а не в Донском монастыре, я бы не рискнула прийти. Но эта старинная обитель — другое дело… Для меня атмосфера Донского кладбища ассоциируется не со смертью, а с вечностью…
Сейчас объясню почему. Сережка когда-то, благодаря нашей с ним общей подруге Люське Синицыной, отчаянно увлекся историей старинных дворянских родов. Для изучения «натуры» мы часто по выходным выбирались в заброшенный в те времена кладбищенский дворик Донского монастыря. И, бродя среди старых, полуразрушенных захоронений, читали трогательные надписи на могилах и склепах, воссоздавая по крупицам забытые давным-давно даты жизни и смерти знатнейших фамилий Российской Империи. В классической истории СССР ни князья, ни графья, ни купеческое сословие почетом и уважением не пользовались, потому и были наши вылазки чуть-чуть секретными, а потому романтичными. Как правило, кроме нашей троицы да пары бездомных кошек на монастырском подворье никого не было.
В этот же раз, народу было море. В огромной толпе, собравшейся у церкви, я поискала глазами Татьяну, Георгия Петровича, заметила обоих, но приблизиться не решилась. Мне захотелось просто походить по знакомому с юности и потому не страшному монастырскому погосту. Судя по времени, отпевание еще не началось. Во всяком случае, заплаканная Татьяна находилась на улице и о чем-то вяло переговаривалась с Эрнстом.
Немного странным казался внешний вид вдовы. На ней был антрацитово-черный, достающий до земли нарядный плащ из лайки, стилизованный под костюм XIX века. На голове едва держалась неуместная в данной ситуации кокетливая шляпка-таблетка, с вуалью, опускающейся почти до подбородка. Из-за того, что лица было не разглядеть и слез не увидеть, фигурка Татьяны выглядела неким театрализованным символом скорби. Если бы импрессионист Моне решил нарисовать вдову, лучшей натурщицы он бы не сыскал: белоснежные локоны, пена черных невесомых кружев, угольные «слезы» стразов, переливающиеся на плаще в лучах неверного сентябрьского солнца. Хотя, разве можно думать о внешности в подобный день?
Но тут я заметила несколько телевизионных камер и догадалась, что дело не в самой Татьяне, а в том, что сегодня она действующее лицо шоу, которое обязательно покажут телезрителям. И, кто его знает, возможно в высшем свете существует некий дресс-код для подобных печальных сюжетов?
Переносные приборы освещения резко, холодно и тоскливо били по глазам. Зачем днем софиты? Не художественное же кино снимают…. Или все-таки кино? Как это мерзко…. В день смерти человека мы думаем и говорим не о том, каким он был, или о том, что мы с его уходом потеряли, а «транслируем церемонию». Во всяком случае, к микрофонам журналистов то и дело подходили известные всей стране VIP-персоны со скорбным видом. Женщины промокали платочками глаза, мужчины театрально играли желваками.
Задумавшись, я углубилась в монастырский двор.
— Витолина Витальевна, что ж вы к нам не подошли? — меня догнал слегка бледный и запыхавшийся Эрнст.
— Как-то не сложилось, — коротко ответила я и опустила глаза, — Как Танюша? Держится?
— Да, пока нормально. Нам бы еще поминки продержаться,… хоть самую малость, — воровато оглядываясь Георгий закурил — А потом заехать в клинику к Любови Павловне.
— А чего вы так странно оглядываетесь? Вы подумали о том же, о чем и я?
— Не знаю…. Я где-то слышал, что возле храмов не курят, — стушевался Георгий, — А о чем подумали вы?
— Мне показалось, вам нужно убедиться в том, что на похоронах нет, и не будет никакого двойника Качаловой, — я невыразительно махнула рукой, в попытке изобразить эфемерный призрак.
— Да забудьте вы об этом, честное слово, — Гоша скептически глянул мне в глаза, явно разочарованный тем, что услышал.
— А вот и не забуду, — я капризно надула губы. — Знаете, какой клиент у нас вчера объявился? Тоже из богатеньких Буратино и тоже по поводу двойника.
Заметив, как поморщился Эрнст, я быстро добавила:
— Извините… Про Буратино случайно вырвалось.
— И что же ваши сыщики? — Гоша не убрал скепсис из интонации.
— Пока ничего. Думаем. Ищем. Вы ступайте, Георгий Петрович. Вас ждут.
— Хорошо, тогда до встречи. Вы же поедете на поминки?
Вопрос Георгия Петровича не подразумевал отказа. Поэтому я просто согласно кивнула головой.
Примерно через два часа отпевание закончилось. Несколько мужчин в строгих черных костюмах, среди которых я заметила Николая и Ивана, охранников Качалова, вынесли на плечах из церкви гроб, с телом покойного. Белые лилии и хризантемы почти полностью скрывали великолепие полированного красного дерева. И лишь горящие золотом латунные ручки нелепо и весело поблескивали в лучах осеннего солнца.
Следом шла небольшая группа заплаканных родственников: Татьяна, похожая на сказочную герцогиню, Наташа, с абсолютно бескровным лицом, Нина, сосредоточенная и серьезная, вцепившаяся в Качалову мертвой хваткой. Были и те, кого я видела впервые, но их почему-то узнала. Маленькая, сухощавая женщина, примерно моих лет, рыдала навзрыд. Я подумала, что это, должно быть, Галина, сестра Сергея Ивановича. Ее заботливо поддерживал за талию грузный мужчина с растерянным, детским выражением лица — должно быть зять Качалова. Отца Наташи — Володю — и его жену я тоже определила без труда. Это, пожалуй, была самая бедно одетая и потому казавшаяся очень искренней и уместной в печальной церемонии пара. Володя сжимал в руках маленький букет поникших алых гвоздик. Видимо, церемониймейстеры не разрешили ему нарушить флористическое великолепие поминального ансамбля вкраплением дешевого букета.
Процессия вышла за ворота монастыря и торжественно направилась в сторону крематория. Движение на улице, понятное дело, было перекрыто. А воздух разрывали пронзительные ноты запрещенного решением столичных властей духового похоронного оркестра. Вслушавшись, я с содроганием поняла, что музыканты играют «Шоу маст гоу он» — бессмертный шедевр Фредди Меркьюри, — выполняя последнюю волю Качалова.
Мне показалось, что я сейчас потеряю сознание — так нелепо было все, что происходило вокруг. Еще неделю назад Качалов был для меня лишь лицом с телеэкрана. Потом я умудрилась попасть к нему в дом, познакомиться с его близкими и друзьями, да и с ним лично тоже. И вдруг эта внезапная смерть. Эти помпезные похороны. Эта многолюдная толпа, которая пришла проститься с бывшим другом, начальником, соратником, политическим деятелем. Сережей, Сергеем, Сергеем Ивановичем, господином Качаловым…
Человек приходит в этот мир одиноким. У него есть только он, его мама и руки акушерки, перерезавшей пуповину. А уходят все по разному… Но тоже всегда один на один с Богом! Смерть — это одиночество. И потому это сокровенное таинство ухода в иную жизнь не должно напоминать театральную постановку!
Я решительно развернулась и направилась в сторону Ленинского проспекта ловить такси. Ни при каких обстоятельствах я бы не могла сейчас подойти к Татьяне Качаловой. Точнее, я бы предпочла посидеть с ней тихонько, в уютном сумраке ее красивого дома и подержать Таню за руку. Но видеть роскошное убранство самого дорого ресторана Москвы, арендованного для поминок, слышать торжественные речи, произносимые под аккомпанемент звенящих вилок и хрустальных бокалов и лицезреть наигранно-скорбные лица официантов — это, уж, увольте!
Из-за того, что улица Стасовой, которая вела к проспекту, тоже была перекрыта милицией, охранявшей «покой» похорон, поймать такси не представлялось возможным, и мне пришлось минут пятнадцать идти пешком. Легкие лодочки на неустойчивой шпильке запачкались и выглядели не очень опрятно. К тому же, брызги грязной воды — я никогда не умела ходить по мокрому асфальту — некрасивыми пятнами украсили целлулоидный глянец черных колготок. Странно, почему-то мне казалось, что темное на темном не может быть так сильно заметно. Стараясь ступать очень осторожно и обходя даже самые незначительные лужицы, я медленно двигалась по осенней Москве.
Внезапно мое внимание привлекла к себе яркая, кричащая вывеска «Театр двойников «Зазеркалье». И чуть пониже, но не менее громоздкая и красочная витрина: «Международная школа пародии». Судя по тому, что театр и школа расположились в том месте, где раньше был совсем маленький гастроном, дела у артистов шли не ахти. Какие представления они дают? Кто к ним ходит? Мамы с детьми? Но детям не интересно смотреть на двойников, потому что в их сознании все максимально прямолинейно и честно. Дед Мороз — так Дед Мороз. Даже если у него будут тысячи дублеров. Не Ленина же им показывают? И не Сталина с Брежневым. Для них это не живые персонажи, а картинки из учебника истории. Это примерно как мне дублера Ильи Муромца показать…. Я бы в любого поверила.
А взрослым людям двойники зачем? Не смогли достать билет на концерт Пугачевой и пришли полюбоваться, как ее клон под фонограмму кривляется на сцене?
Скорее всего, театр плодит команды более или менее одаренных пародистов, которые зарабатывают на бесчисленных корпоративах, юбилеях и свадьбах, вживаясь в образы тех, кто чего-то добился самостоятельно, веселя подвыпившую публику, желающую заполучить на память фото со «звездой».
Меня потянуло зайти в театр. И не из-за любопытства. Я, понятное дело, ни на минутку не забывала о двойнике Качаловой. Да к тому же, сейчас очень кстати вспомнила рассказ Димы, нашего стилиста со Школьной улицы. Да что ж я за тюха-матюха такая! Почему мысль о профессиональном двойнике-пародисте не пришла в голову раньше? Обрадовавшись, что кое-какие шаги в расследовании смогу предпринять самостоятельно, я дозвонилась до офиса и предупредила, что задержусь на неопределенное время.
Только вот с кем и о чем говорить в этом театре?
«Ладно. Война план покажет!» — пробормотала я у входа и толкнула тяжеленную стеклянную дверь.
Холл театра двойников украшали всевозможные афиши и плакаты. Естественно, на всех постерах был полный реестр звезд российской эстрады, поп-королей и королев зарубежного шоубиза и стандартный набор политических деятелей всех времен и народов. Почему-то у меня сложилось впечатление, что в афишах для коллажей были использованы подлинные фотографии знаменитостей, которые должны были подтвердить первоклассность труппы театра. Вот разве что исторические персонажи «подгуляли». Сталин был слишком молод и худощав, а Надежда Константиновна Крупская больше смахивала на маму Тани Качаловой — во всяком случае, бифокальными очками точно.