ию. Люди надеются перебраться на новые земли. Логика проста — у кого ничего нет, тот первый и получит право туда ехать.
Еляков рассмеялся.
— Нет, мы, славяне, все одинаковы! Секрет называется. А его скоро все вороны знать будут.
— А кто тут сидел? Евреи? — спросил Копелян.
— Евреев тут было немного. В основном наши пленные. Те, кого еще в тридцать девятом немцы взяли. Имелись еще разные люди, которых немцы считали опасным оставлять на свободе. Но это ведь не лагерь уничтожения. Люди работали на военном заводе. Конечно, это не курорт, но и не Аушвиц.
— Пан поручик, а с кем тут можно поговорить? Есть сведения, куда делись люди из лагерной охраны? Или кто еще может нам дать сведения?
— Про охрану сведения точные, — усмехнулся Дубицкий. — Русские танки вышли в Липно совершенно неожиданно. Охрана сбежать не успела… Сами понимаете.
— Да уж, это мы знаем. Выстроили наши солдаты охранников вдоль стеночки — и из пулемета… — отозвался Еляков. — Обычное дело. Вот на ТАКИЕ вещи начальство глаза всегда закрывало. Тем более… А кто лагерь охранял?
— Эсэсы. «Тотенкомпф»[44]. А поговорить можно с Владиславом. Он тут сидел аж с тридцать девятого. У них было нечто вроде подпольной организации. Этот человек ее возглавлял. А теперь он вроде как местный староста.
«Виллис» миновал ворота и остановился на бывшем лагерном плацу. Никто из находившихся вокруг особого внимания на приехавших не обратил. Приехали и приехали. Кому какое дело?
— Сейчас поищем Владислава… — начал Дубицкий. — А! Вот он идет к нам. Все-таки местный начальник…
К машине двигался высокий, очень худой человек. Трудно было сказать, сколько ему лет. Голова почти полностью седая, по лицу тоже не поймешь… Может, тридцать, а может, и пятьдесят. Обычное дело для бывших заключенных, несколько лет живших практически впроголодь — в не самых гуманных условиях. Но двигался он уверенно.
— Добрый день, пан Дубицкий! — сказал он, приблизившись.
— Добрый день, пан Владислав. Вот это наши товарищи, им надо с вами кое о чем побеседовать…
— Надо так надо, — пожал плечами староста. — Пойдемте в контору.
Они пересекли плац и вошли в барак размером поменьше, чем остальные. Судя по всему, тут располагалось лагерное начальство. Они вошли в одну из комнат, обставленную обычной канцелярской мебелью. Тут имелся обширный стол, несколько стульев и все такое прочее. На столе виднелись какие-то бумаги. Видимо, Владислав ответственно относился к своим руководящим обязанностям.
— Прошу вас, паны. Итак, какое у вас ко мне дело? — заговорил Мысловский.
— А дело такое. Есть у нас сведения, что вокруг вашего лагеря шла какая-то не очень понятная нацистская возня. Пан Дубицкий сказал, что вы были руководителем подполья. Может, что-нибудь вам известно по этому поводу?
Владислав помрачнел. Оно и понятно. Вспоминать лагерь — вещь не самая приятная. Но он пересилил себя.
— Ну, подполье — это громко. Мы занимались немного саботажем. Но это так… Уже в сорок пятом начали подумывать о восстании, но пока думали — русские пришли. Но вы правы — кое-что я знаю. Вы, наверное, имеет в виду того, кого мы звали Черным Доктором?
— Вот о нем можно?
— Это наш местный ужас. Да, он появлялся время от времени в лагере. То есть, постоянно он тут не обитал, а уж где — я не знаю. Это, похоже, и в самом деле был доктор. Или ученый. По крайней мере, внешность у него была интеллигентская. Время от времени он отбирал людей и их куда-то увозили. Никто не вернулся. Так что, сами понимаете, как люди смотрели на его. визиты… Но тут вот что интересно. Людей он отбирал по каким-то совершенно непонятным признакам. У меня есть достоверные сведения — он подолгу беседовал с блокфюрерами[45]. Расспрашивал о поведении, о характере. Со стукачами из заключенных тоже разговаривал. А потом являлся с солдатами в барак, показывал пальцем на того или другого… Их и забирали.
Мысловский перевел это Елякову. Что ж, все подтверждалось, но толку-то в этом? И тут капитану пришла в голову одна мысль…
— Пан надпоручик, покажите ему фотографии Барона.
Тот вытащил снимки.
— А вот этого человека вы не видели?
Староста присмотрелся.
— Видел. Несколько раз. Но это совсем другой случай. Бывал он в лагере. Но давно, в сорок втором, в сорок третьем… Всегда в штатском, но понятно, что офицер. С ним еще приезжали люди. Тоже либо в штатском, либо в немецкой форме без знаков различия. Но он был главным. Эти вроде бы все честно говорили. Они людей вербовали.
— Куда?
— Известно куда. Немцам служить. Уверяли, что не на фронт. Может, и не на фронт. Может, с партизанами воевать. А может, в шпионы, к русским в тыл. Но по-любому, это не простой вербовщик. К нам ведь приезжали и другие. И в полицию вербовали, и в другие места… Но тем явно численность была важна. Чем больше, тем лучше. А этот — он по одному отбирал… Ему не все были нужны, а только здоровые. Точнее, нас тогда всех от ветра шатало, но оно ж видно — кто, если откормить, снова будет сильным. Кое-кто из наших на его уговоры поддался…
Машина двигалась в обратном направлении. Пан Дубицкий пребывал в глубокой задумчивости. И вдруг оживился.
— Паны! Я, кажется, кое-что могу добавить. Так вот. Я много беседовал с местными жителями. И вспомнил, что в двух километрах отсюда есть поместье, принадлежавшее одному магнату. Немцы его заняли и превратили в какой-то секретный объект. Обнесли все колючей проволокой, поставили серьезную охрану. А в конце сорок четвертого немцы все это взорвали.
— Похоже на то, что это именно тот самый объект. Но все-таки… И что ж мы от этого получили, товарищ капитан? — спросил Мысловский.
— Немного, но кое-что. Получается, Барон, вербовавший людей, скорее всего, для каких-то антипартизанских отрядов, получил каким-то образом сведения о ведущихся в лагере исследованиях. Или даже был с ними связан. Но это неважно. Допустим, он знает, что материалы этих исследований находятся в Черном лесу, и представляют определенную ценность. Он хочет их добыть. Но как попасть в лес, не знает. По крайней мере, нам понятна его мотивация. А это уже много.
— Товарищ капитан, а что ж может быть там такого, что он не просто за ними гоняется, но и убивает направо и налево? Да и свою жизнь не особо бережет… — недоуменно спросил Копелян.
— Если это был и в самом деле ученый, то скорее всего он проводил какие-то эксперименты над заключенными. А ведь это серьезно. Раньше-то над людьми экспериментов не ставили. Так что этот Черный Доктор вполне мог нарваться на какое-нибудь большое открытие. Такое, что его либо можно как-то использовать, либо — попросту продать тому, кто больше заплатит. Правда, с этим не стыкуется, зачем он толкает туда банды аковцев. Но с этим будем разбираться…
13 июля, 10 километров от Мышенца
От ближайшего воеводского центра они шли пешком. Они — это Мельников и Мирослав — товарищ, из тех же поляков, что и амбал, помогавший задержать Клаху. Он тоже готовился в каком-то спеццентре на территории Советского Союза — и учили его там, понятное дело, не цветочки собирать. Потом его забросили в Польшу, в какой-то отряд Гвардии Людовой, где он и воевал до подхода Красной Армии.
Плохая грунтовая дорога вилась между кое-как обработанных полей, перемежающихся сосновыми рощами. Война тут прокатилась зимой, так что крестьяне худо-бедно — но сумели отсеяться. Впрочем, мирно-идиллическим пейзаж казался только на первый взгляд. Все эти леса и перелески были перепаханы и перекорежены побывавшими тут многочисленными войсками, техникой и различными службами. Под деревья то и дело вели в колеи, в самих лесах не повернуться было от блиндажей — целых и разрушенных, а также от разных банок и прочего хлама. И самый главный признак длительного пребывания большого количества солдат — это стойкий запах экскрементов, веющий из лесов. Неподалеку немцы создали мощные линии обороны, но серьезных боев в этих местах не было. Наши прорвались в другом месте — южнее и севернее. Так что фрицы вынуждены были бросить свои сооружения без боя. Обычное дело на войне. Сперва строишь, потом отходишь, так и не сделав из окопов и блиндажей ни одного выстрела.
Дорога была пустынна. Один раз навстречу попался крестьянин с подводой, опасливо покосившийся на двоих топавших по дороге мужчин.
Мельников и Мирослав были в солдатских сапогах, шерстяных фуфайках и кепках, которые тут носят крестьяне среднего пошиба. Сергею пришлось припомнить свои артистические способности, чтобы скрыть военную выправку. Хорошо, что когда-то в школе он занимался в драмкружке. Руководитель говорил, что у него талант…
А вот Мирослава, видимо, учили на совесть. Он выглядел вполне по рабоче-крестьянски. Поглядишь — обычный мужичок из захолустья. Все это напоминало не слишком уж давние партизанские времена.
Как и задание, данное Мельникову и Мирославу, которое трудно было назвать особо конкретным. Сходить в деревню и выяснить: что же там происходит? По большому счету они перли в белый свет, совершенно не представляя, что их может ожидать. Хотя на всякий случай они имели письмо от Клахи к тамошним ребятам. Но только вот что оно стоило тут — это письмо? Вопрос тоже непростой. Уж больно заковыристыми были отношения между различными вождями оппозиции.
По дороге Мирослав просвещал Сергея о некоторых местных тонкостях. Мельников, честно говоря, не так уж много видел в жизни «польских» поляков — живущих на исторической родине. Но Сергей имел некоторое представление об их национальном характере. Мирослав продолжал его образовывать в том же духе. Причем этот парень крепко проварился в советских структурах, а потому, в отличие от большинства соотечественников, был способен говорить о своем народе с юмором.
— Ты понимаешь, мы, поляки, народ своеобразный. Гонору в нас много. Знаешь, как в старину в Польше выбирали короля? Стоило одному пьяному шляхтичу сказать, что он против, — и все! Выборы считались недействительными. Вот и доигрались до того, до чего доигрались. В тридцать девятом многие думали, что Гитлер в союзе с Польшей пойдет на СССР. Ха! Нужен был немцам такой союзник! Он накормил наше славное правительство обещаниями — и, разумеется, обманул. Вот и теперь… Набежали из Лондона всякие болтуны — и снова начинают старую песню. Игры в политику… — Мирослав сплюнул. — Кому-то наврать, кому-то польстить, кому-то что-то пообещать — и все политиканы надеются получить с этого выгоду. А мне политика, за которой русские танки, нравится больше.