– Поймите, преподобный, я не с пустыми руками пришел. О, нет, поглядите, – в чашу падало серебро, а порою и золото, отчего мое сердце трепыхалось из той порочной слабости, от которой я отрекался много лет назад. – Сделано! Я – весь внимание, святой отец…
В ответ я, наспех наученный горьким опытом, цитировал писания:
– Семь дней откажитесь от выпивки, брат мой. Ежеутренне обращайтесь к всеблагой Матери за искуплением. – Должно быть, от наплыва обращений любое божество прокляло бы меня до самой смерти. – Приходите, как очиститесь, и тем же утром снизойдет на вас озарение…
Как иным образом отсрочить день расплаты, я не ведал. Да простит меня Мать солнца, лучшего способа обратить горожан к свету я пока не нашел.
– Повторяйте за мной, – уже уверенно говорил я и мазал лоб пальцами. – Милосерднейшая из матерей, услышь меня…
Учились горожане крайне плохо, но разве мог я их укорять? Только через два неполных года истины светлой веры и чистые фразы молитвенника утвердились в моей памяти. Стоит ли спешить? Если так пойдут дела, уже через год я обращу первых послушников и смогу выбирать выходной день для прогулок, уединения…
С месяц назад мне казалось, что только скупые подаяния и отсутствие прихожан – моя единственная беда. И вот как оно все обернулось.
– Повторяйте за мной, – сказал я жене кузнеца, поторопившись с жестом. За окном разыгрался день. Седьмой день с тех пор, как повстречались мы со Смердяком. Провидцем.
Я искал его каждое утро. Искал безуспешно.
«Здесь же, через неделю», – обещался провидец. Выходит, если я не найду его сегодня, то…
– Святой отец, куда же вы? – в неподдельной заботе спросил меня подмастерье плотника, который проявлял наибольшее усердие в молитвах и даже зазывал прохожих у рынка перед службой. На его верхней губе только появилась темная поросль, а он уже казался мудрее седых мужей Эритании.
Я улыбнулся и чуть помахал ладонью, чтобы успокоить юношу. Куда уж я денусь из обители пресвятой Матери?
– Вы же вернетесь к службе? – Вот так и должны гореть глаза истинно верующих, и не столь важно, сколько молитв эти верующие могут произнести. Главное – готовность являться на службы и вести добродетельную жизнь, помогая ближним.
Придержав дверь, хоть сквозняки уже почти не тревожили дом Матери, я громко сказал:
– В тот день, когда Ольгерд опоздает к началу служения, считайте его погибшим!
Плотные, будто сотканные из грязной шерсти тучи, накрыли Небесный Горн. Город, который я непременно сделаю лучше и светлее. Мою вотчину, по прямому наказу самой Матери и общины из Квинты. Приложив руку к сердцу, я прошептал:
– Я не подведу тебя, милосерднейшая из матерей. Жизнью клянусь, всей своей жизнью…
Хоть моя жизнь и значила не больше и не меньше, чем жизнь любого из ее детей. И все же как страстно я желал отличиться! Заслужить ее милость, оправдать ее покровительство и наставления!
– Доброго утреца, отец Ольгерд! – подмигнула мне куртизанка, которой негде было заночевать после пожара.
– Постыдитесь, Изалия, – покачал я головой. – Солнце все видит!
– Дак нету его, солнца-то, – виновато буркнула она, прикрыв побелевшее от холода бедро. – Второй уж день.
Но я не настаивал, не желая спугнуть юную душу. Всяк придет к Матери, когда пробьет час. Мое дело небольшое: следовать Ее воле, найти Смердяка и день за днем приумножать общину в Горне.
В нерешительности остановившись на перекрестке двух размытых дорог, я повертел головой. Зрение подводило.
– Куда же я в тот день…
Вопрос этот не находил ответа. Одинаковые покосившиеся хибары и подгнившие скамьи, бельевые веревки с заледеневшим тряпьем, да пара песьих будок. И где я свернул тогда, неполную неделю назад? Не опоздал ли?
Я ускорил шаг и на всякий случай произнес молитву. Вспомнил про запах Провидца и повел носом. Словом, предпринял все меры: обратился к прохудившейся памяти, положился на свое слабеющее зрение, напряг дряхлые ноги.
– Не здесь? – спросил я одними губами, забредая в очередной переулок.
– Баф-ф, – отпугнул меня пес, лениво высунув седую морду из конуры.
– Извините, – я коснулся головного убора и поспешил прочь: при разговоре со Смердяком я не слышал лая.
Вернувшись к перекрестку, я свернул направо. Ошибки быть не может, ведь тогда я направлялся прямиком к рынку, а именно этот путь и вел наверх, к холму.
– Потерялись, святой отец? – спросила Изалия, бесстыдно улыбаясь.
Я спрятал руки под плащом, который мне подарил Сулман, и приврал:
– Нет, я так, э-э, прогуливаюсь.
Отчасти это была правда. Хоть я и понятия не имел, почему вместо встречи со Смердяком наворачиваю круги по Горну.
Прошагав до рынка и поздоровавшись еще трижды, я поспешил назад. Колени заныли от тяжести.
– Святой отец, вы не замерзли? – обеспокоилась Изалия, хоть переживать бы ей стоило за свою обнаженную голень.
– Н-нет, э-э. Буду ждать вас на службе через, э-э…
Час, два, половину? Я потерял счет времени! Изалия покачала головой:
– Ох, никак не смогу быть, святой отец, – томно простонала она и захлопала подкрашенными ресницами, – сами понимаете, девушке тоже нужно зарабатывать на хлеб.
Посетителей у нее, к слову, не наблюдалось. Как не наблюдалось и Смердяка.
Заплутав промеж двух дорог, ведущих от часовни к рынку, я прочитал про себя еще одну молитву. Возможно, именно это и помогло.
Еще через сотню шагов я почти наткнулся на прогнившие ставни и узкий стык между домов, где в прошлый раз затерялся Смердяк и его несносный запах.
– Фух, – выдохнул я и огляделся. Помялся с ноги на ногу, принюхался: ветер дул в спину. – Доброго дня?
Провидца нигде не было. Я обошел хибары со всех обозримых сторон. Остановился и растер ноющие колени. В левом теперь что-то похрустывало, как всегда бывало к зиме.
– Пресвятая Мать, смилуйся, – процедил я сквозь зубы. Зажмурился, постоял так и снова распахнул глаза. Если уж Смердяк мне привиделся, быть может, мне стоит еще чуточку подождать?
Как назло, в Горне не было колокола. Право слово, и как все эти годы местные племена и когорты отмеряли часы? Проживая почти без солнца, в вечном тумане и сырости…
– Смилуйся над всеми нами, – попросил я и за эританцев.
Я простоял возле двух хибар, в которых исчез Смердяк семь дней тому назад, покашливая и посмеиваясь. А затем вновь слонялся по улице с юга на север, опасаясь, что мог перепутать место, в котором мы повстречались. Даже принюхивался, пытаясь уловить запах грязных лохмотьев. Но, увы, улица смердела только сыростью.
Трижды я решил, что сам потерял разум и не было никакого Смердяка, знамения, пророчества. Но потяжелевший кошель и полная часовня прихожан не могли бы образоваться у безумца, не так ли?
Я метался вдоль подворотен, выскакивая на дорогу, заглядывая в проемы меж хибар…
– Чего вы тут забыли? Пойдите прочь, – пригрозилась эританка, развешивавшая белье.
Я не придумал ничего лучше, кроме как честно спросить:
– Вы не видели нищего?
– Полный город нищих, – гаркнула она. – И ты проваливай к своим дружкам!
Пришлось ждать с другой стороны улицы. Казалось, что туман вот-вот объявится в городе, а за ним и вечер, и буду я мерзнуть до самой темноты, распугивая будущих прихожан, и опоздаю на службу…
Я дохнул на руки и потер их. Стало едва теплее.
Грязного человека нигде не было. Будто он провалился под землю или вовсе не существовал. Удивительно, как в таком небольшом городишке может спрятаться такой зловонный безумец. Провидец, настоящее чудо. Почти как в былые времена, больше века тому назад.
Темнело. Горн промерзал и расплывался длинными тенями.
– Нет никаких чудес, – пробормотал я, растирая ладони. – А если и есть, то уж те явно не могут выглядеть как оборванцы и смердеть хуже мертвеца.
Я вздохнул и отправился к часовне. Подходило время вечерней службы. Первой за полгода, о которой попросили сами прихожане. Подумать только, как много власти у городских мясников и приезжего купца из Поланки.
Куртизанка Изалия куда-то запропастилась, и я не надеялся встретить ее в доме Матери. Пес перестал брехать, и даже женщины уже давно развесили свое белье. Город снова опустел. Возле часовни, у самого порога, на лестнице, стоял человек в длинном одеянии и странно растирал левое плечо, будто пытался почесать подмышку…
Я чуть не подпрыгнул от счастья и почти взлетел по ступеням, не замечая боли в коленях.
– Вы! – выкрикнул я. – Вы живой! Настоящий! Вы существуете…
Он закашлялся или посмеялся.
– Я искал вас, – позабыв про холод и уставшие ноги, ноющую спину, я стоял, не решаясь войти за порог собственной часовни. – Ждал…
Смердяк протянул ладонь, и гримаса на его лице напоминала улыбку. Я дрожащей рукой потянулся к кошелю, выудил оттуда две серебряные монеты. Потом достал все четыре и ссыпал их на грязную пятерню, поверх сухой растрескавшейся кожи…
– Вы ждали не там, кхе-хе, святой отец Ольгерд, мой будущий друг. – Он кивнул в сторону развилки, чуть подавшись вправо.
– О богиня!.. – я хлопнул себя по лбу. – Клянусь, я был там дважды, все думал, все вспоминал…
Хотелось плакать от счастья. Я не безумен. Я получил знак Матери, все сделал верно, подал нищему. Провидцу. Нищему?.. Кто из нас был беднее все это время? Я придвинулся ближе, задержав дыхание, и тихо-тихо спросил:
– Я не ожидал, что разом… так много… десятки их! Что мне сказать людям? Что я должен…
Пальцы сами ухватились за грязный рукав Смердяка. Я стоял как потерянное дитя, искал помощи, верного слова. Глаза нищего вблизи казались почти слепыми, но странная вера, странный внутренний свет согревали. Смердяк не отдернул руку, не отшатнулся от меня. Только сказал так же тихо – будто знал, как я боюсь, что нас услышат, – что святые отцы должны все знать и не просить совета где-либо, кроме своего божества.
– Скажите им, что зима будет очень долгой, хе-кхе, – прохрипел он. Я резко вдохнул, и голова закружилась.