— Отлично! Вам до меня ехать минут десять, — Генрих Михайлович явно обрадовался.
— В Пахру? Это, каким же образом? — поинтересовалась я.
— Не надо в Пахру. Зачем? Кстати, это бабушка сказала, что мы там живем?
— Ну да, — я отняла у Колюни серую папку, — В деле указан именно этот адрес.
— Но вы позвонили в Печатники! — перебил меня гражданин Паук, — В Пахре дом еще не достроен. Я там бываю, правда, совсем изредка…. А живем мы, точнее, жили….. с бабушкой, на улице Шоссейной. От Таганки это буквально в нескольких минутах езды. Сейчас я нахожусь в нашей квартире.
Название улицы — Шоссейная — резануло по ушам. Или это случайное совпадение, или перст судьбы.
— Хорошо. Диктуйте адрес.
Я записала номер дома и квартиры и положила в портфель папку с делом Моториной. Генрих Михайлович настоятельно просил, чтобы я все документы обязательно привезла с собой. Поколебавшись минуту, я достала из сейфа три тысячи долларов аванса, которые нам заплатила Серафима Львовна, согласно Юленькиной ведомости. Если внук будет настаивать на прекращении расследования, мне придется деньги вернуть.
Честно говоря, я бы десять раз подумала, прежде чем ехать домой к Генриху Михайловичу. Никогда прежде я не общалась с клиентами вне стен офиса. Это была прерогатива других сотрудников. Я же довольно редко уезжала со Школьной улицы. Однако все решил адрес Паука. Раз уж на улице Шоссейной, кроме нашей клиентки Серафимы Львовны, проживала еще и семья Насти Христенко, у меня появлялся прекрасный шанс разрубить все гордиевы узлы разом — поговорить с Пауком (ударение на первый слог, я запомнила) и с Настенькой.
Поворчав для приличия, Колюня завел движок Мерседеса. Мы стартовали из офиса ровно в полдень. В конторе после нашего ухода, осталась только бухгалтер Клава, которая явилась, чтобы в тишине выходного дня подготовить квартальный отчет и два детектива, с которыми, увы, я не была близко знакома, а потому совершенно не представляла, над каким из дел парни сейчас работают.
Спустя пятнадцать минут мы были на месте. Я приоткрыла дверь автомобиля:
— Ну что? Ты со мной? — я была уверена, что Колюня откажется. Так оно и случилось.
— Вита Витальевна, — заныл мой коллега, — Можно я тут маленько покемарю? Все-таки ночь не спал.
— Ладно. — Сегодня я была сговорчива, как никогда, — Только потом не говори, что от генерального директора нет никакой пользы. Заметь! Самые сложные случаи всегда достаются мне.
— Кто бы сомневался, — мой водитель улыбнулся, сладко зевнул и достал с заднего сидения кожаную подушку-думку.
А я подошла к нужному подъезду. Посмотрев в записку, набрала пять цифр кодового замка. Домофон сыграл незатейливую мелодию и дверь, пиликнув, открылась.
В лифте я еще раз внимательно изучила фотографию внука Серафимы Львовны. Хомяк хомяком, не смотря на претенциозное имя и фамилию. Спохватившись, переложила из кармана плаща в карман брюк пачку долларовых бумажек. Сумку я предусмотрительно оставила в машине, помня о том, как буквально месяц назад в одном из таких же московских подъездов местные хулиганы похитили у Юленьки и сумочку, и деньги, которые в ней были, и даже чековую книжку нашей фирмы. Больше всего, правда, мы с Юлей сожалели о пропаже самой сумки, которую мне сын прислал из Лондона, а я передарила ее своей помощнице.
Крякнув, лифт задрожал и медленно распахнул створки на седьмом этаже. Я даже не сразу сообразила, где нахожусь. Дело в том, что стены лестничной площадки, на которую я прибыла, отличались от всего подъезда, как благородная красная икра от своего кабачкового собрата. Передо мной открылся просторный холл, отделанный керамической плиткой цвета бирюзы. В левом торце холла перламутрово белела одна единственная дверь. Судя по латунным цифрам на двери — это и была нужная мне квартира. Но куда делись остальные три? И почему первый этаж — чистенький, не спорю — все-таки был предбанником обычной панельной многоэтажки, а это великолепие мне напомнило холл качаловских апартаментов? Поколебавшись ровно минуту, я нажала кнопку звонка.
Судя по тому, что дверь мне открыли не сразу, хозяин предварительно некоторое время изучал мою персону на экране видеофона, глазок которого я рассмотрела над входом.
— Вы из «Твиста»? — спросил дородный мужчина, приоткрыв дверь на ширину внутренней цепочки.
— Совершенно верно. — Я лучезарно улыбнулась. — А вы — Генрих Михайлович?
Дверь опять закрылась, чтобы через секунду широко распахнуться.
— Милости прошу!
Внук Серафимы Львовны был высок, полноват и неуклюж. На вид ему было около тридцати пяти лет. Синий пиджак абсолютно не гармонировал с зелеными брюками, а желтая рубашка, дополнявшая костюм, свидетельствовала о полном отсутствии вкуса. Мужчина нервно потирал толстые волосатые пальцы.
— Вы принесли документы?
— Конечно.
Генрих Михайлович требовательно протянул вперед руку.
— Но, может быть, я все-таки войду?
— Господи, простите. — Неуклюжий великан посторонился. — Я со вчерашнего дня сам не свой.
— Еще раз примите мои соболезнования.
— Спасибо. Хотя мы давно ждали чего-то подобного…. Понимаете, возраст, стенокардия… — Господин Паук повел меня в глубь квартиры. — Бабуля несколько неадекватно оценивала ресурсы своего организма. А позавчера вечером, когда случился приступ, меня не было дома. Врачи сказали, что, появись я на пару часов раньше, Серафиму Львовну можно было бы спасти.
— Так у нее были проблемы с сердцем? — Мне вдруг ужасно захотелось, чтобы причина смерти Моториной была какой-то другой.
— Увы,… — Генрих растеряно развел руками.
— Значит, смерть вашей бабушки была абсолютно естественной? — я внимательно посмотрела на внука. Но он не отвел взгляда.
— А какой еще? — Генрих привел меня в гостиную, — Впрочем, вы проходите, присаживайтесь. Сейчас я соображу нам с вами кофе или чай. Вы что будете?
— Кофе. Черный. С одним кусочком сахара. — Я внимательно осмотрелась. Квартира выглядела неправдоподобно большой. Скорее всего, господин Паук (ударение на первом слоге) выкупил в собственность все квартиры на этаже и благодаря перепланировке превратил обычные помещения в стильный шоу-рум эпохи Людовика XIV. С низких потолков свисали разлапистые бронзовые люстры, цепляясь паучьими лапами за замысловатую лепнину. Каждая комната (во всяком случае, из тех, что я заметила) была не менее сорока квадратных метров. Мебель гостиной и та, которую я успела заметить по ходу движения, явно не отечественного производства. Бархат, парча, позолота, инкрустация, модные и очень дорогие «червоточины».
— Красиво у вас, — прокомментировала я свои впечатления вернувшемуся Генриху.
— Да! Эта квартира — прихоть моей бабули. — Скороговоркой ответил мне внук, — После того, как на соседней улице произошел теракт, в котором погибли две бабушкины приятельницы, мы переехали с Мичуринского проспекта в этот район. Выкупили целый этаж, расселив соседей с большими для себя убытками, и стали жить. Не знаю, сказала ли вам Серафима Львовна, но бабушка хотела после того, как будет достроен наш коттедж, отдать квартиру наследникам своих подруг. Их осталось всего двое. Внук Тамары Петровны и внучка Олимпиады Ивановны, ее одноклассниц. Считается, что Юра с Лялей в скором времени поженятся. Собственно, они и не пострадали по той лишь причине, что во время трагедии отдыхали в Египте. А вот их родители тоже погибли во время взрыва.
— Да, это была кошмарная история. Бедные Юра и Ляля….
— Подруги бабули переехали в Печатники по расселению из Люблино, — проигнорировав мою реплику монотонно продолжил внук Серафимы Львовны, рассказывая ее так, словно повторял заученную главу из учебника истории — Бабушка их часто навещала. Она же у меня тоже люблинская. Хотя сама после замужества жила сначала на Кутузовском, а потом на Мичуринском проспекте. Но это к делу не относится… Собственно, я хотел сказать, что Юра и Ляля как бы остались на бабушкиной совести. Хотя они получили по отдельной однокомнатной квартире.
— Вы очень благородны, Генрих. — Я попыталась подобрать нужные слова, — Я так понимаю, что в скором времени вы эти апартаменты отдадите?
— Скорее всего, нет… — внук Серафимы Львовны замялся, — Я запамятовал, как вас зовут…
— Витолина.
— Так вот, уважаемая Лина…. — он проглотил начало моего имени, словно не расслышал его— Бабушка моя была золотым человеком, хотя и со странностями. Я очень уважаю ее память, ее доброе сердце…. Но я не очень понимаю, почему я должен сейчас дарить эту квартиру кому бы-то ни было. Государство выделило родственникам пострадавших вполне сносную жилплощадь. У меня масса своих проблем. Дом в Пахре не достроен. Бизнес требует от меня все новых вложений. В конце концов, — разгорячился Генрих, — Я хочу завести собственную семью и обеспечить ее максимально. Вы понимаете?
Через час я уже знала, что бизнес Генриха был основан на деньги Моториной. Родная бабка боготворила внука. Ее первый муж, Клаус Паук, считался в Москве одним из лучших дантистов, коллекционером редких ювелирных изделий и алмазов-самородков, а, следовательно, одним из самых состоятельных людей СССР. После его смерти Серафима Львовна вышла замуж второй раз за сына министра образования нашей страны. Однако позднее замужество оказалось бесплодным, а дочь от первого брака — мать Генриха — воспитанная во вседозволенности и полной безнаказанности, если что и успела сделать, так это родить внебрачного ребенка. Точнее, отец у Генриха был, и даже от него не отказывался. Он иногда заезжал к сыну, привозил игрушку или конфеты. Но чаще забегал «просто так», чтобы забрать с собой непутевую мамашу. Куда уезжали родители — бабушка не говорила. Они могли пропадать неделю, месяц, полгода. Однажды не вернулись совсем. Серафима Львовна ни дочку, ни ее гражданского мужа не простила. Безалаберные супруги, подкинув четырехлетнего Генриха бабке, завербовались куда-то на Дальний Восток. Там они со временем и затерялись. Все свои тридцать шесть лет жизни Генрих знал и любил только бабушку. Собственно, из-за внука она разошлась со своим вторым мужем. Иван Иванович Моторин бросил Серафиму Львовну после серьезной ссоры с Герой. Подросток, в пылу обиды на прижимистого и не очень ласкового бабушкиного мужа, зло высказал Моторину, что тот им с бабулей нужен лишь для денег, и вмешиваться в их жизнь со своим занудством какому-то чужому дядьке Генрих не позволит. Неожиданно Моторин поверил ребенку и ушел от Серафимы Львовны без объяснений. Он и не подозревал, несчастный, что денег, оставшихся после Клауса Паука, бабке хватило бы не только на достойную жизнь с черной икрой и регулярным отдыхом за границей, но и на то, чтобы в будущем дать внуку прекрасное европейское образование, купить ему бизнес и отладить его. А ведь Моторин бабушку боготворил. До самой своей смерти он присылал Серафиме Львовне на день рождения огромные охапки белых тюльпанов, ее любимых цветов.