Домой Володя несся как на крыльях. Однако Галина — вот уж, действительно, у женщин семь пятниц на неделе — стараний мужа не оценила. А совсем наоборот — устроила грандиозный скандал и обвинила любимого супруга в том, что он транжирит на водку деньги, которые его бедная беременная дочь зарабатывает с таким трудом.
Володя психанул, хлопнул дверью и, прихватив бутылку водки, уехал с горя гулять в Кузьминский парк. Надо сказать, что супруги Христенко ссорились так редко, что совсем не умели это делать. Галя начинала плакать, растерянный муж позорно сбегал с места баталий, предпочитая отсидеться и переждать бурю в укромном месте. Вот и в тот день, мужчина погулял по парку, полюбовался лошадками, на которых катались отдыхающие. Затем купил в летнем кафе огромную порцию шашлыка и, спрятавшись от посторонних глаз за багряным кустом боярышника на заброшенной лавочке в глубине парка, выпил в одиночку почти половину бутылки водки.
Не допил, потому что совесть замучила, и захотелось быстрее помириться с Галчонком.
Собственно это всё. Когда Володя вернулся домой — часов в десять вечера — с букетом астр и извинениями, ему чуть не стало плохо. Любимая жена лежала на кровати почти без сознания, вся зеленая, липкая от пота, в луже рвоты. Малышка тоже едва дышала… Слава Богу, что Скорая помощь приехала очень быстро. Врачи сразу же заподозрили пищевое отравление, а после того, как увидели на кухне банку с грибами и пластиковый тазик с икрой, поняли, что могут быть самые неутешительные варианты, вплоть до летального исхода.
— Как у них дела сейчас? С Галей что? И с ребенком? — не выдержала я, перебивая. Честное слово, иногда Колюня способен вывести из себя и святого.
— Володя себя винит в том, что Галя поела его гостинцы. А потом грудью покормила дочь и даже впихнула крохе в ротик две-три икринки — «пососать солененького»…. Словом, отравление очень сильное, девочку даже поместили в реанимацию. Тут это… Володя места себе не находит, говорит, что это он и перед нами виноват. Извинения у вас просит.
— У меня-то за что?
— Так мне пришлось ему признаться, что мы не с работы его дочери. Точнее, это Настя сказала, а я уже дальше объяснил.
— А Настя как?
— Никак. Плачет.
— В какой больнице Христенко?
— В Боткинской. Галя — в инфекционном боксе. Врачи пока перестраховываются. Ну а девочка, действительно, в реанимации. Но прогноз, как нам по телефону сказали, скорее положительный.
— Колюня, у нас в Боткина есть кто-нибудь?
— Могу Юльке позвонить. Вроде этот, Краснов, которому мы сына-наркомана искали, именно в Боткинской работал.
— Да-да, верно! И, мне кажется, он доктор медицинских наук?… Или я путаю?
— Ну, да, профессор, это точно…
— Тогда есть шанс, что сможет помочь… Свяжись с ним срочно. Пусть обеспечит для Христенко самый лучший уход и самых лучших врачей. Скажи, что деньги мы заплатим.
— А какую сумму обещать?
— Это не вопрос… Любую сумму. Ты что, не понял, что речь идет о жизни людей?
— Я понял… Заплатим любую сумму………..
— Эй! Коля! Эй! Ты чего там хрюкаешь в трубку? Ты точно все понял?
— Я не хрюкаю, — сказал после паузы Николай, — Это Володя плачет…
Я нажала кнопку отбоя и устало откинулась на спинку стула.
Вот так, оказывается… Самые запутанные проблемы имеют, как всегда, самое простое объяснение. А ведь после Настиных обвинений я жутко испугалась. И ведь знала прекрасно, что к болезни Гали и Тоси не имею никакого отношения, но все равно волновалась. Даже не представляла, как буду оправдываться перед девушкой.
— Что скучаем? — к моему столику подошел радостный Карл Иванович, — И коньяк не пьем? У Яши почти все готово! Ой, Витолина, вы знаете, это не человек, а просто ходячий офис. Незаменимый специалист, доложу я вам… Все у него всегда под рукой: и компьютер, и принтер, и бланки всякие… Правда, у Яши и клиенты сплошь випы… Я вам оставлю его телефончик, мало ли что…
Карл Иванович еще раз подмигнул мне, смахнул невидимую соринку с плеча дорогого твидового костюма и взглянул на свои любимые часы «Патек», которые издательство в лице нашей семьи преподнесло ему к пятидесятилетнему юбилею.
— А не отужинать ли нам?
— Боже, которой час?
— Без четверти шесть. Мне официант сказал, что вы тут, бедняги, с обеда сидите. И только кофе, только соки и еще, вот, коньяк… Эх, посадишь ты желудок, Витолина…
Я поморщилась:
— Карл Иванович, признайся все-таки… почему у тебя такое отличное настроение?
— А что?
— Да так… Вроде нет особых поводов для веселья.
— Ну, как сказать… Как сказать…. После разговора с тобой… Помнишь, в том японском ресторане?… Я, в общем, две ночи не спал. И совесть меня мучила, и о себе, любимом, чего греха таить, переживал. Говорят, милые бранятся — только тешатся, а я легко мог без работы остаться. А потом, когда ты решила от всего отказаться и не устраивать дележ издательства, я успокоился. Во-первых, потому что бизнес сохранится. Во-вторых, я решил, что в любом случае в беде тебя не брошу и буду (хоть анонимно, если по другому не получится) вам с сыном помогать. Потому что, если Сергей со своей… пассией уедет за границу, то руководить издательством придется мне. Больше некому.
Ты у нас женщина красивая, видная… Я же заметил, как этот твой бодигард на тебя смотрел. В общем, покумекал я по-стариковски и пришел к выводу, что все к лучшему… Выдадим тебя замуж. Сергей в любом случае устроится. У него хватка акулья, сама знаешь. Да и мне давно пора не на вторых, а на первых ролях себя попробовать. Ничего, что я так прямо в лоб тебе все это говорю?
— Горькая правда, говорят, лучше сладкой лжи…
— Ну вот, все готово! — приблизился к нашему столику Яков Исаевич. — Теперь вы должны только расписаться на этом документе. Еще на нотариально заверенной копии. И в моей амбарной книге тоже… Так уж заведено. Только внимательно прочтите документ.
— Можно мне полюбопытствовать? — вмешался Карл Иванович, и цепко ухватив распечатанные листки, впился близорукими глазами в текст.
Я смотрела на своих собеседников и ничего не видела. Неужели это все? Эта бумажонка и есть итог моей жизни? Черным по белому… Ничего не приобрела и ничего не хочу. Осталось сходить в суд, или в ЗАГС и завизировать бесцельно прожитые годы фиолетовым штампом в паспорте, который продублирует еще одну формальную бумажку — свидетельство о разводе.
Пытаясь удержать наплывающие мощным потоком слезы, я залпом маханула почти полный бокал коньяка и слегка удивилась его карамельному привкусу. Не иначе Карлуша, дабы подсластить пилюлю заказал ароматизированную Метаксу, которую теоретически должны обожать дамы.
— Ну, Витолиночка, подписала? Умница, моя! Ничего не бойся. Не плачь, не бойся, не проси. Бесценная заповедь, видит бог! Будет праздник и на нашей улице! — Карл Иванович похлопал меня по плечу и даже поцеловал в макушку. — Ну что? Мы откланяемся, с твоего позволения? Ладненько? Я тебя завтра наберу, договорились? Ты, если хочешь, можешь пока в моей квартире пожить. Домой, как я понял, ты из-за приезда Сергея не вернешься?
— Спасибо, Карлуша. Мне есть, где остановиться. — Язык почему-то стал свинцовым. — Ты уходи. Уходи, пожалуйста. Мне лучше побыть одной.
— Я понимаю, Витолиночка, понимаю…. Сейчас Петра кликну, чтобы присматривал за тобой… и испарюсь…
10 октября (понедельник, вечер)
Милые мои, женщины. Подруги! Сколько бы мы не уверяли себя в том, что самодостаточны, что независимы, что находим счастье в детях и работе — не верьте! Ни другим не верьте, ни себе…
Вы когда-нибудь видели сдувшийся воздушный шарик? Напоминает ли он — кусок цветной сморщенной резинки — то гордое, парящее над землей великолепие, которое обожают и дети и взрослые, которое олицетворяет праздник? А ведь вроде в самом шарике, из которого выпустили воздух, ничего не изменилось: та же химическая форма у резины, те же красители, тот же вес. Даже надпись на боку «Я тебя люблю» (или любая другая) читается четче, чем на его раздутом собрате.
Вот так и мы, лишенные любви внезапно, никогда не имевшие ее, выдавившие из себя любовь по капле, как воздух из неплотно завязанного шарика — можем декларировать что угодно. Мы даже можем быть искренне убеждены в правдивости своих слов о преимуществе собственных свободы и независимости, но Боженька-то все видит…
Прищурив глаза, которые нестерпимо резал тусклый свет декоративных светильников, я сфокусировала его на гирлянде разноцветных воздушных шаров, украшающих барную стойку.
— Вита, с тобой всё в порядке?
Ну, надо же? Надо мной склонился сам Гоша Великолепный!
— Да. А что?
— Ты уверена?
— Аб-со-лют-но… — я качнулась, с трудом сосредоточившись на расплывающейся Гошиной физиономии, и устало склонила голову на стол.
— Эй! Девушка, не закрывайте глаза! Слышишь меня?!!! Вита, ты слушаешь?!!! Петр, звони в Скорую! Срочно! — по моим щекам какой-то дурак начал хлестать мокрой тряпкой, отвратительно пахнущей суточными щами.
Чувствуя, что земля уходит из под ног, уши заложило как в самолете при посадке, а к горлу подкатывает горячий комок сердца, я из последних сил попыталась пошутить:
— Гоша! Ты воняешь старым козлом. И не смей бить меня тряпкой!
— Петя, ты дозвонился?!! Звони же, твою мать!!!!!!!!!!!!!!! Виточка, у меня нет тряпки. Это просто мои ладони. И ты мне никогда не говорила, что не любишь запах Кензо…
— Гоша, чего ты орешь? Ты в курсе, что я сдувшийся воздушный шарик? И мне… Мне дико не хватает воздуха…. Кто придумал эти воротники! Да оторвите вы его наконец… Этот костюм меня задушит…
— Виточка, не закрывай глаза! Пожалуйста, посмотри на меня. Вот так. Вот и умница. Давай-ка, выпей водички… Ничего-ничего… Глотай! Ну, глотай же… Сейчас я вынесу тебя на свежий воздух! Всё хорошо. Сейчас всё будет просто отлично… Потерпи… Петя!!!!!!!!!!!!!!! Где эти грёбаные врачи?
А умирать, оказывается, совсем не страшно… Подумаешь, чуть-чуть поболит сердце и легкие наполнятся кисловатым воздухом, которые в тебя станут вдувать огромные воздушные шарики. Яркие, веселые, полные жизни и весны… Весны, которой ты уже никогда, наверное, не увидишь…