Из центра столешницы поднимался пар.
– Иногда разумных людей путают с добряками.
Я осмотрела узников, заглядывая каждому в глаза. Ни одна из собачьих жизней не стоила больше, чем жизнь матери или отца. Чем моя жизнь.
– Последний шанс, – повторила я. – Кто скажет правду, будет выпущен на свободу.
Стоило начинать с детей. Поступи так, и про тебя скажут: «Такой человек не знает жалости». Я посмотрела на веснушчатого, скрестила руки на груди, отвернулась и прошла к старику.
– Я слушаю. Очень внимательно.
Джереми стащил кляп ниже, повозившись. Первым делом старик отдышался: похоже, у него был заложен нос.
– Миледи, да благословят вас боги, клянуся всеми небами и землей, што не слыхал и не видал ничего, окромя того, что уж было сказано…
Я отступила на шаг назад:
– Неправильный ответ.
Вуд подкатил конструкцию к старику. Зачерпнул большим ковшом воду.
– Миледи, послухайте, какой толк мне брехать, коли…
Кипящая вода полилась на его макушку, и старик закричал, сотрясаясь всем телом. Жмурил глаза, тряс розовеющей головой, а струи воды стекали по его шее, плечам, груди.
Джереми ловко заткнул его пожеванным кляпом, и вопли сменились визгливым мычанием.
Я посмотрела на узников. На лицах забрезжили первые лучи осознания. Больше, конечно, там виднелся ужас. Те часто шли рука об руку.
– У нас еще много дров и воды, – заметила я. – Но мое терпение не безгранично.
Следующим шел Гант. Мы встретились взглядом, и его глаза мне совершенно не понравились. Кляп вышел с влажным звуком, Гант откашлялся, и длинная нить слюны протянулась от его губ к полу.
– Я готов… кхе… поклясться своей жизнью, что старуха убила себя сама. Хотите – убивайте сразу, но я не солгал вам.
Нет, мне совершенно не нравился этот взгляд. Два шага назад, скрип колес, зачерпывание воды. Шипение, вой, мычание. Псы совершенно не ценят свою жизнь. Пожалуй, это одна из причин, почему она никогда не станет стоить больше.
Я сместилась левее. Глаза клерка покраснели и так подались вперед, что казалось, вот-вот нам придется подбирать их с пола.
– Миледи, – прохрипел он, едва Джереми вытащил тряпку, – я получил письмо недавним утром. Про деньги! Да, да, – он затряс подбородком, – шесть тысяч. Но я не могу, мне не дозволено…
Я отошла на два шага назад.
– Пощады, миледи! Я поклялся, что…
Вода попала ему в рот, и он хрипел и визжал, а грузные щеки подпрыгивали и мотались из стороны в сторону, покрываясь уродливыми волдырями.
– Что ж, это уже что-то, – я потерла предплечья.
– Еще подумай, – прохрипел Вуд, возвращая половник на место.
Котел двинулся дальше.
Дети. Сколько труда выносить даже одного из них. Сколько мучительной боли, впустую потраченного времени, какой ущерб здоровью. Сколько унижения! Я выносила двоих ради будущего семьи. Ради будущего семьи я закопаю хоть сотню.
Я заметила, как у Джереми дрогнули руки, когда он вытаскивал кляп.
Тележка еще не подвинулась в его сторону, а младший беспризорник уже всхлипывал и подвывал.
Старший смотрел будто мимо меня и спотыкался на каждом слове:
– М-мне неведомо. Не знаю я, чего вам нужно. Чего нужно, скажите, я скажу. Чего хотите услышать, скажу. Все сделаю!
– Так не пойдет, – я покачала головой. Заметила, что Джереми отвернулся. Вуд чавкал и переминался с ноги на ногу, словно ему не терпелось добраться до уборной. Или облить человека кипятком. Может, все одновременно. – Расскажи мне все, о чем умолчали. Признайся, в чем солгал.
С детьми вечная морока. Как им ни говори, слышат через раз.
– Мы десять золотых взяли, десять! – поджал он губы. – Простите! Все верну, только пустите…
Я кивком головы отправила Вуда к младшему. Со скрипом телега отправилась в дальний ряд. Глаза старшего округлились:
– Сейчас же верну! Спрятали под навесом, у левого столба, там прикопано, миледи… Нет!
Будто бы эта мелочевка способна меня взволновать. Черпак опустился в воду.
– К бабушке заходили люди из банка! Мне велели молчать, – почти завизжал старший.
Я придержала Вуда за рукав.
– Как выглядел?
У мальчишки забегали глаза.
– Большой, но невысокий… в мантии! Темно-серой, как грязный камень, миледи! Почти без волос.
– Это клерк, которого я отправила к старухе Льен, – я отпустила руку Вуда. – Ты лжешь, мелкий паршивец!
– Не было никого! Ничего больше не было! – взвыл мальчишка.
Кипяток облил младшего, не делая скидок: рука Вуда не дрогнула. Что ж, именно за это я и платила. Мальчишка выдумывал, даже когда сам покрылся волдырями.
– Сначала они лгут, а потом называют тебя палачом, – тихо заметила я. Джереми повозился с кляпом.
– Еще подумай, – так же невозмутимо сказал Вуд.
От второго толку было не больше – он ревел и захлебывался в соплях. Я стиснула зубы и вернулась к старику. Тот дышал поверхностно и не открывал глаза, будто заснул.
Никто из поганых псов не догадывался, что стоит на кону. Что Дана Коул погибла, хоть никогда никого не поливала кипятком. А стоило бы. Жалость убивает.
– Что скажешь? – без особой надежды спросила я.
Старик разлепил глаза, в которых не было ненависти или злобы, только страшная усталость.
– М-миледя, уж простите, что был недогляд, не со зла я, клянусь я всею жизнею, но уж нечего мне вам больше…
– Ладно, – невозмутимо сказала я. Кивнула Вуду. – Топи.
Крик оглушил еще до того, как дряхлая кожа коснулась воды. Короткий всплеск, булькающее мычание, и голова старика наполовину погрузилась в котел. Руки Вуда стали шире из-за заметного усилия. Его невозмутимое лицо побагровело от жара и борьбы.
Старик дернулся, выгнулся в спине, разбрызгал воду. Горец успел отвернуться, и кипяток не попал ему на лицо. Стальная хватка, которой Вуд вцепился в чужое тело, походила на работу гончей с зайцем. Еще один всплеск, последние крупные пузыри воздуха вышли на поверхность, и закружились всплывшие волосы с пеной. Старик притих мгновением позже. По стенкам котла стекала вода, и капли разбивались на углях с громких шипением. Пленников осталось пятеро. Даже проклятые дети наконец-то притихли.
Вуд с досадой отряхнул руки, вытащил тело. Клерк взвыл, когда брызги коснулись его щиколотки, и взвизгнул во второй раз, когда мертвый сосед безвольно повис рядом. Вуд откатил конструкцию в сторону. Подул на волдыри на руке, так и не выругавшись. Может, когда ему платили, он не чувствовал даже боли.
Я не смотрела на обваренное лицо старика.
– Что же, времени у меня не так много. Я надеюсь успеть к ужину. – Я неспешно прошагала вдоль колонны, выправляя голос: – Гант, уж ты-то готов меня порадовать?
Он заговорил очень быстро, и в этот раз не закашлялся:
– Вы правы, что старушки не режут самих себя. Таким уж способом – точно! Но раны не могут лгать.
На мгновение я поверила. Я представила отца, плачущего в подвале, и десятки тел, которые он приказал сжечь и скормить животным, прежде чем отчаялся и оставил поиски. Представила убийцу, который не делает разницы между детьми, стариками, женами и матерями. Убийцу, которого не нашла одна из самых богатых семей Воснии.
– Чудеса, – отвернулась я.
– Вы пришли ко мне впервые! – с вызовом говорил Гант. – Я не знал вас, а вы не знали меня. И не я предложил вам свою услугу. Так назовите мне хоть одну причину для лжи!
– Люди лгут безо всякой причины.
– Так позвольте мне доказать свою правоту! Ответить по чести! – Я не успела ничего спросить, Гант тараторил на удивление разборчиво. – Я знаю, вы ищете убийцу старухи. Так дайте помочь! Нет никого, кто лучше меня определит причину смерти…
Я не знала, что злит меня больше всего: то, с каким вызовом он смотрел, его глубоко запавшие глаза или сам факт, что таких умельцев на всю Воснию – пересчитать по пальцам одной руки. А может, то, что у него, похоже, и впрямь не было причины лгать.
– Правоту? Честность? Раз уж ты прямой и честный человек, Гант, – я встала напротив него, сложив руки на груди, – скажи. Что такой честный и искренний человек забыл на войне?
Он растерялся, часто заморгал, пропустил вдох. Открыл рот и не сказал ни слова. Закрыл его.
– Ты же ветеран, Гант. По крайней мере, был им. Или это тоже ложь?
Клерк всхлипнул, Вуд чавкал, Джереми размял плечо, загремев железом. Гант смотрел мимо меня, когда заговорил вновь:
– Мою сестру нашли в разорванной одежде. – Он сморгнул. – Мы опоздали. На ее шее осталось девять темных следов.
Клерк прекратил всхлипывать. Голос Ганта звучал в тишине:
– Ему, должно быть, отрезало указательный палец на правой – так я подумал тогда. Я пошел под флаг и нашел его… их… через два года.
– Твоя сестра. Как ее звали?
И, помедли он хотя бы секунду или если бы у него забегали глаза, как у очередного выдумщика, я бы немедля приказала окунуть его в кипяток. Но Гант хрипло ответил:
– Анила. Ей было всего десять. Я… я должен был, верно?
– Миледи? – Джереми удивленно косился на меня.
Мы и впрямь потратили много времени.
– Я должен был, – сказал Гант, прежде чем подавился кляпом.
Вуд плавно отставил половник и поковырялся в ухе. Я прошла вдоль живых. Остановилась у мертвеца, почуяла запах бульона и тут же вернулась обратно.
– Чудеса, ну надо же! – Я хлопнула в ладоши и с силой улыбнулась: – Я готова поверить в одно чудо. Если кто-нибудь из вас выберется сегодня наружу живым.
Кадык на шее клерка дернулся. Он замычал и забился, привлекая внимание. Я кивнула, и Джереми вытащил кляп.
– Оксол, – резко выдохнул клерк, раздувая щеки. – Оксол, миледи!
Я сделала шаг вперед.
– …золото, одним платежом, – его губы кривились, – пришло из Оксола несколько дней тому назад! Не напрямую… поймите, с печатью, такие дела обычно… Важные! Очень важные дела…
Ногти впились в мягкую часть ладони. Я завела руки за спину. Важные дела? Отец не стал бы мне лгать. По крайней мере, в этом. По крайней мере, так нагло.