В это время в Мерседесе одновременно открылись обе передние двери. Я испуганно отпрянула от окна. В салон садились сытые и довольные Сергей и Колюня.
— Не спится, Виток? — заботливо спросил муж, потянувшись назад и обдав меня ароматом кунжута, соленых огурчиков и жареного мяса.
— Ой, как вы меня напугали, надо же, — я чмокнула мужа в щеку.
— Ха! Вот это сыщица, — засмеялся Толкунов, — Выходим, смотрим, сидит, уткнувшись носом в стекло, высматривает что-то, и вдруг оказывается — ничего не видит. Как тебя только твои сотрудники не уволили за профнепригодность? Николай, как вы ее до сих пор терпите?
Колюня обернулся назад, внимательно посмотрел на меня и, заметив, как я ему указала подбородком на входную дверь ресторана, перевел взгляд вперед. Пежо медленно отъезжал от Макдоналдса.
— Твою мать, — матернулся Колюня и тоже повернул ключ зажигания.
— Он? — спросила я.
— Да, похоже. Я номер в темноте не срисовал, — Колюня завертел головой, пытаясь засечь серебристую машину, скрывшуюся за углом здания.
— Вы о чем это? — растерялся Толкунов.
— Да так, Сергей Тимофеевич. Машинка тут одна за нами подозрительная из самой Москвы в Питер ехала. А теперь, похоже, вместе с нами собралась обратно возвращаться.
Мы медленно выехали на трассу. Пежо пока не было видно.
— Какая машинка? — все еще ничего не понимал Сергей.
— Да мы думали ребята качаловские…, — пробормотал Колюня.
— Качаловские?!! — дурниной заорал Сергей и рывком развернулся в мою сторону. — Качаловские? Ты все-таки связалась с этим делом? Вляпалась! Твою ма-а-ть!… Ну, поздравляю, женушка! Ну, ты моя умница. Ай, молодца! Теперь и вашему сраному «Твисту» капец, и мне, похоже, до кучи… То-то я смотрю, глаза у вас какие-то шкодливые. Думаю, уж не сообщил ли доктор чего фатального обо мне ненароком? А тут вон что! Большая политика!
— А чего ты орешь? — вскинулась я, подтягивая на сидении колени к подбородку, — Сама вляпалась, сама вылезу. Уж тебя не попрошу.
— Нет, ну какого черта? — продолжал бушевать Толкунов, — Коля, а вы там все куда смотрели? Вы чем думали? Вам всем, что, жить надоело? Где ваш долбаный «Твист» и где те сферы, куда вы курносые рязанские морды сунули? Вы с кем надумали играть в кошки-мышки? Ну-ка, быстро отвечайте, что происходит, пинкертоны недоделанные!
Я с размаху влепила Сергею пощечину. За «долбаный» Твист, за пинкертонов и за все остальное, что кипело раскаленной лавой в груди последние двое суток. Оплеуха пришлась большей частью на подголовник кресла.
— Ты что, мать, охренела? — Толкунов схватился рукой за щеку.
— Ах, ты хочешь знать, что происходит? — меня понесло. — Ты Настеньке своей любимой задавай вопросы. И таким тоном с ней разговаривай. Хотя, нет…. Что это я, старуха безмозглая…. Нам же теперь нервничать нельзя. Мы же теперь беременные. А беременным нужны исключительно положительные эмоции…
Злые слезы навернулись мне на глаза и все то, о чем я долго не могла заговорить, вылилось в какую-то безобразную бабью истерику:
— Завел себе малолетку… Хоть бы паспорт спросил…. Явилась она… Ждали ее…. Сю-сю, му-сю-сю,… ах, Витолина Витальевна,…. спасибо вам, Витолина Витальевна за Сергея Тимофеевича. Высокие, высокие отношения! Тьфу! — я со злостью плюнула на пол. — Седина в бороду, бес в ребро? Не так ли, Сергей Тимофеевич? Детишек нам захотелось? Давно за беременными не ухаживали, горшки не выносили?
— Николай, ты чего-нибудь понимаешь? — Сергей отклонился аж до лобового стекла, — Виток, ты что несешь? Какая такая Настенька? И почему ты мне не сказала, что беременна? — Толкунов так растерялся, что даже стал заикаться.
— Ой, не строй из себя недоумка, Сережа. Тебе это не идет, — я презрительно сощурилась и отвернулась.
— Да я ничего не понимаю, черт вас подери! — Сергей снова заорал. — При чем тут твоя беременность, хотя я и рад, конечно. При чем наш будущий ребенок и жена Качалова? Какая связь между этим? И еще малолетку какую-то приплела…. О ком ты говоришь все время? О Юльке нашей?
— Да о том, что не я беременна, а Настенька твоя, — я тоже перешла на крик. — Или ты скажешь, что еще ничего не знал? Тогда я тебя первая поздравляю! Счастливый папаша… И, вообще, хватит делать из меня дуру и хватит скандалить при людях. Вернемся в Москву — поговорим.
— Нет, мы будем говорить здесь и сейчас! — Толкунов решительно указал пальцем на обочину и даже схватился рукой за руль, — Николай, пожалуйста, сейчас же останови машину.
— Колюня, не смей! — я хлопнула водителя по плечу.
— Я выдерну к бениной матери ключи из зажигания, — заорал Толкунов.
Машина послушно вильнула к обочине и мы остановились.
— Вот пускай тебе Коля все и объясняет, — я схватила сигареты и дернула дверцу. — А с меня довольно! Лучше б ты в своем Питере остался. Пусть бы тебе Настя сопли вытирала. Короче, если через пять минут мы не поедем в Москву, я буду ловить попутку.
Дверцей я шваркнула так, что в ушах зазвенело.
На улице стало еще холодней, да к тому же начал накрапывать дождь. Но разгоряченная скандалом с Толкуновым, я нарочно подставляла лицо под прохладные капли, летящие с неба. Муж за мной не вышел, хотя я, честно говоря, в тайне даже от себя рассчитывала именно на это. Неужели он действительно будет расспрашивать Колюню? Вот стыд какой. С другой стороны, стыд — это то, что сделал Сергей Тимофеевич. Стыд — это визит юной Джульетты ко мне на работу. Стыд — это видеть, как меня жалеют посторонние люди и при этом смущенно опускают глаза, потому что и так все всем понятно — седина в бороду, бес в ребро, как недавно мне кто-то сказал. Господи, ну почему это произошло именно со мной?
Я помню как когда-то, очень давно, к моей маме, тогда еще молодой и красивой, начал захаживать в гости наш сосед и отец моей лучшей подружки, дядя Володя. Мама рано похоронила отца и долгие годы жила вдовой. Но не только со мной, а еще и с мамой отца, своей свекровью, а моей бабушкой. Каково было маме тринадцать лет жить в монашках — я не знаю. Но до самой смерти Анны Георгиевны к маме на пушечный выстрел не приближался ни один человек противоположного пола. То ли потому, что моя бабушка была большим партийным начальником и ее все, в том числе и потенциальные мамины ухажеры, очень боялись. А то ли просто потому, что мама сама не хотела причинять боль свекрови, предавая память ее сына.
Но уже через пару месяцев после смерти бабушки к нам домой стал приходить сосед. То починить что-нибудь. То забрать у мамы какие-то документы с работы (они еще и трудились в одном и том же конструкторском бюро). Я долго ничего плохого не подозревала. Мы даже продолжали дружить с дяди Володиной дочкой. Вот только домой к нам Иру приглашать мамулечка мне почему-то не советовала. Но шила в мешке не утаишь. Я отчетливо помню, как однажды вечером мама и дядя Володя вошли в квартиру вместе, принаряженные, явно вернувшиеся то ли из кино, то ли из ресторана. Мама держала в руках букет осенних астр, а Иркин папа — небольшой саквояж.
— Ты совсем уже большая девочка, Вита! — мама волновалась и краснела, — Поэтому мы решили сказать тебе правду. Я и Володя любим друг друга и жить теперь будем вместе.
— А Ирка? — ляпнула я первое, что пришло в голову, — Она тоже будет жить у нас?
— Нет, Ирина останется со своей мамой. Владимир Николаевич разводится с женой…
Мне трудно передать словами тот кошмар, который последовал за уходом дяди Володи из дома. Почти два месяца мама и ее новоиспеченный муж стойко держали осаду. Их клеймили и поносили все: соседи, сослуживцы, бывшая жена дяди Володи, учителя моей школы, даже мои одноклассники. Хотя, если честно, одноклассники, науськиваемые Иркой, только делали вид, что осуждают мою маму. На самом деле, я точно знала, что у многих в семьях бушуют скандалы почище любого развода. И мои подружки, у которых не было пап, или были, но папы-алкаши, папы-тунеядцы, с удовольствием согласились бы на то, чтобы и их мамы встретили свою любовь, пусть даже в таком пожилом, как нам тогда казалось, возрасте — в сорок лет!
Закончилось все очень просто. Наша семья переехала в другой район. Из престижного центра на самую окраину. Родители уволились с прежней работы и устроились в КБ какого-то заштатного НИИ, а я сменила школу. Но остался с той поры в моей душе какой-то осадок, привкус чего-то крайне неприличного, стыдного, аморального… Я видела, что мои «старички» искренне любят друг друга, радовалась за них, но никогда не забывала злые, покрасневшие от слез и опухшие глаза Ириной мамы, когда она пришла к нам скандалить и обзывала мою маму и своего бывшего мужа самыми погаными словами.
— Виток, прости, — возле меня материализовался Сережа, — Я ж ничего не знал. Муж тоже достал сигарету.
— Чего не знал? — нахохлилась я
— Да совсем ничего. Никакой Настеньки в природе не существует. А даже если и существует, то ко мне точно не имеет никакого отношения.
— Сережа, ты болен? Я сама ее видела. Своими собственными глазами. Так же отчетливо как тебя сейчас, — я пыталась понять, какую игру затеял Толкунов.
— Витолина Витальевна, — обойдя машину, к нам приблизился Колюня, — Похоже, чист наш Тимофеевич. Он нам… мне…, словом, нашему «Твисту» дал две тысячи долларов, чтобы мы разобрались с этой подставой.
— Эх, мужики… Покобелили и в кусты? — я от злости закурила вторую или третью сигарету подряд, — Да вы о девушке подумайте! Я уже про себя не говорю… Не надо играть ни в какие игры. Настя ждет ребенка от Толкунова. Вы же сами мне с Петром Ивановичем звонили, когда я была у Качаловой, — я расстроено посмотрела прямо в глаза Колюне.
— Понимаешь, Витальевна, какое тут дело — Колюня не отвел взгляд своих бездонных черных глаз, — я верю Тимофеевичу, а не какой-то медицинской карточке. Может, эта Настя аферистка и все сама придумала. Это же с ее слов отец записан. Да и в офисе у нас, ты вспомни, она сказала, что все обсудила с Сергеем Тимофеевичем, а он знать ничего не знает.