Если бы в этот момент случилось землетрясение, или потолок элитной палаты обрушился на мою голову, клянусь, я бы даже не вздрогнула. Единственная мысль пульсировала, билась в мозгу, словно вырвавшийся из рук водопроводный шланг: «Что с Сережей?».
Боже, где он? Каким образом Настя, которая уехала с моим мужем строить новую жизнь на какой-то далекий остров, могла попасть через неделю на Калужское шоссе и бросится под машину?
— Вита! Вита, тебе плохо? — я очнулась оттого, что Гоша тряс меня за плечи как обвешенную плодами яблоню.
— Се-ерё-жка… Серёженька…., — выдохнула я прямо в ухо Эрнсту.
— Да понял я всё про твоего Сережу!! — Георгий Петрович вскочил и забегал по палате, — В общем, так. Никуда не звонить. Ничего не предпринимать. Ждать моего возвращения! Если появится Смирнов, ты, Петр Иванович, даже на порог к Витолине его не пустишь! Я сейчас договорюсь с Мариной, чтобы она вкатила нашей сыщице успокоительное, и тогда ее, сонную, может быть, и можно будет демонстрировать милиционерам в самом убедительном виде.
— Не надо уколов. Мне нельзя! — я в ужасе попятилась.
— Тогда пообещай, что до моего возвращения ты даже не пикнешь! — огромные глаза Гоши приблизились к моему лицу настолько, что слились в один, отливающий багровым пламенем дьявольский прозрачно-серый глаз.
— Обещаю… — произнесли мы с Петром Ивановичем почти хором.
Еще через тридцать минут, забыв забрать из приемного покоя верхнюю одежду и документы, мы мчались на нашем безотказном, соскучившимся по хозяйке Мерседесе — Мурзике — прямиком домой. На Клязьму.
21 октября (пятница, день, вечер)
При виде меня Клара заохала, захлопотала, даже собралась по привычке всплакнуть.
Наш дом выглядел брошенным сироткой. За какие-то две недели из спальни абсолютно выветрился запах моих любимых духов. Занавески на окнах вытянулись словно новобранцы на плацу и понуро замерли. Свежий воздух из осеннего сада бился о плотно закрытые фрамуги.
Даже кухня, ароматы с которой в обычные дни разносились по всему дому (благодаря этому свойству вентиляции наш архитектор и прораб поминались недобрыми словами почти ежеденевно), казалась пустой и брошенной. На плите булькала овсянка на воде — любимая еда Клары в отсутствие хозяев и гостей.
— Витолиночка, лапушка, если честно, я же тебя только в понедельник ждала, — истомившаяся без общения Клара бросилась еще раз мне на шею, потом к холодильнику, молниеносно доставая из него вкусности. — Сейчас баклажанчиков положу, наших, тираспольских…,пюре разогрею, биточки в микроволновку засуну. Будешь ты у меня сытая.
— Клара! Не мельтеши! — окоротил домоправительницу Петр Иванович.
— Сам заткнись, — не осталась в долгу молдаванка, — Глянь, на кого Витолина похожа — кости да кожа. Костей больше! Я тут сейчас управлюсь и ванну наберу. Грелочку в постель положу. Будешь спать как королевна. Постелька чистенькая, свежая, белье аж хрустит….
Я помимо воли улыбнулась. Что не говорите, а дома, рядом с близкими людьми находиться очень приятно. И мой любимый старый розовый халат, и разношенные мягонькие тапки согревают и успокаивают нервы лучше любых новомодных таблеток. В отличие, кстати, от «парадных» пижам и официальных дорогущих пантофлей, которые Клара передала мне в больницу «чтоб перед людями не было стыдно».
Сама же Клара в это время быстро сбегала в свою комнату и вернулась, сияя золотыми зубами, в своем любимом наряде — парчовом изумрудно-зеленом халате, щедро расшитом пайетками и стразами.
У этого халата тоже была своя история…
Как-то два года назад, Сережка вернулся с работы раньше обычного, с охапкой розовых роз и бутылкой дорогущего шампанского «Вдова Клико». Пребывая почти в состоянии эйфории (совершенно не свойственной сдержанному Толкунову), муж сообщил, что ему удалось заключить договор с западными инвесторами на серию фотоальбомов «Русские промыслы» и «Российская глубинка», обойдя в тендере десяток ведущих издательств. Контракт, стоимостью несколько миллионов долларов, мы тогда и обмывали французской шипучкой. Абсолютно счастливая Клара, безмерно преданная хозяину, с самым серьезным видом интересовалась, кто такие «эти инвесторы»? Сережа, объяснил, как мог…
А на следующий день выдал молдаванке премию в размере тысячи долларов. Вот на эти-то деньги и была приобретена ужасная в своем варварском великолепии зеленая одежка. Тогда же прозвучала фраза, которая снискала Кларе славу непревзойденного домашнего оратора: «Вот пускай теперь ихние инвестиции поработают на мою экономику!» — заявила очень довольная домработница, любуясь на себя в зеркало.
Когда первые эмоции от возвращения в родные пенаты улеглись, мы с Петром Ивановичем уселись за стол, зажгли уютную настольную лампу (хоть на улице еще было светло) и разложили несколько тонких папок. Клара, обиженная тем, что от ее угощений хозяйка отказалась, отправилась мыть полы в холле. Судя по тому, что швабра постоянно стукалась о кухонные двери, демарш был организован показательный. Ибо домработнице очень хотелось послушать, о чем мы будем говорить.
Естественно, в первую очередь речь зашла о Насте.
Как я ни пыталась представить себе, что эта юная тургеневская девушка, ставшая причиной моего личного горя сейчас мертва и находится в судебном морге — все равно она стояла перед глазами такой, какой запомнилась за две короткие встречи. Вот она входит в наш офис на школьной с букетиком голубоватых астр… Вот она, с испуганными оленьими глазами и потухшей улыбкой осторожно переступает порог кафе «Джангл»… Слезы, помимо воли, потекли из глаз горячим водопадом.
— Ты, э…, Витолина, девчонку-то не шибко жалей, — приобнял меня Петр Иванович, — Вот родителей ее жалко. Это правда. Отца особенно… А дочка, что ж… Она сама себе такую судьбу выбрала. Небось, дал ей Тимофеевич от ворот поворот, вот она под колеса и бросилась…
Меня словно током обожгло. Господи! Я же думала об этом сегодня. Еще в больнице… Если Настя покончила с собой из-за моего мужа, то где он сам? Куда уехал? Неужели Сергей не догадывается, что тело девушки раньше или позже опознают и тогда обязательно начнут его искать? А что, если Толкунов, удрав из дома, испугавшись разборок со мной с сыном, с Карлом Ивановичем, наконец, потом все-таки одумался и решил вернуться с повинной? Да-да! Скорее всего, именно так все и произошло. Я очень хорошо знаю супруга. Он человек эмоциональный, вспыльчивый, подверженный переменам настроения. Скорее всего, он в уже Турции решил прекратить отношения с Настей. Поэтому и пугал ее мстительной и коварной женой. Ерунда на постном масле, конечно. Но других версий у меня нет.
Сережа возвратился в Москву, уверенный в том, что Настенька, испугавшись, затаится. А она взяла и назначила мне встречу! Более того… Она позвонила из дому Сергею (этот разговор подслушал Колюня) и настояла на том, чтобы приехать в наш дом. И Сергей, заметим, послушно на всё согласился и даже покинул коттедж, забыв не распакованный чемодан. Но вот куда они делись потом? Куда решили уехать? Как Настя оказалась на трассе у Красной Пахры?
— Клара! — завопила я, озаренная внезапной догадкой.
— Ась? — мгновенно материализовалась в дверном проеме пожилая женщина.
— Клара, скажи, ты чемодан Сергея Тимофеевича разбирала? — мне было крайне важно убедиться в том, что все Сережины вещи на месте.
— Вот еще… — молдаванка сурово поджала губы, — Как он его в прихожке кинул, так там два дня и валялся. А потом я его в кладовку отволокла, которая у входной двери, с лыжами…. Да дверь не плотно прикрыла, что б, если что, он свои шмотки прямо с порога увидел, и по дому не шатался без толку.
— Кларочка, я тебя очень люблю, но прошу выбирать выражения, — я поморщилась, — Тебе ЛИЧНО Сергей Тимофеевич ничего не сделал…. Ты лучше, вот что…. Ты принеси его чемодан сюда.
Открыв чемодан, мы растерялись…
Сережиных вещей там было совсем не много. Отсутствовали и книги, которые мы заботливо упаковывали с Кларой, накануне Сережиной «командировки». Зато в чемодане было тесно от подарочных упаковок, тщательно перевязанных и помеченных стикерами. Раздирая липкими от напряжения пальцами красивые хрусткие бумажки, я извлекла на свет божий два футляра с ювелирными украшениями и вложенной в один из них запиской «Любимому Витку от ее Серого Волка». В большом целлофановом пакете обнаружилась красивая кожаная куртка вызывающего фиолетового цвета. Фасон был явно женский, а вот размер… — исключительно Кларин, что и подтвердилось запиской, найденной в кармане: «Любимой няньке великовозрастного дитяти». В другом пакете нашлись две пары дорогих замшевых перчаток (темно-коричневая и черная) и две кожаные кепки в тон. Там же лежала и открытка с видом Стамбула с пометкой — «Петру и Николаю». По логике вещей должен был найтись подарок и для Юленьки. Он обнаружился на самом дне — очаровательный комплект махровых полотенец, махровая варежка для душа и вложенная в нее связка разноцветных брелков из самоцветов, горного хрусталя и дутого серебра.
— Не фига себе, конфеты… — присвистнул наш старший следователь и я молча согласилась с коллегой. Признаться, ничего подобного мы не ожидали. Зачем человеку, который уезжает на юг с любовницей, более того, не планирует возвращаться в семью — делать такие щедрые презенты. Или что? Или это прощальные гастроли?
— Витолина Витальевна, смотри… — Петр Иванович достал из недр чемодана фотоаппарат. — Это цифровик. Новая какая-то модель. У вас такого не было, я б запомнил. Значит, Тимофеевич его в Турции купил.
— И что?
— Да так… — Петр нахмурился и согнутым пальцем почесал переносицу, — Камера без упаковки. Есть шанс, что ей снимали. Не возражаешь, если я гляну?
— Почему «гляну»? Глянем! — возразила я.
— Нет уж, — мой приятель прижал камеру к груди, — Ты вон, с Кларой чайку попей пока. А я отсмотрю и доложусь.
Поняв, что будет так, как сказал Петр Иванович, мы с Кларой сделали пару шагов к столу и замерли, вытянув шеи. Из-за сгорбленной спины сыщика нам ничего не удавалось рассмотреть.