— Надеемся, Георгий Петрович, что Татьяна Борисовна выживет… Мы очень постараемся…. В принципе, организм у нее молодой, хоть и сильно истощенный…
Вместе с Качаловой в больницу отправился и Генрих Михайлович. У мужчины началась такая истерика, что даже укол сильного успокоительного не мог купировать его икающие рыдания….
Карла Ивановича Лемешева, закованного в наручники и еще двух мужчин, чьих лиц Сергею разглядеть не удалось, увез сине-белый милицейский форд с мигалкой, огласив, напоследок, окрестности взбудораженной Пахры мяукающими воплями сирены….
25 октября (среда)
Вот собственно и всё.
Смотрю на запорошенный снегом двор и ничего не чувствую.
Почти полтора года работы в детективном агентстве не вымотали меня так, как эти последние тридцать дней. Однако, надо собраться с силами и рассказать о том, что успел поведать на допросах арестованный Лемешев Карл Иванович. Диктофонную запись его исповеди передал Юленьке Георгий Петрович.
К огромному сожалению, Эрнст под разными благовидными предлогами отказывается от встреч со мною. Даже трубку не снимает, если на телефоне высвечивается мой номер. Но мне почему-то кажется, что это временное отчуждение. Просто этот очень большой, умный и красивый мужчина, у которого в жизни было и есть всё, кроме личного счастья, вдруг и помимо воли вошел в мою жизнь спасителем, утешителем и защитником.
Я ведь тоже люблю тебя, Эрнст! Люблю, как сказал бы Шекспир, любовью брата, а, может быть, еще сильней…
Мы с тобой почти идеально сыграли пьесу про Шарля и Шарлоту.
Но есть три ключевых и всё объясняющих слова: «сыграли», «почти» и «пьесу».
Тем не менее, я искренне надеюсь, что когда-нибудь, через годы, а лучше месяцы или недели — мой телефон подмигнет знакомым номером, радостно сообщая, что Георгий Петрович Эрнст…., что мой обожаемый Гоша Великолепный меня не забыл. Что он простил. Что помнит. Помнит всё….
Итак.
Финал.
Либретто трагикомедии, фарса или обычной человеческой драмы? Не берусь судить…
Карл Лемешев был назван папой-коммунистом в честь автора знаменитого «Капитала». Еврей по матери и чистокровный русак по отцу, маленький Карлуша с детства чувствовал себя не на своем месте. Во многом, благодаря маме Еве.
Родители Евы Беренштам, так же как и ее старшая сестра, жили в Израиле. В свое время квартет известных виолончелистов отправился на гастроли в Австрию, где и остался, попросив политического убежища. Одиннадцатилетнюю младшую дочь им пришлось оставить в Союзе. Музыканты пожертвовали ребенком, рассчитывая на фантастическую возможность в каком-нибудь обозримом будущем, вызволить ее у коммунистов и вывезти на Землю Обетованную. К слову сказать, в 1993 году их мечта осуществилась. Еве разрешили выехать в Израиль для воссоединения с семьей. Однако своих родителей она в живых не застала. Да и старшая сестра — Марочка — была уже очень плоха, почти не ходила, не видела и не слышала. Так что райские кущи, о которых мечтала Ева долгие годы, превратились для нее в маленький дом на выжженной солнцем земле и общение с незнакомыми, в сущности, людьми, говорившими на незнакомом языке.
Однако вернемся к Карлу Ивановичу.
Его отец — Иван Лемешев, был воспитанником того же детдома, куда отдали Еву, после бегства родителей. Будущие родители Карлуши полюбили друг друга еще в унылом сиротском приюте, которому не изменили и после окончания десяти классов. Иван, освобожденный от армии по состоянию здоровья, поступил в пединститут, а после его окончания вернулся в родной детдом преподавать физику. Собственно, он из него и не уходил. Ева работала пионервожатой, а жили молодожены (они расписались в 18 лет) там же, в здании хозблока детдома, обустроив под семейное гнездышко кладовку для хранения инвентаря.
Когда родился маленький Карлуша, Иван Лемешев уже дослужился до завуча, а мама до завхоза детского дома. С рождением сына, в принципе, почти ничего не изменилось. Разве что комната теперь была побольше и с двумя окнами (под жилье Лемешевым отдали одну из классных комнат). Но вот обедала, ужинала, даже мылась и справляла естественные надобности семья истовых фанатов своего «родного гнезда» вместе со всеми воспитанниками. Что, кстати, безумно злило Карла.
Мальчик всегда считал себя выше и лучше остальных, непомерно задавался, за что частенько и нещадно был бит ремнем разгневанным родителем-коммунистом. Именно после очередной такой воспитательной экзекуции Ева, жалея сына, под строжайшим секретом рассказала ему о бабушке и дедушке, живущим в прекрасной благословенной стране под названием Израиль.
Напомню, что с Израилем у СССР тогда были очень напряженные отношения и иначе как мировым агрессором наши газеты эту страну не называли. Но в рассказах мамы Евы, Израиль был настоящим раем: полным мандарин, раскидистых пальм, красивых людей с черными волосами и сказочных дворцов на берегу волшебного Мертвого Моря.
Именно после маминых убаюкивающих сказок, у Карла появилась и со временем сильно окрепла заветная мечта — во что бы то ни стало уехать из Советского Союза.
И надо же было такому случиться, что в 1980-м году, молодой комсомольский деятель и студент экономического факультета МГУ Карл Лемешев был оставлен работать в московском стройотряде с делегациями, прибывающими в страну на Олимпиаду. В первый же свой трудовой день он познакомился с женщиной, которая сыграла в его будущей судьбе роковую роль.
Сара Камминг-Брюс, 27-летняя переводчица из графства Аргайл (Шотландия) подошла к группе своих земляков, которую встречал в аэропорту Карл Лемешев с каким-то вопросом. Молодые люди посмотрели друг другу в глаза и…, как говорится, пропали. Это была та самая, воспетая поэтами, любовь с первого взгляда, о которой я и сама знаю не понаслышке. Надо сказать, что ни Карл, ни Сара особой красотой не отличались. Он был низкорослым, полноватым, даже рыхлым юношей, с бледной кожей и угреватым носом. Сара, которая и в ранней юности выдающимися внешними данными не блистала, к двадцати семи годам превратилась в излишне сухопарую, жилистую, чуть мужиковатую женщину с тяжелой челюстью и гривой ярко-рыжих волос, жестких, словно медная проволока. Но, как говорят, на вкус и цвет товарищей нет… Сара показалась московскому студенту самой красивой женщиной на свете, отличавшейся от его однокурсниц так, как отличается породистый английский сеттер от беспородной московской дворняжки.
В общем, любовь вспыхнула с такой неистовой силой, словно эти два человека из разных стран, культур, миров, планет, созвездий и галактик всю жизнь ждали именно друг друга. Группа, прикрепленная к студенту Лемешеву все дни Олимпийских Игр бродила по Москве неприкаянной (чему, собственно, была только рада). А влюбленные голубки не выбирались из койки в гостинице «Космос», где у Сары был снят номер.
Для того, чтобы беспрепятственно встречаться, Лемешев подделал удостоверение, в котором лихо переправил «Сопровождение группы студентов из Йоркшира» на «сопровождение журналистки Сары Камминг-Брюс из Йоркшира». А журналистка — надо же, беда какая — внезапно заболела. Поэтому комсомолец Лемешев вынужден читать ей книги по истории СССР и переводить комментарии к спортивным состязаниям непосредственно у нее в номере.
Однако уже на третий день влюбленные со всей очевидностью осознали, что их роману скоро придет конец. Сара вернется в Англию, а ее Карл останется в Москве.
И тогда девушка, впервые почувствовавшая, что Бог зачем-то сотворил ее женщиной, узнавшая вкус любви во всех ее (даже самых откровенных и неизведанных ранее) проявлениях, предприняла немыслимые, титанические, почти героические усилия. Она устроила настоящий показательный процесс под названием «не разлучайте влюбленных», для чего собрала журналистов на пресс-конференцию в посольстве Великобритании. Она написала открытое письмо Леониду Ильичу Брежневу. Она составила, отпечатала и распространила петицию «Коммунисты душат любовь» среди всех тех иностранных граждан, которые жили в одной с ней гостинице.
Во избежание международного скандала Лемешеву разрешили расписаться с иностранной гражданкой. Более того, в КГБ потребовали, чтобы этот брак был заключен незамедлительно и «счастливая чета» отбыла на родину невесты еще до окончания Олимпийских Игр.
До мечты маленького Карла, до чудесной волшебной страны «Заграницы» оставалось всего каких-то четыре часа авиаперелета.
Карл Иванович Лемешев взял фамилию супруги — Камминг Брюс, так как это была одна из известнейших фамилий восточной Шотландии. Титул лорда ему, естественно, не светил. Однако жена объяснила, что для большинства ее земляков уже одного звучания знатной фамилии достаточно, чтобы у Карла на новой родине все получилось.
Словом, Карлуша летел в новую жизнь буквально на крыльях (и в прямом, и в переносном смысле этого слова). И аэропорт Хитроу, и автомобиль Сары (старенький, но не виданный им прежде в родном государстве) и, конечно же, сам Лондон произвели на Лемешева такое неизгладимое впечатление, что он не уставал щипать себя за руку, дабы убедиться, что все это не сон.
Даже когда Лондон остался далеко позади, а городские пейзажи сменились загородными плэнерами, восторгу не было границ. Любимая женщина (законная жена!) за рулем собственного семейного авто, потрясающие виды за окном и, конечно же, конечная цель — фамильный замок в деревушке Брюс-Ровенберри, куда направлялась молодая супружеская чета, всё это казалась ожившей сказкой мамы Евы. От предвкушения удовольствия и пережитых волнений Карл неожиданно задремал. Проснулся он только тогда, когда Сара возвестила громким голосом: «Сладкий мой, проснись. Подъезжаем к Ровенберри. Еще пять километров и мы дома!».
Смеркалось. Автомобиль ехал вдоль каких-то скалистых холмов, поросших темным, неприветливым лесом. Показавшиеся было огоньки — не больше полусотни — остались где-то слева. «В деревню заезжать не будем. Я устала с дороги», — мило объяснила Сара. Наконец, пропетляв по узкой пустынной дороге еще минут двадцать, автомобиль замер у покосившегося забора с обычными деревянными, давно не крашеными воротами. Где-то, метрах в ста впереди, за плотной изгородью разросшихся в человеческий рост кустарников, виднелся мрачный дом. Ни одно окно не светилось.