего от него хотят: лоб пошел крупными Кадками, испарина выступила на висках, губы приоткрылись и по щеке побежала струйка слюны. Он размышлял, а балка, темневшая над ним, со всей откровенностью намекала: не будет слов — не будет и пощады.
Наконец Бучо пробормотал:
— Где Хайме поселился, о том не знаю, не ведаю — и никто не знает, кроме его качков. А качки у него молчаливые. Одни — от рожденья, а у других язык выдран. Хайме таких скупает. Хитрый лис! Безъязыкие, зато верные!
— Дальше, — поторопил Саймон.
— Пименталь, тот столицу не жалует, сидит в Разломе, в безопасности, а если дела какие, так есть у него кораблик, железная лохань, вся в пушках и пулеметах. Садится и едет, хоть в Рио, хоть куда. Дон Алекс — тот здесь, Форт держит, верхнюю половину. Еще у него гасиенда по другую сторону Синей скалы. Богатая! На самом побережье, а еще подальше — Кратеры. Это уже не моя забота, там за главного Карло Клык, старший мой, пахан хозяйский. Кратеры стережет.