Словом, все крупное ворье, которое вешает воров поменьше, а зовется иначе.
Оставаться в Урголе на лишний день мне не хотелось. Потому, едва прибыв на место, я спустился в погреб у первой стены и передал весточку от Веледаги.
– Мы им всем… того! – погрозил кулаком наполовину беззубый эританец.
Должно быть, у всех в городе были свои счеты с Кливелом. Отказавшись от выпивки перед делом, я переоделся в темное, проверил самострел с отмычками, помазал голову сажей и проглотил ломоть хлеба – в Урголе меня ждала долгая ночь. В тот час я еще не знал, насколько долгая.
Хоть ворота в крепость круглый день были открыты, туда мне ходу не было. По уговору я должен был подняться у южной башни – дом наместника оттуда ближе всего. На вторую стену не так уж и сложно забраться, коли вы знаете, где начинать. Основная беда – дозор. Гвардейцы, припоминаете? В Урголе, на первый взгляд, только те и жили.
Просидев в углу под выступающей башней около четверти часа, я услышал шум – в городе и за стеной. Юнцы Веледаги начали свое дело. Я присмотрелся к сторожке наверху и собрался лезть. И тут-то почуял, что дело неладно: уж мне ли не знать, как болтают сторожа? Покуда я ждал отвлечения, с башни не донеслось ни шороха. Так, ходили с огнем вдоль кольев – и все. Я прибился к западной башне, в стороне от ворот. Должно быть, только это меня и спасло.
Шумиха в городе не стихала. Я пробрался к сердцу крепости по вихляющей стене, два раза укрывшись от сторожа с огнем.
Невысокий дом наместника, к которому еще только предстояло спуститься, братался с дровяником. С высоты я увидел, как из него, воровато озираясь, выскочил боец: приспустил портки и торопливо отлил за поленницей. В дровянике точно хохотнули, и я был готов ставить все свои зубы – так не смеется девица.
Новый холодок предчувствия не заставил меня отступить. Вместе с самострелом я тащил на себе всю гордость и славу, которой обзавелся в стенах острога. Старина Рут еще мог бояться. Но Кабир-гата не ведал страха.
Я спустился к дровянику, не поднимая шума. Незамеченным взялся за первый выступивший брусок нужного дома, поискал взглядом вход. Дальнее окно оставили распахнутым настежь. Холодновато было в тот сезон, я вам так скажу. Но сообразить мне не дали.
Весь внутренний двор озарило ясное чистое пламя.
По стене, по обе стороны, один за другим, поджигали огромные жаровни. Закатный, убийственно яркий свет, точно пожар, охватывал гребаную крепость.
– Пора! Жгут уже, – сказали в дровянике.
Нас всех, верно, ждали. Я бросился прочь, в спасительную тьму, туда, где еще не оставалось огней и шума. Перебежав небольшое пространство между прирубами, все дальше от башен, я вспомнил, что выход из крепости один. Невысокая издали гора теперь казалась бесконечной стеной. Из башен и домов, звеня кольчугами, вываливались гвардейцы.
Когда я взобрался на стену у тупика – быстрее этот трюк я не проделывал ни разу в жизни! – жаровни разгорались сильнее, добавлялись новые. Напротив домов, у оград, пылали широкие лампады. В ту ночь не жалели масла.
Сонный мальчуган, которого оставили у дальних жаровен, как раз у самого тупика, где я и скрылся, только шел разжигать огонь. Припозднился. В тот миг я славил всех медлительных людей, попомните мои слова! Я преследовал его до самого верха лестницы, ударил в голову, приобнял, чтобы не поднять шума, ласково уложил у жаровни – и так и оставил. Не было времени натянуть кольчугу, накинуть плащ, смыть сажу с лица. Я взял его факел, потрескивающий на ветру, – все отряды гуляли по стене, держа пламя. Вот и я пошел навстречу смерти. Шагом едва быстрее, чем положено гвардейцу в обходе – лишь огонь в руке выдавал меня за своего, и то, покуда мы не сошлись вблизи. Я шел и смотрел, запоминал. Не меньше дюжины гвардейцев скучали у ворот, особо не двигаясь. Ждали, коли меня спросите, и точно знали, кого ждут.
Возле второго подъема на стену, ровнехонько с моей стороны, зашевелилось пламя – отряд вот-вот собирался перегородить мой единственный путь на волю. Набрав воздуха в грудь, простившись с жизнью, я завопил:
– Он там, за поленницей! Я вижу, вижу! Лови его!
Я размахивал факелом, не позволяя присмотреться – издали в полутьме все похожи друг на друга.
– Лови…
Нет страшнее мига, когда замирают солдаты и смотрят в твою сторону, щурятся, соображают… И нет облегчения слаще – когда теряют интерес.
Гвардейцы ломанулись в самое сердце крепости, вниз по приставной лестнице. К великой беде – не все. Отряды у ворот так и остались на страже. Я выбил себе от силы еще тридцать шагов, на ходу доставая веревку…
– Ушел!
– Быть не может…
– Ищите, стервецы, не то я вам…
Нет, все сорок. Запыхавшись, я настиг северную башню и миновал жаровню. По счастью, спустившийся дозор смотрел во двор.
– Ну, чего там? – с нетерпением крикнул солдат у третьей жаровни, прямо у самых ворот.
– Нету его!
Я покосился на колья и почти взвыл от досады. Прошел слишком мало – в этой части города меня зажмут вернее, чем в крепости.
– Ну чего там, чего? – спрашивала двойка, лениво свесившись за ограждение.
У следующей жаровни стояла троица. Было поздно соображать что-то новенькое, коли меня спросите. Я пробежал мимо них.
– Эй, ты куда?.. – тупо спросил гвардеец, не рассмотревший меня с правого бока.
Его приятель оказался смекалистее:
– А ну стой, сука!
Теперь бежали мы вчетвером. Я сбросил факел, и уже видел западную башню. Местечко, где можно спуститься. Местечко, где славные невысокие крыши. Укрытие от стрел…
– Он здесь! Сюда! – визгливо крикнули в спину.
Я толкнул плечом дверь в башню, обернулся, вдел запор – и тут же с той стороны в полотно что-то врезалось.
– Выбивай!
Проскочив ко второй двери, я выбежал под небо, опрокинул жаровню со стены, но не успел собрать петлю – увидел отряд, спешивший навстречу. Два гребаных стрелка из трех. Я рванул обратно – и тут же пожалел: на второй двери не было засова. Осмотрел стену – мелкие бойницы, лестница. Путь наверх. Там – бойницы шире, а над ними – небольшой свес кровли. Я ухватился за него, как утопающий. Зарычал, стараясь подтянуться, толкался ногами… до чего тяжелая вещица – самострел!
Внизу трещала дверь, и второй отряд уже топтался у перевернутой жаровни. Я выполз на крышу, отдышался в грязные ладони. Глянул вниз – слишком высоко. Придется спуститься ниже. Хрясь! В дело пошли топоры? Я бесшумно сделал крюк по верху башни. Дверь выбили, продолжая угрожать.
– Ну, сучий ты…
Два отряда сошлись под крышей. Я, молясь всем богам, спустился туда, где недавно был первый, как лисица путает след…
– Вы его видели? – спорили в башне.
– …кто жаровню сбил, дурни?
– Только что тута был! Вот энтими глазами его…
– Коли видел, так куда он девался? Под землю?
– Туда пошел!
– А мы откуда по-твоему, а?
Кто-то громко сплюнул.
– Клянусь, я врежу, коли еще его кто заметит…
Самострел – тяжеленная и бестолковая вещица… до тех пор пока не сгодился. Я зарядил его, и руки вовсе не дрожали, как бы ни пророчил мне Веледага. Затем отставил в сторону, собирая прочную петлю. Проверил, ходит ли веревка в собранном ушке, перекинул ногу через частокол…
И без того разбитая дверь в башне отворилась с громким скрипом. Яркий свет факела красил огромного бойца когорты в рыжий. Борода по грудь, мелкие черные глаза и увесистый топор. Огонь факела показал и меня.
– Ты!.. – выдохнул Бурый.
В его глазах за короткий миг я увидел все: пробитый висок Живчика, грязную обмотку кортика, камень, на котором нацарапали «Рут».
Коли меня спросите, я вам скажу: не было времени что-либо растолковывать. А даже если бы и была у нас такая блажь, дело говорило само за себя. Я носил приказ Веледаги. Я получил имя от него. Забрал то, что обещал старой когорте, и так и не сознался, что жив-целехонек. Мы стояли в паре шагов друг от друга. Бывает такой короткий миг, когда руки делают все сами. Я приблизился и накинул широкую петлю на плечи Бурого, пока тот делал замах.
– Ты что… – прорычал он и завертелся, пытаясь высвободиться.
Из проема показался еще один солдат.
– Он здесь! Зде-есь!
Я вытянул веревку левой, стянув Бурого под грудью – тот отступил, невольно помогая мне закрепить петлю. Выхватил арбалет, выстрелив без упора, навскидку, как богам будет угодно. Болт пролетел в двух наперстках от ребер Бурого, разорвал стеганку у подмышки.
– Гха! – больше испугался он, и осел на задницу.
Второму повезло меньше. Всхлипнув, он заорал и осел в проеме, заслонив проход.
– Ахгв-ха!
Этого хватило. Перемахнув через колья, я бросил уже бестолковый самострел и начал спуск. Веревка обожгла руки. Я преодолел половину расстояния, отталкиваясь ногами от стены, и вдруг веревка задергалась. Один раз, другой. Ш-шух! Я полетел вниз вместе с ней. Ударившись задом об землю, чуть не запутавшись, я стиснул зубы, поднялся, как битая собака, и побежал.
– Беги-беги, – зарычал Бурый, свесившись. – Я тебя достану и сделаю снова мертвым, сукин ты сын!
Две стрелы разбились по правую руку – я успел вильнуть, прежде чем скрылся за углом здания.
– Беги к своему дому… Беги… я подожду!
Убегая во тьму, в чернильную ночь, каковой она и должна быть, я не сразу понял его слова.
Я уж опущу все грязные подробности того, как увел чужую кобылу и как страшно болел мой зад. Того, как я оставил своих в городе. В Урголе предупреждать к тому часу уж было некого: когда ждут в засаде, самому бы спастись.
Долгая ночь, помните? Я провел ее верхом, утаптывая грязь тракта. Рассвет еще не обозначился на горизонте: я оставил хрипящую лошадь у ворот, проскочил мимо дозорных, не отвечая на приветствие. Бегом преодолел расстояние до самой главной двери во всем чертовом остроге. И забил по ней кулаком. Бух-бух. Отбивали костяшки по дереву. Бух-бух. Колотилось мое беспокойное сердце.