Его убили в лесу, в ходе игры в пэйнбол.
В рощице, где это произошло, было достаточно много людей. Они не могли не слышать звука выстрела.
Тем не менее – никто ничего не слышал. Его хватились только тогда, когда публика, набегавшись по лесам и настрелявшись вдоволь, приступила к ланчу.
Работа была исполнена филигранно: пуля вошла точно в сердце, смерть наступила мгновенно, покойник не мучался.
– Я его знаю, доктор, видела много раз.
Эта характерная, раскачанная, типично утиная походка человека в защитном комбинезоне с ярким пятном на левой стороне груди... Он идет по тропке и сокрушенно разводит руками: мол, убит так убит.
Да, китайский ресторанчик в гольф-клубе, мы сидим на открытой веранде, пьем "Шабли" и наблюдаем за человеком, пересекающим зеленое игровое поле.
Да, театральное фойе, "сладкая парочка", седой мужчина учтиво прогуливает молодого человека педерастической наружности.
Да, этот же молодой человек шествует между столиками в пивном ресторанчике на ВДНХ, а потом я его вижу – в обществе все того же седого господина – покидающим казино.
Да, в ночном порно-клубе за столиком та же самая парочка: педик-стриптизер и седой.
Теперь солидный человек с холеньм, "качественным" лицом лежит в гробу, принимая последние знаки внимания публики, забившей шикарными лимузинами все подходы и подъезды к Ваганьково.
– Ну вот вы и в порядке, – доктор помогает мне подняться с лежанки в карете "скорой помощи", выводит на воздух. – Сами доберетесь? Это у вас от нервного перенапряжения.
Я пожимаю ей руку, бреду к выходу, оборачиваюсь – она смотрит мне вслед.
– Нет, доктор, нервы тут ни при чем. Просто мы играем в прятки.
Я полагала, что мы поставили точку в этой игре; попрятавшиеся найдены и "застуканы" – водящий может отдохнуть.
При одном условии.
Если б не суждено ему было водить сразу в двух игровых полях одновременно.
Ну, вот и хорошо, ты дома, иди в комнату, свет не зажигай, встань на колени и скажи:
– Господи!
Не то, белка, не то – ты существо языческое, в Бога единого не веруешь; да и как веровать, когда ты клинический атеист, безбожник в третьем... В третьем ли?.. Да, точно, в третьем поколении; вещество безбожества в крови у тебя, в генах, и тем не менее находишь ты мерзким, отвратительным поведение царьков твоей Огненной Земли – безбожников не меньших, нежели ты, а стократно больших – вторгающихся в храм и деревянно торчащих там по православным праздникам под обстрелом телекамер – на то они и царьки, им все можно, даже храм осквернять своим присутствием... Так что вставай, белка, скакни на подоконник, уцепись своими острыми коготками за раму, выбирайся через форточку из дома, прыгни на карниз, а с него, по водосточной трубе, сползи осторожно к земле – твои боги здесь: слышишь, ветер завывает? Он твой братец – что ты, братец, этой ночью голосист? Дождь сыпется – что сыпешься, братец, шуршишь, шепелявишь? Кошка в подъезд метнулась – ты куда, сестренка? Беги, белка, беги, брат старый тополь подвинется, посторонится, освободит тебе место – встань на колени, подними лицо к небу, видишь, сестрица луна у братца неба на плече сидит? Вот твоя икона – молись на нее, завой, как воет братец волк в ледяной тайге...
Что же ты, сестрица луна, с бедной белкой делаешь, зачем навела на охотника, зачем обрекла водить в двух игровых полях зараз – он же подстрелил меня, охотник; да, он метко стреляет, и рука у него твердая – послал мне пулю прямо в глаз, он знает дело, надо в глаз бить – чтоб беличью шкурку не попортить.
До чего земля холодная... Так уж пора, скоро снега лягут.
Как бы не застудиться. Я поднялась, отряхнулась, поглядела в небо, где бледная лента Млечного Пути стелется. Что-то с луной происходит, странный какой у нее этой ночью оттенок...
Да, луна была как кровь.
Пора идти к Панину. Он тоже охотник, летом часто ездит куда-то в подмосковные угодья, работает в охотхозяйстве, заготавливает корм для кабанов на зиму. Я всегда плохо понимала смысл этих заготовительных трудов – все равно рано или поздно этот несчастный кабан на панинскую пулю наткнется, и если даже Серега промажет, все равно кто-нибудь из охотничьей братии подстрелит...
Хотя вряд ли Панин часто промахивается – он же стреляет с детских лет, когда-то под нашим старым добрым небом я даже однажды ездила на соревнования и хорошо помню, как он стоял на огневом рубеже, ссутулившись, глядя на кончик ствола; долго стоял, потом бросал какую-то короткую, упругую реплику, кажется – "Дай!" – и вскидывал ружье, а я, проглотив от восторга дыхание, следила, как разлетаются в клочья летящие где-то очень далеко и очень высоко тарелочки... Если мне не изменяет память, он дострелялся до какого-то разряда.
Охотничья литература хранится у него на верхней полке стеллажа: Сабанеев, масса других книжек, книжонок, брошюрок в дрянных бумажных переплетах, справочники, каталоги...
Я забралась на стул, стала перебирать книги.
– Ты поточней не можешь сказать, что тебе нужно? – спросил он. – Охота – слишком широкое понятие. Необъятное. Может, тебе для начала "Записки охотника" дать? Ты хоть помнишь, кто автор этой повести?
– Конечно, – ответила я, листая Сабанеева. – Гоголь.
– Тоже мне, филолог с высшим образованием! – саркастически усмехнулся Панин. – "Записки охотника" написал Мусоргский. Хоть он и был, кажется, придворным живописцем, однако все же наш человек, много пил.
– Серега, давай мы об этом в другой раз.
Панин тонкий человек – он моментально догадался, что мне не до шуток.
– Что тебе нужно? Конкретней!
Я ищу книжку с картинками, на них изображены охотничьи ружья, много всяких-разных; помнится, на этой полке была такая книжка, однажды я ее листала.
– Так бы и сказала... Вон она, слева.
Нужного мне ружья в книжке не нашлось. Панин указал на зеленый глянцевый переплет:
– Порыскай там... Это элитное оружие, очень дорогое. Такие ружья дарят царям, президентам и премьер-министрам.
В элитном семействе нужного мне ружья тоже не оказалось.
– Как хоть примерно оно выглядит? – спросил Панин. – Стволов сколько? Два?
Я прикрыла глаза. В памяти отпечаталось: ствол, упирающийся пареньку с большой дороги куда-то пониже уха – я хорошо вижу ружье, которое Зина в тот день таскал под плащом, и вижу – целиком.
– Нет, ствол один... Вообще это очень небольшое ружьишко. Компактное и очень прикладистое. Оно производит впечатление – легкого.
Панин закурил. Затянувшись пару раз, он уложил сигарету в пепельницу и забыл о ней – не к добру; когда он так сидит и мрачно смотрит на дымящуюся сигарету – это определенно не к добру; последний раз помню его таким, когда он похоронил бабушку. Он подошел к письменному столу, достал какую-то книгу, протянул мне – роскошное издание, мелованная бумага, отличные иллюстрации, текст на французском языке. Ружье, с которым Зина прогуливался по подмосковным перелескам, я нашла почти сразу.
– Да вот же оно! – я ткнула пальцем в картинку. – А ты говорил!
Панин, сказать по правде, ничего не говорил.
– Серега, а на кого охотятся с этой пушкой? – спросила я, усаживаясь за стол и подвигая раскрытую книжку Панину. – На куропаток? На кабанов? Или на медведей?
Он опять закурил и опять забыл про сигарету – на этот раз она застряла у него между пальцев.
– Слушай сюда, – он постучал пальцем по картинке – хоботок пепла обломился, рассыпался серой пыльцой по глянцевой странице. – Эта штука называется "С – ССР". Производство – Финляндия. Калибр – семь-шестьдесят два. Длина ствола – четыреста миллиметров. Ствол покрыт специальным шумопоглотителем: звук от выстрела точно такой, как от духовушки в тире. Отдача не превышает трех килограммов. Может быть, оснащена оптическим прицелом. Устойчивое поражение цели на очень большом расстоянии, метров до девятисот... А, ч-ч-ч-ерт!
Сигарета прогорела, огонек лизнул ему палец.
– Куропатки, говоришь? – усмехнулся Панин, посасывая обожженный палец. – Кабаны?
Мы долго смотрели друг другу в глаза.
– С этой штукой, в самом деле, очень удобно охотиться. Она невелика, легка, крайне удобна, прикладиста, как ты выразилась. Догадываешься – на какую дичь?
Я молчала.
– С ней охотятся на людей.
Панин захлопнул книгу, откинулся на спинку стула и добавил:
– Это – профессиональный инструмент профессионального киллера.
Дома – для начала – зажечь настольную лампу. Расчистить стол: смести бумаги, записные книжки, спичечные коробки, пепельницы, вазочку со скрепками и карандашами, пузырек с чернилами – аксессуары бестолкового и бездарного умственного труда валятся на пол; наверное, с грохотом. Но я не слышу – тупо смотрю, как покачивается осколок фарфоровой вазочки в чернильной луже.
К делу. К барьеру.
К барьеру, господа "новые русские",– все ваши предсмертные хрипы и вопли под пытками собраны у меня в специальной папке; я разложу эти материалы на чистом столе и стану водить в кровавом поле, буду искать – в грохоте рвущейся взрывчатки и треске автоматных очередей – нечто такое, что расставит точки на "i" в наших играх.
Буду искать – одиночный выстрел.
Пока не знаю, зачем. Просто инстинкт игрока подсказывает мне, что этот легкий – точно от духовушки в тире звук – я слышу не впервые.
Их было всего четыре за последние четыре года.
Лесок на пэйнбольной площадке – это последний, свеженький, с пылу с жару.
Кроме того, одиночный выстрел грохнул в Сочи, Екатеринбурге, в Подмосковье.
Все происходило при свете дня и, главное, – на людях. Присутствовавшие ничего не могли понять: человек вздрагивал, валился на землю и тут же испускал дух. Звука выстрела никто не слышал. Никто в первые минуты суматохи не мог определить, откуда он произведен.
Собрав свои записки сумасшедшего, я вернулась к Сереге.