— Здрасьте, Сергей Тимофеевич, — Колюня неловко, через мои плечи, пожал руку Сереже. — Не, мы не на самолете, мы на машине.
— Вот и отлично! Тогда возвращаться будем вместе.
Сергей расцеловал меня в обе щеки, слегка встряхнул и потащил за собой в палату. В небольшой комнате стояло четыре узкие кровати. На двух из них лежали мужчины примерно Сережиного возраста, один — жизнерадостный, краснощекий толстяк, читающий журнал «Его величество Футбол», второй — изможденный, лысеющий и одышливый дядечка, уныло поглядывающий на капельницу, которая была установлена рядом с его кроватью. На третьей кровати в комнате сидел Карл Иванович Лемешев — правая рука моего супруга, его верный, точнее, как он говорил сам Карл Иванович — «вечный» зам. С учетом нас и медсестры, которая вошла раньше, палата выглядела битком набитой народом.
— Здравствуйте, еще раз — смущенно сказала я всем сразу.
Толстяк вежливо и радостно поздоровался, худосочный едва кивнул головой, Карл Иванович картинно приложил руки к сердцу, а медсестра постаралась придать своему голосу строгость, хотя по всему было видно, что она растрогана нашей встречей:
— Так, товарищи, давайте пройдем в коридор. Давайте не будем нарушать. Оставляйте ваши вещи и проходите в холл. Хотя нет… Там сейчас больные телевизор смотрят… Давайте я провожу вас в ординаторскую. Ключ вот только принесу.
И медсестра почти бегом отправилась к себе на пост за ключами. А мы, извинившись перед Сережиными соседями, вышли в просторный больничный коридор.
— Ну, расскажи же, что с тобой произошло? — Я больше не могла ждать ни минутки, внимательно вглядываясь в такое родное Сережкино лицо. Выглядел он слегка уставшим, но вполне здоровым и даже веселым.
— Да, брось ты… Ерунда на постном масле, — Сергей дурашливо облапил меня сильными руками и оторвал от земли. — Видишь, не растерял еще силушку богатырскую! А тебя, что, правда, сильно напугали? Все ты, небось, Карл Иванович? — муж обернулся к своему заместителю.
— Боже упаси, Сергей Тимофеевич, — зам отчаянно замахал руками, открещиваясь от обвинений. — Мы же с вами телефоны в сауне забыли, а из больницы я еще не уходил. Я только сейчас собирался ехать в гостиницу и звонить в Москву Витолине Витальевне, чтобы сообщить, что мы задерживаемся. Это, наверное, лечащий врач звонил. Я ему все наши, точнее, ваши московские телефоны продиктовал…
— В общем, Виток, я сам не понял, что такое со мной было. — Сережа как-то растерянно заглянул мне в глаза. — Мы вечером пошли с нашими финскими партнерами в сауну, водку не пили. Честно-пречестно! Ну, если только перед баней в ресторане по сто грамм коньяка. Клянусь — рюмку, не больше! Потом мы попарились, выпили чайку. Потом, уже ночью, прилетел наш Карлсон. Мы снова парились и пили чай. И что-то мне к утру поплохело. В жар бросило, заколбасило, сердце застучало. Я только-только собрался выйти куда-то, где прохладней, как из парилки вернулся Карл Иванович и, поняв, что мне нехорошо, достал из своего дивного чемоданчика какое-то лекарство…
— Обычное средство от повышенного давления, — влез с объяснениями заместитель. — Я гипертоник, и оно у меня всегда в портфеле.
— Только наш Гиппократ чего-то напутал с дозой этого своего волшебного средства и я, видимо, грохнулся в обморок, — Сережу явно забавлял случай собственного нездоровья, — Представь, никогда не знал, в какой стороне сердце, а тут лишился «чуйств», как кисейная барышня. А добрый Карл Иванович поднял на уши половину Питера, вызвал «Неотложку», и меня доставили сюда, предварительно исколов всю задницу лекарствами. Тут, в госпитале, мне ввели какой-то еще эликсир молодости — названия не знаю, но на будущее обязательно запишу, — и я проснулся в обед живой и здоровый и даже собирался по-тихому свинтить из больницы. Но некоторые товарищи, — Сережа демонстративно показал пальцем на заместителя — решили, что мне нужно пройти полное обследование. Если бы вы сейчас не приехали, я б, скорее всего, согласился…. Честно говоря, перетрусил здорово. Хотя, Карл Иванович, я тебе русским языком объяснял, что прекрасно могу сдать всю эту лабораторную хрень и в Москве. И вас, други, я тревожить тоже не хотел. К вашему сведению, десять минут назад мы с Карлушей тщательно продумывали, какую вам лапшу на уши навешать, чтобы объяснить, почему я задержусь в Питере…. Поэтому вы, дорогие мои, застали нас в разгар почти шекспировской трагедии, когда я как Гамлет решал вопрос — «быть или не быть» мне пациентом сего благословенного госпиталя. И чего, по факту, говорить нашим перепуганным финнам? Они, Виток, еще больше тебя дрожали. Как же! Потерять такого сладкого заказчика…., — Сережа дурашливо рассмеялся.
Я с замиранием сердца слушала сбивчивый Сережин рассказ, до сих пор не веря в то, что все мои утренние страхи остались далеко позади. Я не могла насмотреться в его зеленые хитрющие и беззащитные глаза, и потому ужасно боялась отпустить знакомую руку — теплую, живую, обцелованную до каждого сантиметра…. Господи, неужели все случилось только этим утром? И именно я металась по дому в слезах и соплях, поверив в то, что Сережки может не стать? И именно я молила Бога о том, чтобы дал мне шанс застать мужа в живых? Клянусь тебе, Господи, что по возвращении домой срочно пойду в самую красивую церковь и поставлю в благодарность Тебе самую большую свечу.
Кстати, надо бы срочно позвонить нашим в Москву и успокоить Петра Ивановича, Клару и Юленьку. И обязательно следует их еще раз предупредить о том, чтобы не вздумали нарушить запрет и не предприняли попытки позвонить сыну в Англию.
Словно в ответ на мои мысли в кармане затренькал мобильник, исполняя незатейливую мелодию очень подходящую к Питеру — «Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил»:
— Алло? — я даже не посмотрела на определитель номера.
— Ну, как там? — это, конечно же, был Петр Иванович, лаконичный по привычке и еще оттого, что боялся услышать самое страшное.
— Мы у Сережи, Петр Иванович. С ним все в порядке. — мне трудно было скрыть ликование в голосе. — С врачами я еще не говорила, но уверена, что у Сергея Тимофеевича все будет отлично и, возможно, его скоро выпишут.
— Да что там скоро! — заорал в трубку Сергей, выхватывая у меня из руки мобильник, — Привет Петя! Слушай, будь другом, срочно свяжись с Литвиновой Ксенией Павловной. В издательстве знают ее телефон. Это профессор, кардиолог, мы недавно издавали ее книгу «Сердце не болит». Так вот, пусть она позвонит сюда, местным эскулапам…. Карл Иванович через десять минут с тобой свяжется и продиктует телефон госпиталя …. И пусть сама Литвинова заверит питерских медиков, что я отбываю в Москву под ее полную профессорскую ответственность. Слышишь?
— Слышу.
— Только очень срочно! Буквально сейчас! Я не намерен оставаться тут ни минуты. Подними на ноги всех, но Литвинова должна меня отмазать! Все, отдаю трубку Лемешеву.
Сережка захохотал и довольный протянул трубку своему заместителю: «Карл Иванович, организуй все в лучшем виде!». Сергей вообще почему-то много смеялся и был подозрительно доволен.
— Товарищи, ординаторскую я открыла, — к нам подошла медсестра и царственным жестом пригласила следовать за собой. Колюня и Карл Иванович остались в коридоре, а меня Сережа буквально втащил в тесный кабинетик, где помимо стола, пары стульев и шкафчика со стеклянными дверцами стоял продавленный старенький диван.
— Виток, как же я рад тебя видеть, солнышко! — Сережка по-хозяйски взял меня за щеки и смачно чмокнул прямо в губы. Потом оглядевшись по сторонам, и не найдя более удобного места, силой усадил на лоснящуюся от старости диванную попонку — Ты знаешь, а ведь я перетрусил. Ага! Прямо как пацан.
— Сережка, скажи честно, ты как?
— Да, говорю же, отлично…. В принципе…. если честно, то просто нормально. Почти. Только, т-с-с-с, молчок. — Сережка сделал «страшные» глаза, — Я ведь при Карлуше хорохорюсь. Он сам больше меня испугался. Да еще как!
— Я тоже, Сережка, я тоже. — Я прислушалась к себе и поняла, что впервые за последние дни мне совершенно не хочется плакать. Мы тесно прижались друг к другу на диване, не разжимая рук.
— Знаешь, женка, а ведь жизнь чертовски прекрасна. И мы с тобой еще такие молодые, что я даже сам себе завидую. Столько у нас всего впереди! Мы еще даже пару-тройку наследников соорудить можем. Но в этой сауне, проклятой, когда сначала в груди запекло, а потом все поплыло перед глазами, я уже думал — кранты. Перетрусил ужасно, поняв, что у меня уже может совсем ничего не быть. Понимаешь? Ни рассвета, ни заката, ни аванса, ни получки. Так страшно стало… Ты меня теперь презираешь? — и Сергей опять счастливо засмеялся, заведомо зная ответ.
А меня будто током обожгло: «Наследники….» Будут у тебя еще, Сереженька, наследники. Ой, как скоро будут. Только, увы, я тут совершенно ни при чем. Я закашлялась:
— Сереж, — сказала я, когда почувствовала, что могу говорить без дрожи в голосе, — Сережка! Дело в том, что ты должен всегда помнить о том, что ты был, есть и останешься для меня самым близким человеком, отцом моего ребенка, другом, однополчанином. Я всегда приду к тебе на помощь. Всегда пойму, выслушаю. Ты можешь никогда и ничего от меня не скрывать. Я только сегодня утром сама себе пообещала принимать тебя любым и прощать заранее тебе все-все!
— Ой, сколько пафоса! — Сергей потрепал меня по носу, — Давненько в нашей семье не было слышно столь высокопарных фраз… Но я рад, Витка. Рад, что ты такая и так говоришь. Рад, что ты сейчас со мной. Ты — мой самый проверенный порт, в который я буду возвращаться из любых штормов.
Я абсолютно разомлела и рассиропилась. Казалось, что в этот момент я любила всех Настенек планеты Земля и всех еще не рожденных от Сережи детей.
— Но! — Сергей вдруг дурашливо вскинул указательный палец — Но я обязательно запомню твои слова о том, что ты мне отныне прощаешь все-все, и при случае этой индульгенцией воспользуюсь. Заведу себе молодуху, а когда застукаешь, скажу — обещала все прощать?