Прекрати сажать привидения к нам на стол, совать призраков в наши кофейные чашки, и не громыхай ты домовыми в балках и стропилах наших лестниц.
Х. Дирижёр распада[55]
В этой главе предполагается, что мясник станет последним, кого похоронят. Впоследствии всё же выяснится, что и некоторые другие пережили Великую погибель. Скорбящие родственники – привидения и трупы трёхмесячной давности. Погребение принимает вид торжественного шествия, сходного с теми, что проводились на Элевсинских мистериях. На правой стороне арены – гнетуще ощущаемая тьма, упрятанная в ящики. По левую сторону виден также выживший поэтический клуб, увлечённо занятый тем, что регистрирует распад и целенаправленно смягчает фантастическую действительность.
Уже все пришли к согласию, и тут дирижёр распада подал прошение об отставке. Это было как нарочно в тот день, когда состоялись последние похороны. Покойники собрались в полном составе. В силу необходимости они подавляли свой запах, крепко пристегнули себе нижние челюсти и распространяли вокруг себя парфюм. Труп лошади, который тянул катафалк, они закутали в ризу, чтобы его червивая нагота не казалась назойливой.
И церемониймейстер мрачной процессии возвысил голос и зачитал из программы торжества:
«Боже, Всемогущему понравилось призывать к себе наших предков, бабушек, матерей и детей, господина Готлиба Цвишенцана, из фирмы Цвишенцан, Челюсть и К°, колбасные и мясные товары оптом».
«Да уссопнит, пусть уссопнит», – загудел хор.
«Кончина усопшего достойна подражания. Во все времена он был верным служакой церкви. Его сопровождает демонстрация нашего похабного соболезнования, глубоко прочувствованные овации боли его родных и друзей, которые, по-настоящему осознав сомнительную ситуацию, вовремя сбежали от него. И остаётся ещё добавить, что под руководством умершего колбасная фабрика, которая теперь не используется, когда-то была вызвана к жизни».
Тут траурная процессия пришла в движение, и дирижёр распада поднялся на подиум и дирижировал в последний раз. А его ассистент устроил гром на жестяной обивке катафалка. И в то время как пахучая процессия удалялась по улице, слышались слова хористов:
«Кто в порту причалит поздно,
Ошпаренный и обезображенный,
С бородой многоседелой —
С кожаным портфелем, вечно в пути —
Кто тут овцу со свиньёй забивал,
Шарахнув их друг о друга,
Туды-т, и сюды-т, и навылет,
Вышедший в отставку и хорошо устроенный, —
Страшится теперь душа дурака,
Что не хватит дивидендов?
Не покраснеет ли дух его в духе?
Он пропал, он пропал».
И священник ковырялся церковным крестом в гробу, поправляя останки, в то время как ассистент гремел, а дирижёр распада дирижировал:
«Несите его сюда
Плашмя на телеге для трупов,
Чтобы корпус, который занят делом,
Сосал питание и подкреплялся.
Положите его на дно неба,
Целиком завёрнутого в квоты.
Застегните ему жилетку полегче,
Он не попал в штанину.
Смажьте ему глаза помягче
Орлиными чернилами немецкого Рейха.
Над его усталой головой Пускай парит всё то, что он успел насобирать».
И вот, тут уже можно было разглядеть, что одесную собрались церковные служители нижнего неба. Они были одеты в рясы из толерантного кашемира и в высокие клобуки из пепла и были заняты тем, что паковали в ящики всё доступное солнечное затмение. Ибо воздух был перегружен им, и от этого болела голова. Некоторые и из этих служивых чёрной прослойки были с непокрытыми головами. Их жестяные глаза косили. Волосы из спичек у них на голове постукивали и побрякивали, когда в них при наклоне попадал ветер.
А ошую поэтический клуб «Пышное бедро» выставил свои вибрационные машины, мощные катапульты, при помощи которых улавливались тишайшие колебания жизни души и распада и затем подсчитывались.
Но при этом у них была ещё и стиральная машина опошления, в которую сверху набивали действительность, чтобы обесценить её зубчатым колесом и циркуляцией. И поскольку тьма слепила все глаза, некоторые пользовались случаем и развернули необузданное эротическое действо. Они подтаскивали грязь, цементный раствор и камни и лепили из них гигантскую вульву, родовую часть богини Та-су-ки[56].
Тут дирижёр распада воздел руки на три ступени выше, указал на пылкие действия и сказал:
«Пусть назовут мне имена и происхождение этих подмастерьев».
И ассистент поднял противень в качестве чёрного солнца и сказал:
«Имейте снисхождение, Господин, это идеалисты. Это заметно по их кипучей духовной жизни. Они родились из сумерек и забыли умереть. Теперь они сочиняют стихи о пустой точке».
И дирижёр распада воздел руки ещё на три ступени выше, высморкался, сплюнул направо и налево и сказал:
«Есть ли среди них декаденты? Трансцендентные декаденты?»
«Нет, – сказал ассистент, – среди них ночные батраки. Они взбираются на памятник поэта-отца Глейма[57] и разрушают перспективу».
И дирижёр распада пригляделся внимательнее и сказал:
«Кажется, они предаются этому активно».
«Да, господин, – сказал ассистент, – они очень заняты своей вертелкой», – но он имел при этом в виду стиральную машину опошления.
Однако в это мгновение один из множества подмастерьев уже покинул заколдованный круг, приблизился, протянул банку для пожертвований и крикнул:
«Человечность устно и письменно! Бесплатная человечность!»
И другие набежали, выжимали мокрые платки, которые были повязаны у них на головах, и декламировали свои только что сочинённые шутки и афоризмы.
Один: «Звёздное чело моей страдальческой короны», и: «Ламповый король из Иерусалима».
Другой: «Я хотел бы сделать замечание: уж коли ты ступил на крутизну… крутил на ступизну… ступай на кривизну…»
Третий: «Тап тап, моё удушье, уезжай, карета», и: «За нашими лбами пылают большие абсцессы».
«Вы преувеличиваете, господин, – встрял ассистент. – В принципе безобидный народец. Не следует удостаивать их твоим гневом».
Но когда один позади всех, у самого парапета, куря трубку, начал читать вслух своё эссе «О красоте неснесённых яиц», тут мастера распада охватило нетерпение, и он крикнул:
«Они грубы, неловки и наглы. Им не нравится, что надо вкалывать. Они хотят места под солнцем. Дай им грош на их складчину, и грош тому, который дует жалобную песню на трубке пищевода. Шугани их, змеюк, из их нор. Мне больно видеть, как они тут расселись».
Тут они запротестовали. И ассистент сказал обескураженно:
«Они хотят здесь сидеть и пожирать кору своего мозга. Больше они ничего не хотят. И у них больше нет штанов. Они пожертвовали всем, вплоть до рубашки».
«Брось им коричневые брюки Абдул Хамида[58]! – смирился мастер. – И давай пойдём дальше. Тут ничего не попишешь. Поистине, у некоторых могло наступить перевозбуждение ума, так что они начнут угрожать, приставлять шашки нам к желудку, потому что мы не делаем попыток скупить их переживания. Бог свидетель, отчаянное племя!»
XI. Йолифанто бамбла о фалли бамбла…[59]
Изображение каравана слонов из всемирно известного цикла «гаджи бери бимба». Сочинитель торжественно представлял этот цикл как новинку в первый раз в 1916 в кабаре «Вольтер». Костюм епископа из блестящей бумаги, в который он был тогда облачён, с высоким, в сине-белую полоску, шаманским головным убором, до сих пор почитается кроткими жителями Гавая в качестве фетиша.
Йолифанто бамбла о фалли бамбла гроссига м-пфа хабла хорем егига горамен хиго блойко руссула хуйу холлака холлала алонго бунг благо бунг благо бунг боссо фатака ю юю ю шампа вулла вусса олобо хей татта горем эшиге цунбада вулубу ссубуду улу вассубада тумба ба-умф кузагаума ба-умф
XII. Гимн-3
Тендеренда со своей стороны передаёт почитание своему скрытному рукоположенному начальнику. Праотец гимнологов назван в этом гимне среди прочего «халдейским архангелом», «потусторонним кораллом» и «текучим мастером». Шутовская пляска этой книжечки приносится ему в жертву: «Мы дурацкие портняжки, пляшущие в огненной мантии вокруг бочки с водой». Последние стихи в особенности выдают полную самоотверженность. Тендеренда охвачен сильной ностальгией. В печальные часы он декламирует стихи себе в назидание.
Халдейский архангел, звёздный король, пурпурный
Человек с ладонями, означающими сон,
Ты вызываешь в нас явление животных,
Ты прицепляешь нас к звенящему ордену мага,
Ты примыкаешь нас к созвездиям,
Которые нас разрезают и делят.
Все святые, все мёртвые мастера,
Фиалковое стекло, в нём мы расцвели,
Мы умираем повдоль и крест-накрест,
Нас душит последний кашель,
Мы тонем в вечном пространстве,
Слёзах Святого Лаврентия[60], светясь и восторгаясь.
Ты, начальник зоны, чёрный шеф,
Мы подвержены припадкам эпилепсии, припадкам смерти!
Святой целитель Козьма не может нам помочь.
Мы отмираем от тебя временами, мы отмираем от тебя целиком,
В тебе всё общее.
Большую Медведицу мы несём как нарыв на руке,
Солнце из красной земли на сердце.
Владеемые тобою одержимо, мы отделяемся.
Мы фестонные трубы, порхая в кристальном ветру,
Мы трагический щёголь, разбитый на всех ступенях,
Мы дурацкие портняжки, пляшущие в огненной мантии вокруг бочки с водой.
Ты пояс звёзд, ты шаровая стена, накатывающая тьма.