Так оно и оказалось. Дверь не открывалась, но стук продолжался, прерываемый лишь сердитыми восклицаниями Клары: «Ну и чего ты удумал ее будить? Она только легла, трех часов не прошло, а ты с телефоном лезешь. Горит там, что ли у них, в телефоне?» «Ты не понимаешь, Клара, — возражал хрипловатый басок Петра Ивановича, — Это от Качаловых. Я ж тоже только-только закемарил, а тут этот звонит, который меня вчера вызывал, старший охранник. Говорит, что ему Витолина наша нужна. Несчастье у них». «Несчастье у них, а спать нам не дают», — не сдавалась Клара.
— Эй, вояки! Заходите уже, все равно разбудили, — крикнула я из-за закрытой двери, накинув халат. — Что там у вас еще случилось?
Дверь приоткрылась и в мою спальню одновременно протиснулась красная от злости домработница Клара и взъерошенный, не выспавшийся Петр Иванович:
— Вот, — протянул он мне трубку мобильного телефона, — Григорий Петрович вам звонит.
Я поднесла трубку к уху:
— Толкунова слушает.
— Витолина Витальевна, — глухо проговорили на том конце, — Это Георгий Эрнст. Георгий Петрович, то есть. Вам лучше бы приехать к нам.
— Ага, то уехать, то приехать, — недобро хмыкнула я, — Вы уж определитесь, милейший.
— Витолина Витальевна, вы не понимаете… Дело в том, что сегодня ночью умер Сергей Качалов…
Сон с меня сдуло словно ветром. Быстро приняв душ, надев строгую, но очень дорогую шелковую блузку и удобные шерстяные брючки того же оттенка (пусть Великолепный Гоша увидит меня не в затрапезном наряде) я спустилась в кухню. У плиты, недовольно ворча, суетилась Клара. У накрытого стола в полном сборе сидел весь основной состав «Твистовцев» — Петр Иванович, Колюня и Юленька, что, собственно говоря, было не удивительно, поскольку они почти все жили в нашем доме. Точнее, постоянно жили Клара с племянницей, а Петр Иванович и Колюня дежурили посменно, так как Сергей Толкунов так и не снял с них основных обязанностей — моего шофера и охранника. Хотя, в отличие от качаловских бодигардов, мои сотрудники были скорее хорошими приятелями, чем наемными служащими. И субординация у нас проявлялась до недавнего времени лишь в их обращении ко мне по имени отчеству и строго на «вы». Но в последние два дня, как я заметила, мы незаметно перешли на «ты». Действительно, чего уж «выкать» в такой-то ситуации.
Во время завтрака на Кларину стряпню никто не обращал внимания. Да и не до оладушек, когда такие дела разворачиваются вокруг. Петр Иванович барабанил вилкой по фарфоровой сахарнице и всё у него выходило на мотив «ту-сто-четыре— хороший-самолёт», то есть похоронного марша. Юленька рассматривала тот самый выпуск «Ledy Lux», где напечатали не только мою фотографию на обложке, но и несколько страниц интервью со мной, я задумчиво рисовала чертиков на салфетке. Первым молчание нарушил Колюня:
— Ну и чего мы скуксились? Давайте, что ли, подведем итоги того, что имеем, — предложил он.
— А чего их подводить? — мгновенно вскинулся Петр Иванович, — Вляпались мы в качаловское дело по самые эдельвейсы, простите дамы… И уже через день с начала нашего «сотрудничества» на счету одна фигурантка с разбитой головой, а второй — вообще труп.
— Да уж…, — возражений у меня не было, — Хотя, если подумать…. Если предположить, что мы бы в это дело не вляпывались… Могло же быть так, что покушение на Качалову состоялось бы в любом случае, а Качалова убили самого по себе?
— А как его убили? — задала резонный вопрос Юленька, отложив журнал.
— А вот этого я не знаю, — я потянулась за сигаретой, — Григорий Петрович по телефону мне сказал, что Качалов умер… Может инсульт, или сердце?
— Ну и почему мы говорим об убийстве? — хладнокровию нашей секретарши можно было позавидовать, — Логичнее было бы обсуждать только покушение на Татьяну Борисовну.
— А знаете, что меня напрягло? — снова вмешалась я, — В тот момент, когда я уходила из дома Качаловых, что-то показалось мне весьма подозрительным. Вот только я никак не могу вспомнить что именно …, — я нервно затянулась дымом и закашлялась.
— А вы, Витолина Витальевна, не спешите, не циклитесь на этом, — Колюня, похоже, включил в себе сыщика, — Если напрягло, то потом обязательно вспомнится. Вы нам лучше расскажите, как оно вообще всё там происходило. Ну, в смысле, в Качаловском доме?
— Ну, как? Как? — я наморщила лоб, — Встретили меня на вокзале, чуть было не спалили со всеми потрохами, когда я раньше поезда прибежала… Потом, уже дома, мать Качаловой устроила мне настоящий допрос. Но я выкрутилась! Опять же этот проклятый журнал, где моя физиономия сияла на всю кухню, — я ткнула пальцем в глянцевое издание. — Мне пришлось применить военную хитрость, чтобы нейтрализовать противника. Правда, вместо варенья, которое я предполагала перевернуть на обложку, я разлила горячий кофе, да так, что ошпарила Качаловой руку…
— Ну, что ж вы замолчали, — поторопил меня Колюня, так как я действительно прервала рассказ, ибо опять какая-то мысль буравчиком въелась мне в мозг.
Я затрясла головой, так и не успев ничего сообразить:
— Потом мы поехали в салон. Качалова с мастерами вышла в соседнюю комнату посекретничать. Жоржик и Николя вернулись без нее…
— Жоржик и Николя это кто? — сделал стойку Петр Иванович
— Стилисты салона.
— Тьфу ты, прости господи, имена какие-то, как собачьи клички. Точно люди говорят, чем моднее, тем дурнее, — плюнул в сердцах Колюня, вспомнив, вероятно, недвусмысленные приставания наших голубых соседей со Школьной улицы.
— Да не перебивай ты! — прикрикнул на коллегу Петр Иванович.
— Так вот, вышли они втроем, а вернулись без Татьяны Качаловой, — продолжала вспоминать я, наморщив лоб. — Ах, да! Перед тем как уйти, Качалова положила свой мобильный телефон рядом со мной. Ну, а потом, когда она всё никак не возвращалась, один из стилистов, Николя по-моему, пошел ее искать в галерею. Там и обнаружил на полу, в луже крови… Мне знаете что показалось странным? — внезапно вздрогнула я от очень яркого воспоминания, — Все врачи уверяли, что рана на голове пустяковая, хотя я сама ее видела и мне она показалась большой и страшной…., наверное из-за того, что все волосы были окровавлены… И, тем не менее, если верить врачам — на голове ерундовая царапина, примерно два сантиметра в длину, а под Качаловой было столько крови, словно молодого поросенка зарезали. Лужа буквально! Так не бывает, наверное…
— Бывает! — авторитетно произнес Колюня. — Сосуды в голове крупные, и если один повредить, то крови натечет — будьте нате!
— И всё равно, — я упорно стояла на своем, — Там ее было столько, как будто ей шею перерезали, тьфу-тьфу-тьфу, не приведи Бог, конечно… И еще. Ладно, перепуганный Качалов нагнал туда целый консилиум врачей, которые, кстати сказать, только руками разводили да посмеивались. Скобу наложили, рану промыли, голову перевязали, и курить пошли. Но зачем врачи при этом вкололи ей такую лошадиную дозу снотворного, что Качалова даже дома не проснулась? Не говоря уже о том, что она и в салоне в себя не приходила, показаний никаких милиции дать не могла, поэтому опергруппа быстренько сама все осмотрела, сама сделала выводы и отчалила. У меня такое ощущение, что Качалова спала еще до укола снотворного, понимаете?
— А вы в этом салоне ничего не пили? — спросил Колюня.
— Как раз пили — яблочный сок. Нам его администратор подала. Стаканчик мне, стаканчик Качаловой.
— Так надо поехать в салон и поговорить с этой администраторшей, — внесла предложение Юленька, — Я могу поехать и узнать, кто этот сок готовил, и не мог ли кто-нибудь туда подмешать снотворное.
— Да зачем куда-то что-то подмешивать? — крякнул с досады Петр Иванович, — Чтобы Качалова уснула до того, как ее по голове стукнут? Как ты себе это представляешь? Ну, выпила она твой сок…
— Не мой, а отравленный, — не сдавалась Юленька
— Хорошо, отравленный. Подошла к креслу, села и баиньки. А тут целое дело — с мастерами куда-то ушла, окно открыла, по голове получила и только потом грохнулась и уснула? — Петр Иванович очень не любил нелогичные построения.
— Предположим, — вмешалась я, — что уход Качаловой можно было предусмотреть. Девушка она нежная, тактичная, привезла меня в салон омолаживать… Ну, не могла же она при мне сказать мастерам сделайте из этой старой коровы молодую лань!
— Витолина Витальевна! — мигом вскинулась вся троица и даже Клара возмущенно засопела у плиты.
— Ну, какая же вы старая — Юленька даже кулачком потрясла, — Вы самая обаятельная и привлекательная, о вас вон даже в журналах пишут.
— Так в журналах и о фараонах пишут, о мумиях египетских, — я усмехнулась, — Так что это, деточка, не аргумент.
Где-то в прихожей раздался телефонный звонок. Мы напряглись: очевидно, это снова звонит Георгий Петрович с напоминанием о том, что мне нужно ехать как можно быстрее. Клара с ворчанием пошлепала в холл, махнув нам рукой: «Да доешьте хоть, сыщики!». Вернулась она уже через минуту, бледная, с трясущимися губами:
— Виточка, деточка, беда! Сережа наш в Питере, в больнице, при смерти!
27 сентября (вторник, утро)
Сказать, что у меня земля ушла из-под ног — это не сказать ничего. В висках застучали два раскаленных молота, руки затряслись, дышать стало просто невозможно, и я с остервенением рванула из-под блузки ставший внезапно тесным лифчик, ничуть не стесняясь присутствующих мужчин. В добавок, меня отчаянно затошнило и скрутило живот. «Сережа при смерти». Так не бывает! Так просто не может быть и всё тут! Да он и не болел никогда, даже эпидемии гриппа, которые периодически выкашивали по половине наших родственников и знакомых — всегда обходили его стороной. Даже элементарного отравления с ним никогда не случалось. Он всегда шутил, что у него желудок луженый. Боже! Почему я говорю «шутил»? Почему я говорю о своем Сережке в прошедшем времени? И завещание? Зачем он написал завещание? Значит, он знал, предвидел, чувствовал?
Я с совершенно бессмысленными глазами металась по дому, постоянно путаясь под ногами у Клары, которая собирала мне дорожную сумку для Сережи в больницу. Мой собственный чемодан так и не был распакован со времени возвращения от Качаловых.