— Женщина, вам плохо?
В нос шибануло сладковатым запахом Фаренгейта. Надо мной склонился встревоженный официант.
— Спасибо. Все нормально. — Я с трудом подняла веки. Желтый свет кофейни резал глаза и рассыпался мириадами искр тайского заката.
— Ну, слава Богу! Вот ваш коньяк.
Мужчина потоптался у моего столика, смахнул невидимые крошки, сменил пепельницу и, замявшись, добавил:
— А то, что с дочкой поругались… Так с кем не бывает… Помиритесь еще. Дочка-то у вас какая красивая! Вся в вас.
Боже! Какой-то бред сивой кобылы. Поздравляю тебя, Витальевна. Вот ты и дожила до той славной поры, когда любовница мужа выглядит твоей дочерью. Интересно, Сережку тоже считают Настиным папенькой?
К столику вернулся Петр Иванович и, почти одновременно с ним, звякнул колокольчик у входной двери. В зал, украшенный тропическими лианами ворвались, словно опаздывающие на космолайнер инопланетяне Карл Иванович и какой-то незнакомый мужчина, лет пятидесяти. Оба, как сговорившись, вырядились в стильные серебристые плащи. Оба держали в руках багаж — большой черный кейс-чемодан и внушительный рыжий кожаный портфель.
— А вот и наша красавица… Наша капризница, — Лемешев склонился над моей рукой в почтительном поцелуе и незаметно подмигнул мне, — Знакомьтесь, это Яков Исаевич, мой старинный приятель и одновременно великолепный нотариус. А это — наша несравненная Витолина Витальевна, которая хочет поручить тебе, Яша, то необычное дело, о котором мы с тобой говорили.
В атмосфере поднадоевшего мне с утра «Джангла» пахнуло скучной московской улицей и чем-то еще, что нельзя было определить иначе, как запахом надежности, стабильности и буржуазной обыденности.
Мужчины шумно расселись за столом. Не спросив разрешения, Лемешев подвинул к себе бокал с коньяком и сделал хороший глоток.
— Вообще-то я коньяк Витолине Витальевне заказывал, — нахмурился Петр.
— Да какая в том проблема? — Легкомысленно махнул рукой Лемешев. — Сейчас еще принесу. Карл Иванович сграбастал ладошкой пузатый бокал и легко поднялся:
— Вы тут, господа, обсудите пока рабочие моменты. Виточка, поверьте, вы можете доверять Яше как себе…
За столом повисла неловкая пауза.
Мы проводили взглядом удаляющегося Карла Ивановича и уставились друг на друга.
— Что-то Карлуша больно веселый, — пробормотал Петр Иванович.
— Не знаю, — смущенно пожал плечами нотариус, — Он мне в машине сказал, что какой-то там ваш тираж побил все рекорды раскупаемости. И это, наверное, здорово, да? Впрочем, вы сами можете у него узнать. Я-то здесь по другому поводу. Витолина Витальевна, — Яков Исаевич близоруко щурясь заглянул мне в глаза, — Правильно ли я понял, что вы официально хотите отказаться от дарственной вашего мужа?
Мне пришлось собрать волю в кулак и даже для верности, что б не передумать, поелозить пальцами по столешнице, проверяя не только ее крепость и глянцевость, но и безвозвратность собственного решения. Как же этот нотариус все хорошо и просто сформулировал. Заслушаться можно. Я прокашлялась, стараясь говорить уверенно:
— Совершенно верно…
Петр Иванович пнул под столом мою ногу, выражая явное, почти враждебное несогласие, и мне пришлось повернуться к нему:
— Да-да, Петя, ты тоже расслышал правильно. Мне ничего не нужно от Толкунова. Абсолютно. То есть, — замялась я, — мне не нужен его бизнес, его зарубежные счета, его недвижимость… В общем, пусть он оставит сыну средства на образование и наш дом. Вот, собственно и все…
Яков Исаевич крякнул:
— Я не вправе вмешиваться в ваши дела и оспаривать ваше решение. Но позвольте заметить, что даже без завещания вашего мужа и без его дарственных половина имущества и половина бизнеса в любом случае принадлежит вам. Стоит ли отказываться от денег? Ведь вы просто разводитесь, насколько я понимаю. И вам будут нужны средства…
Ха! Как у людей все просто! «Вы просто разводитесь». Интересно, показывали вам в школьные годы, уважаемый Яков картину «Последний день Помпеи»? Или вы, может быть, увлекались приключениями, хотя бы телепрограммой «Клуб кинопутешествий»? Тогда мне не пришлось бы вам объяснять, что такое цунами, тайфун, землетрясение и иные природные катаклизмы, которые, почему-то во всех договорах считаются «обстоятельствами непреодолимой силы». А у меня положение хуже. Такой форс-мажор, что врагу не пожелаешь. В этом вашем «вы просто разводитесь» приговор всей моей жизни. Вам же не говорили, что вы дрянь, или клуша, или садистка? Точнее, садист? То-то! И хрена ли вы теперь говорите со мной казенным языком? Ну, что я должна тебе сказать, нотариус, что?!
— Все деньги, которые мне будут нужны, я заработаю я сама. Мне просто нужно быть уверенной в том, что у сына останется жилье и средства на то, чтобы гарантированно оплатить учебу в Лондоне. Считайте, что мне так будет легче жить.
— Ну, как знаете…, — Яков Исаевич подозрительно покосился на меня, словно мог прочесть мои мысли, — А где документ, который составил ваш муж?
Я растерянно глянула на Петра. Тот засвистел и поднял глаза к потолку.
— Петя, где документы?
— У Сергея Тимофеевича спросите…
— Где документы, черт тебя подери? — Корпоративная солидарность… Нет, практически тупая местечковая семейственность, демонстрируемая некрасивым Петиным лицом заставила меня повысить голос до неприличия. Да что это я? Не повысить голос, а заорать.
— Пожалуйста, не ссорьтесь, вмешался нотариус, — В принципе, я сейчас могу составить определенное письмо, в котором мы оговорим ваш отказ от имущества без ссылки, так сказать, на исходный документ. Тем более, что само завещание вашего супруга, или его дарственная пока юридической силы не имеют. Ваш муж жив, здоров и состоит с вами в законном браке. А все средства, недвижимость, бизнес, насколько мне объяснил Лемешев, он вам оставляет в случае своей смерти или расторжения брака, верно?
— Верно. Составляйте бумагу.
— Я отойду тогда с вашего позволения за соседний стол? — нотариус поднялся, — Позвольте мне ваш паспорт.
Я, не глядя, засунула руку в сумочку и вытащила из внутреннего кармашка основной документ гражданина России. Скоро на его страницах одной печатью станет больше. А в сорок пять лет вообще исчезнут все свидетельства моих с Сережкой брачных отношений. Ну и пусть. Петр Иванович, как преданная собака, которая не столько слушается, сколько искренне любит хозяина, заботливо перехватил документ из моих рук и тоже отправился за соседний стол — блюсти правильность нотариальной белиберды. Я с сожалением покосилась на опустевший бокал коньяка, сохранившим липкий отпечаток губ Карлуши и вспомнила, как очень-очень давно, еще в период нашего с Сережкой медового месяца мы выбирали себе в ГУМе рюмки для парадных обедов. Точнее, для единственного свадебного обеда…. Тогда все советские люди были уверены, что коньяк и водку требуется пить исключительно из толстостенных хрустальных рюмок. Это был высший класс! И мы, проигнорировав лекцию по этнографии (мою) а так же семинар по истории КПСС (Сережкин) удрали из универа в главный магазин всея страны, чтобы обеспечить себе на свадьбу две дюжины настоящих, умопомрачительно красивых и страшно дефицитных хрустальных сосудов. Даже, кажется, повздорили в очереди, потому что я хотела купить хрусталь с толстыми витыми бордовыми ножками, а Сергей обозвал мой выбор пошлятиной, настояв на покупке скромного набора, ценой в двенадцать с половиной целковых, без особого декора, зато какой-то неописуемой формы в виде задыхающихся рыбок с разинутыми ртами. К рыбкам прилагался графин в виде рыбы-мамы и безвкусный никелированный поднос с витыми ручками. Дальние родственники этой «красоты», только в более дешевом фарфорово-красочном варианте наверняка пылятся в сервантах сотен тысяч наших соотечественников до сих пор…
Из состояния прострации меня вывела мелодия гимна России. Именно такой сигнал установил на определение своего номера патриотичный выше всяческих похвал Колюня. Я нажала кнопку ответа и нетерпеливо заерзала на стуле:
— Ну, что там у вас?
— Как вам сказать…
— Господи, Николай, не тяни резину! Что с Христенко? Ты выяснил?
— Не очень хорошо там, Витолина Витальевна, — Колюня замялся, — Но к нам это не имеет никакого отношения.
— Ты можешь говорить внятно, в конце концов?!! — заорала я, проклиная ту минуту, когда отправила с Настей Колю, а не Петра Ивановича.
— В общем, после нашего прошлого визита, когда мы деньги Христенко оставили, Володя решил устроить жене праздник…
Дальше, если опустить невразумительные блеяния моего помощника, история выглядела следующим образом.
Володя Христенко, который никогда не был жадным человеком и любил хорошо поесть, сладко попить и весело погудеть с друзьями, решил, что принесенные для дочки деньги — отличный повод для небольшой пирушки. Действительно, ну не рассердится же на отца старшая дочка, если он совсем небольшую часть ее зарплаты, так сказать, экспроприирует. Тем более, что последнее время, после рождения Тосеньки, родители Насти вынуждены были во многом себе отказывать, тратя зарплату главы семейства на памперсы, дорогие фруктовые смеси, совсем недешевую одежку для крохи и т. д. и т. п. Володя с горечью признался, что Галина, которая обожает сладости, только издали любуется на всевозможные торты, понимая что за пятьсот рублей, которые просят за вкуснятину, она сможет купить семье кило сосисок и еще килограмм котлетного фарша. Правда, значительно больше сладостей Галя любит ту еду, которую муж, со смешком, именует «закуской»: соленые грибочки, красную икорку, нежную, жирную, со слезой на розовом срезе форель. Ну а какая же закуска без выпивки? Поэтому себя Володя тоже не забыл. Сбегал в супермаркет, купил бутылку самой дорогой водки. И только пробивая чек, с ужасом обнаружил, что угрохал на выпивку почти тысячу рублей. Забыв строгие предупреждения супруги о том, что на рынке нельзя покупать никаких домашних консервов, никаких рыбных и мясных полуфабрикатов, Володя прыгнул на маршрутку и быстренько смотрался к метро Текстильщики. В первом же торговом ряду он обнаружил огромного мужика с обветренным красным лицом, который зычным голосом предлагать покупать совсем недорого замечательную икорку из Астрахани, прямо от производителя, то есть, от него самого — заслуженного рыбака Астраханской поймы. Цена Владимира устроила. Он даже пробовать икру не стал, хотя здоровяк и предлагал ее всем желающим щедро черпая оранжевые зерна замызганной одноразовой ложкой. Побегав по рынку еще минут пять, Христенко обнаружил и бойкую бабулю, которая рекламировала «грибочки-опёнки-маслёнки-бе-е-е-линькаи», выставленные в симпатичных литровых банках на перевернутом деревянном ящике.