Подвёл ты меня, Борис Николаевич, ой, как подвёл. Ладно… Подумаем ещё. Я смотрю на часы. Пора, нужно ехать к моему новому стенобитному орудию. Блин, кого же выбрать в генсеки? Этому-то осталось всего-ничего. Сейчас бы приоритеты расставить, начать работу, единомышленников подобрать…
Эх, размечтался я… А вдруг он, на самом-то деле, такой же никчёмный, как Горбач? Тот, мне кажется, только в подковёрных делишках и приуспел. А вдруг он не никчёмный, но просто решит законопатить меня в казематы и ку-ку? Ку-ку, мой мальчик…
Подрался, значит, с Панчишиным… А кто у нас следующий, кстати? Наверное, Мишин… Да, Мишин, он секретарь ЦК ВЛКСМ после Пастухова… Но кого же нам в генсеки-то выбрать?
После Дьяково я еду в КГБ. Пропуск на меня выписан, я прохожу и встречаю в приёмной Кири-Кири, Кирилл Кириллыча.
— Шеф велел тебя в больницу везти, — говорит он.
— В какую больницу? Опять опыты ставить?
— Нет… он сам там…
— То есть?
— Чего непонятного? В больнице он, на лечении. Велел тебя привезти. Поехали.
Меня заводят в палату. Бледный, осунувшийся Андропов сидит на кровати, к руке идёт трубка от капельницы.
— Приехал? — кивает он. — Садись. Вон стул. Кирилл, спасибо. Подожди в коридоре.
Я осматриваюсь. Чувствую себя немного неловко. Больничная обстановка, запах лекарств, шуршание белых халатов, предупредительные сестрички, негромкие голоса. Ему говорить-то можно что-нибудь? Не отъедет раньше времени, узнав о светлом и прекрасном будущем?
Сажусь на стул. Обстановка немного отличается от обычной больницы. Кровать более удобная, кресла… Похоже на гостиничный или, скорее, санаторский номер.
— Здравствуйте, Юрий Владимирович.
— Здравствуй. Давай сразу к делу. Профессор Сойкин сообщил, что ты действительно уверен в правоте своих слов. Осознанно не пытаешься врать. И полиграф подтвердил, что правду говоришь. Хотя странность есть, память, говорит профессор у тебя содержит несколько уровней информации, но все они соответствуют тому, что ты говорил. Получается, вроде действительно ты из будущего. Психического расстройства у тебя нет. Говоришь правду. Так что если тебя не запрограммировали в тайне от тебя самого, то тебе можно верить.
— Как запрограммировали? — хмурюсь я. — Под гипнозом? Вы про методики, позволяющие определённому типу людей делать внушения?
— Что за методики? — спрашивает он.
— На чём они построены я точно не знаю, на нейро-лингвистическом программировании, наверное. То есть, вы полагаете, что мне сделали подобное внушение? Для чего?
— Теоретически, — кивает он, — это можно было бы сделать, чтобы ввести меня в заблуждение по определённым моментам.
— А почему вы меня не спрашиваете про будущее? — интересуюсь я. — По этой самой причине? Опасаетесь, что меня запрограммировали, чтобы вас дезинформировать? Кстати, вчера по радио сказали, что в Иране выбрали президента.
— И что с ним? — удивляется Андропов.
— Его в этом году убьют. Бомба что ли… А… вот ещё в этот же год убьют Египетского президента. Я запомнил, потому что иранца сразу грохнули… ну, то есть убили. Запомнил не год, а обстоятельства. А вам волноваться можно? Я так понимаю, что не сумев доказать, что я вру, вы решили меня выслушать?
— Решил, — кивает он, — послушать.
— Тогда угадайте, какая страна через сорок лет будет экономикой номер один.
— Давай-ка без гаданий, — хмурится он. — Времени у нас не так много, сам видишь, условия не самые комфортабельные.
Это в точку.
— Тем не менее. Предположите. Самая большая экономика в мире.
— Хорошо, СССР. Наверное, во многом, благодаря твоим рассказам.
— Нет, результатов своих рассказов я ещё не видел. И не СССР. Это КНР. Китай.
— Серьёзно? — снова хмурится Андропов. — А какой у них строй?
— Да кто их поймёт… Определяющую роль имеет компартия. Это, как я понимаю, главный стержень государства. А экономика рыночная.
— То есть реформы Дэн Сяопина дали результат?
— Дали, да, ещё какой. Там, правда, есть сложности… будут то есть. Им предстоит найти путь, чтобы не попасть в кризис, но вы бы не узнали Китай две тысячи двадцатых. Он очень изменился. Большая часть радиоэлектроники производится там. Автомобили, поезд на магнитной подушке. Они вышли в космос, строят свои самолёты… Ну, в кооперации с Западом, конечно, но, тем не менее.
— А Союз?
Я вздыхаю.
— Что?
— Сейчас расскажу. Вот мне интересно, никто не нашёл ваших планов реформ. Вы вообще имеете такие планы? Хотите Россию обустраивать?
— Давай рассказывай, а то у меня процедура скоро, — сердито бросает он. — И хватит нагнетать уже. Китай-китай. Тебя китайцы ко мне послали?
— Нет. Я не знаю, есть ли сила, которая меня послала сюда, но раз я здесь, то жизнь положу, чтобы это не зря было. У меня сначала был план другой. Я не думал, что смогу вот так вам всё рассказывать.
— Так ты ещё ничего и не рассказал, но, раз уж об этом зашла речь… Ты же с Леонидом Ильичом встречался. Говорил ему?
— Нет, конечно.
— Почему?
— У него, при всём уважении и народной любви, шансов изменить что-то нет. А у вас кое-какие есть. По крайней мере, можете наметить карту и подготовить преемника.
— Своего? — щурится он.
— Чего? Преемника? Да, вы в будущем году генсеком станете.
Он поджимает губы и проглатывает эту информацию молча.
— Только не Горби, — качаю я головой.
— Это ещё кто?
— Горбачёв. Это его так западники ласково звать будут. Горби всё про… профукает. Всё, как есть. И не Ельцина. Тот ещё хуже. Простите, но приличных слов на его счёт нет. Если Горбач, можно ещё допустить, всё потерял по скудоумию, условно, конечно, то у этого такое эго, что и вселенной мало, чтобы сжечь в его топке.
— Ладно, начинай уже. Ельцина ты сам выкопал.
— Специально, чтобы вы его убрали подальше от власти. Он хозяйственник неплохой. Его в мирных целях надо. В таких направлениях, где царём-батюшкой себя чувствовать не сможет.
— Потом про него.
— Хорошо, слушайте. В начале года умрёт Суслов. Вы станете секретарём ЦК. В конце года не станет Брежнева. Новым генсеком изберут вас.
— И… и как долго я буду им оставаться?
Ну, блин… сказать чуваку, что уйдёт в вечность в семьдесят лет… так себе положение…
— Ну… — я качаю головой и хмурюсь.
— Да говори уже, знаю, что не долго. Сколько?
— Лучше не знать, мне кажется…
— Не в том мы положении, чтобы не знать. Я, так понимаю, нужно срочно делать что-то. Говори.
— До восемьдесят четвёртого. Но если в восемьдесят третьем не поедете в Крым, то не простудитесь…
Он замолкает и какое-то время мы сидим молча.
— Кто потом? — мрачно спрашивает он. — Горбачёв?
— Черненко.
— Что? Вот же старый… — он обрывает фразу, не договаривая.
— А в восемьдесят пятом придёт Горби.
— Слушай, такое нарочно не придумаешь. Я уже начинаю тебе верить. Стыд какой. Череда или даже чехарда стариков. Этот-то куда лезет? Ладно, продолжай.
— От него толку, честно говоря, будет, как от козла молока. Чурбанова посадит. Причём, вроде там сфабрикуют всё. И что это? Реформы? Тьфу… Это я про Черненко.
В общем, я рассказываю, что помню. Сначала даю краткий обзор. Прописываю картину сорокалетней истории крупными мазками. Пытаюсь обходить острые моменты, но он сразу врубается и заставляет говорить, как есть. Ладно. Говорю, как есть.
Набросав контуры, перехожу к проработке деталей, начиная от его собственной нелепой борьбы за трудовую дисциплину. Думаю, тут он окончательно убеждается, что информация у меня достоверная.
— Такого не придумать, — несколько раз повторяет он. — И я, кажется, понимаю, почему ты решил рассказать это мне.
— Я не историк, — говорю я. — Имейте в виду. Просто очевидец. Рассказываю то, что помню.
— Да, я вижу, но это, может даже и лучше.
Итог Российской империи приводит его в глубочайший шок и он даже хватается за голову. А через некоторое время нас прерывает врач.
— Юрий Владимирович… — мягко говорит он.
— Да, — кивает тот. — Мы уже заканчиваем. Всё, Егор. На сегодня достаточно. Завтра приезжай сюда к десяти часам. Сейчас позови Кирилла, а сам ступай. На сегодня хватит.
Чувствую, такими темпами мы будем долго ещё в истории разбираться.
Из ЦКБ еду домой. А там меня ждёт Платоныч. Мы договаривались встретиться. Заодно всё и обсудим. В тесном семейном кругу. Выглядит он, правда не слишком радостным.
— Случилось что-то? — спрашиваю я.
— Ну, кое-что есть, — соглашается он. — В понедельник Ева приедет.
— Да, — киваю я, это я помню. — Будет с «Союзхимэкспортом» контракт подписывать на селитру и карбамид.
— Ну да, план был такой.
— Был? — удивляюсь я. — Как был? На нас… вернее на Еву уже аккредитив выставили. Она должна будет гарантийное письмо привезти.
— Привезёт, — соглашается Большак. — С этим проблем нет.
— А с чем есть? — хмурюсь я.
Вроде бы уже ничем меня из равновесия не вывести. Уже и уволили и сегодня и о судьбе миров поговорили, что ещё-то? Казалось бы не вывести, а вот поди ж ты… Сердце неприятно сжимается. Вообще-то это наш первый контракт. И первоначальный план никто не отменял. Получится с Андроповым спасти мир — отлично. А если нет, что, в общем-то весьма и весьма возможно, учитывая, сколько остаётся времени, у нас есть план и деньги на его реализацию…
— С объёмами проблемы.
— То есть? — не понимаю я. — Объёмы ведь уже подтверждены.
— Мне позвонил секретарь ЦК по сельскому хозяйству и потребовал, чтобы все объёмы были направлены на внутренний рынок.
— Так там и говорить-то не чем. Ты ему сказал, что речь идёт всего о нескольких маршрутах?
— Ни одного килограмма, — качает он головой. — Ни одного.
— Это Горбач что ли? — восклицаю я.
— Он самый, — кивает дядя Юра. — Сказал, партбилет положу, если хоть один вагон отгрузим.
Нет, ну твою дивизию! От этого Горбача одни убытки.