— Ну, за производственные победы! — прожевав, провозглашает он и поднимает бокал.
— И скорейшее перевыполнение плана, — чокается с ним Платоныч.
— На самом деле, дядя Юра, — говорю я, когда товарищ Ефим уходит встречаться с кем-то ещё, — надо тебе самому с директорами дружбу заводить. Уверен, что гораздо эффективнее было бы сейчас работать напрямую с руководителем предприятия, чем с Захарьиным.
— Согласен, — кивает Большак. — Это несомненно. Я уже запланировал знакомство с директорами и развитие дружеских отношений. Просто сейчас, в конкретной сегодняшней ситуации на это времени нет, а Ефим справится, не так уж ему трудно будет. А мы завтра всё окончательно согласуем, и можно будет Горбачёву твоему докладывать и, соответственно сразу подписывать контракт с Евой и тут же начинать отгрузку.
— А кто, кстати нам грузить будет?
— Кирово-Чепецк, — отвечает он.
Большак уходит, а меня приглашают к телефону. Звонит Злобин и сообщает, что наша встреча отменяется, голова разболелась и вообще, какой-то он уставший.
Ну, ладно, я не настаиваю. А он добавляет, что на неделе обязательно со мной встретится и что у него появилась ко мне масса вопросов. Например, чего это вдруг его шеф настолько проникся ко мне интересом, что уже несколько раз удостаивал меня аудиенции. Договариваемся увидеться завтра-послезавтра, хотя эту тему я пока не слишком стремлюсь обсуждать…
Вместо встречи с Де Ниро, я еду к Скачкову и встречаюсь с ним. По сути, мы говорим о проверке наших сил, уже имеющихся и развёрнутых в различных точках. География оказывается довольно любопытной, демонстрируя сращивание «Факела» с криминалом. На сегодняшний день все наши базы имеются ровно там, где установлено влияние Цвета. Ну, что же, вместе — сила. Сим победим.
Новая неделя закручивает темп и с самого утра понедельника обрушивает мне на голову кучу разных рабочих вопросов. Я занимаюсь текучкой, которая накапливается и грозит в ближайшем будущем утопить.
Время несётся и мы с коллегами погружаемся в бурлящий поток привычных дел. Так что угроза увольнения не находит места в этой чехарде и, чуть померкнув, закрепляется где-то в прошлом, стараясь лишний раз не напоминать о себе. Разумеется, это лишь иллюзия, но иллюзия, помогающая справиться с неуверенностью.
Ближе к обеду появляется Панчишин.
— Егор, можно тебя на минутку? — хмуро спрашивает он.
Можно, мысленно отвечаю я, козу на возу и Машку за ляжку, но вслух произношу лишь нейтральные приветствия.
— Послушай, — говорит он, когда мы оказываемся в пустой курилке. — По поводу вчерашнего.
— Припомнил что-нибудь? — спрашиваю я.
— Да в том-то и дело, что ничего нет, — качает он головой и достаёт из помятой пачки сигарету. — Видать, не зря его первым секретарём назначили. Нет ничего, никаких залётов.
— Как это? — сержусь я. — Разве такое бывает?
— Ну, видишь…
— Вижу, — соглашаюсь я и чувствую, как меня накрывает злобой. — Вижу, конечно. Но это неважно. Важно, что видишь ты. Место секретаря ЦК, например. Видно тебе?
Панчишин глубоко затягивается и, напряжённо размышляя, молчит, ничего не говорит. Ну, а мне молчать совсем ни к чему.
— Ощущение такое, будто видимость ухудшилась за последние сутки, не правда ли? Вот что я скажу, прямо и без обиняков. Мне похеру, что там у вас было на самом деле. Было ли, не было ли — неважно. Важно лишь одно, что ты скажешь. Наслоишь ли на подтверждённый факт драки и протокол задержания любопытные детали и мерзкие натуралистичные подробности или нет.
— То есть… ты хочешь, чтобы я сам всё придумал? Хочешь, чтобы я клеветал что ли? И ради чего? Ради места секретаря?
— Да, — соглашаюсь я, — именно этого я и хочу. Молодец! Выдумай что-нибудь отвратительное и мы пойдём с тобой в светлое будущее. Либо скажи, что ничего не можешь, что всё перепробовал и на этом хочешь остановиться, завершая карьеру в той самой точке, в которой ты уже не первый год топчешься.
— Да, хоть бы и так! — с вызовом восклицает Панчишин.
— Не ори, если не хочешь повторить некоторые события из своей биографии, теперь уже со мной, а не с Пастуховым. Даю тебе времени до завтрашнего дня. Прими ответственное и взвешенное решение.
Я злюсь ещё и от того, что понимаю, насколько мерзкими выглядят мои слова. Мерзкими и отвратительными. Так что позиция Всеволода Игоревича Панчишина вполне объяснима. И, хотя я не собираюсь никакие подлые измышления о Пастухове распространять где бы то ни было, и нуждаюсь лишь в определённом рычаге для разговора непосредственно с ним, проснувшаяся праведность Панчишина ввергает меня в агрессивное настроение. Он меня просто бесит.
Поэтому, прислушавшись к себе, я ощущаю вдруг, что состояние моё можно назвать практически идеальным для намеченного разговора с Наташкиным начальником. Прямо то, что надо, никаких сдерживающих факторов, чистая и неомрачённая воля донести до этого самовлюблённого мудака простые и вечные истины.
Позвонив Алику, я накидываю пиджак и выхожу из здания ЦК. Подхожу к машине и берусь за дверную ручку. Но открыть дверь не успеваю. Происходит что-то довольно странное. За моей спиной, на тротуаре раздаётся совершенно несоответствующий моменту звук.
Я даже сначала не успеваю сообразить, понять, что именно в нём не так. И лишь, когда начинаю поворачиваться, приходит озарение. Мотоцикл! Это звук мотоцикла.
И точно, на тротуаре останавливается мотоцикл. Через опущенное чёрное забрало лицо мотоциклиста я рассмотреть не могу. Да и… какая разница. Разницы нет, потому что всё внимание я переношу на его руку, в которой оказывается зажатый пистолет. И пистолет этот оказывается наставленным на меня. Твою дивизию…
10. А вместо сердца пламенный мотор
А я, честно говоря, не думал, что они рискнут сюда сунуться. Вроде же показательно отшлёпали. Преподали науку, заставили бабки собирать, а им всё ни по чём. Впрочем, в Питере и Ташкенте тоже шлёпали, да не в коня корм. Придётся пройтись по ним нашим «Торнадо». Если Злобин согласится или даже Андропов.
Блин, неудобно может получиться. Андропову, значит, я открылся, а вот проверенному соратнику по борьбе нет. Расстроится ведь мой друг Де Ниро. И обоснованно, между прочим, расстроится.
Глупо, конечно, думать о всякой чепухе, когда на тебя направлена чёрная дыра ствола. А отрезок времени между тем, как указательный палец опускается на спусковой крючок и нажимает на него очень небольшой. Просто до смешного небольшой. Обычно. На практике…
Смотри-ка, а ствол тоже с глушаком. Не из нашей ли пещеры ведёт этот след? И кто они, всё-таки, грузины или азербайджанцы? Или этническая принадлежность — это лишь ширма? А если…
Додумать я не успеваю, потому что раздаётся выстрел. Щелчок, едва различимый в грохочущем городе. Звук, растаявший в шуме огромного мегаполиса и неуслышанный бегущим по своим делам людьми. Какая чудовищная штука… Щёлк… и чья-то жизнь обрывается. Полностью останавливается.
Все те же самые люди, не замечая чьего-то отыгравшего финала, продолжают мчаться дальше, совершая привычные действия и перебирая ногами в своих колёсах, как хомяки и белые мыши. Всё остаётся как было, а кто-то, принявший пулю, выпадает из этого монотонного, по сути, и однообразного контекста.
Но, как бы то ни было, хорошо, что этот кто-то не я. А ещё хорошо то, что в результате этого щелчка, сопровождающего полёт смертоносного жала, никто другой тоже не выпадает из жизненного контекста.
Момент, конечно, получается весьма острым. И на долю секунды я оказываюсь незащищённым и уязвимым. Правда, когда я поворачиваюсь к мотоциклисту и замечаю в его руке пушку, сзади к нему уже летит Виктор.
Алик стоит рядом со мной, а вот Витёк находился чуть поодаль, страхуя мой проход от парадного подъезда ЦК ВЛКСМ до автомобиля «Волга» чёрного цвета. И теперь, когда рука мотоциклиста выпрямляется, направляя в мою сторону оружие, Виктор уже подныривает под эту самую руку.
Наездник железного коня явно не собирается выступать с прощальным напутствием, подражая героям кинокартин. Он просто и деловито вынимает из-под полы короткой кожаной куртки свою аркебузину и сразу начинает нацеливать мне её в грудь.
Витёк, выскакивая из-за спины этого чёрного рыцаря, не мешкает ни мгновенья и бьёт по руке с пистолетом снизу вверх, и тут же, практически одновременно, херачит локтем ему по горлу, заставляя откинуться назад и, потеряв равновесие, упасть навзничь и оказаться придавленным мотоциклом «Ява».
А я говорил, не рычи…
Шлем, защищающий подбородок, мешает, конечно, уделать его с первого удара, но тут уж начинает действовать Алик, прыгая на поверженного убивца, как Чингачгук, вождь апачей. Он опускается ему на грудь, Витёк срывает шлем, а Алик разит беспощадными ударами по беззащитной роже.
— Проходите, товарищи! — прикрикиваю я, распугивая, начинающих кучковаться вокруг нас прохожих. — Работает милиция! Проходите, не задерживайтесь!
В итоге мотоциклист оказывается в багажнике, а Виктор на мотоцикле. Алик прыгает за руль машины, а я рядом с ним, на пассажирское сиденье.
Мы срываемся с места, оставляя за собой недоумённые возгласы сограждан. Не исключаю, что некоторые особо сознательные записали или запомнили наши номера и уже звонят по телефону ноль-два. Хорошо, что от начальника ГАИ у нас есть талон, дающий право быть правым.
Разговор с Наташкиным начальником приходится отложить. Ну, не ехать же к нему с человеком в багажнике. Хотя, это можно было бы продемонстрировать, как наглядный аргумент. Наглядная агитация, так сказать. Но нет, ей же там ещё работать. Поэтому мы едем сразу на базу, где у нас имеется секретный подземный бункер, КП, оборудованный несколькими, закрываемыми наглухо помещениями со всеми удобствами.
Ассасин таращится, крутит головой, пытаясь понять, куда он попал.
— Смотри-смотри, запоминай, если сможешь выйти, расскажешь своим как выглядит частная советская кича. Ты грузин? Алё? Язык прикусил что ли?