— А-а, — понимающе кивает он. — Подождать можете.
В этот раз я подготовился, теперь всё не просто так. В машине большой букет пионов. Аромат, нежность, красота. Всё при нём. Так что этому начальничку с его вялыми розочками ничего не светит.
Разумеется, про начальничка я несерьёзно. Вот прицепился к нему и веду мысленное соревнование, нелепое да и глупое, разумеется. Просто так, хохмы ради.
Так, ну, где она там… Пора бы уже… Придётся звонить снова.
— Молодые люди, она уж ушла, наверное, — хмурится вахтёр. — Я через десять минут закрывать буду.
— Да-да, — киваю я. — Мы сейчас.
Мерею шагами вестибюль с мраморными колоннами и уродливой будочкой вахтёра. Да где она? Я смотрю на часы, и тут… «цок-цок-цок». Торопливо стучат каблучки по каменному полу. Она наверное. Выглядываю из-за колонны. Точно. Бежит, торопится, голубка моя.
— Рыбкина! — вдруг раздаётся властный мужской голос.
Наташка останавливается, и к ней вальяжно подходит тот же самый ухарь, садовник, начальник. Он подступает к ней близко, значительно ближе, чем это предусматривают отношения служебного характера. Она делает шаг назад, отходит, а он опять приближается. Наклоняет голову и что-то настойчиво ей говорит.
Руки у него засунуты в карманы, на лице нагловатая усмешка. Говорит и говорит. Воркует прям-таки. Наташка качает головой и снова отступает. А он успевает вытащить из кармана руку и поймать её запястье.
— Рыбкина! — восклицает он и снова, понизив голос, начинает ездить ей по ушам.
Вот сучёнок. Виктор бросает на меня вопросительный взгляд, но я легонько качаю головой, нет, мол, не нужно.
— Сергей Романович! — восклицает Наташка. — Как это понимать? Я же вам уже всё объяснила! Это уже ни в какие рамки!
Он кривится в улыбке и продолжает убалтывать попавшую в силки птичку.
— Отпустите немедленно! — негромко, но грозно произносит Наташка.
Я её знаю, этот тон значит… а что он значит? Я такого и не слышал от неё. Кажется, она разъярена, как дикая пантера.
— Сергей Романович, — чётко и сердито повторяет она. — Оставьте меня в покое, у меня жених есть. Я вам ясно дала понять, что ничего за рамками служебных отношений меня не интересует! Отпустите руку! Отпустите, я вам говорю!
Ну козлина. Конец тебе.
Нам кто-то дал стальные руки-крылья, а вместо сердца пламенный мотор…
Кто дал-то эти руки-крылья? Ветер что ли, а может, Сталин? Блин, сейчас пока не вспомню не успокоюсь…
А мой собственный пламенный мотор, тем временем, заводится с полуоборота. Есть такой грешок. Горячие реактивные струи уже полыхают и мечутся по трубам артерий, вытесняя кровь и душевное тепло, заменяя их разрушительным и неукротимым огнём гнева.
Я оглядываюсь на вахтёра и… во дела… Его там нет. Куда делся-то? Пошёл форточки проверять? Хрен с ним. Я делаю глубокий вдох и выхожу из-за колонны. Суженая моя стоит ко мне спиной и не знает, что я здесь. А хлыщ этот, Сергей Романович, меня замечает. Здоровый кабанчик, покрупнее меня. Лицо его искажается надменной гримасой, но руку Наташкину он выпускать не торопится.
— Отпустите руку! — рычит она. — Я последний раз предупреждаю.
— Да кто тебя держит-то, дурочка, — ухмыляется он и подписывает себе приговор. — Сама же ко мне прилепилась.
— Ну-ка, молодые люди! — раздаётся голос вахтёра. — А ну, я кому сказал!
Поздно, деда, поздно…
11. Всем хорошо быть не может
Почему-то, я так и думал…
Ах, не солгали предчувствия мне,
Да мне глаза не солгали.
Ту, что я видел когда-то во сне,
В гости на встречу везёт пароход…
Её острые коленки способны с ума свести. Меня, например, сводят. И чего в них такого? Что за тайна, что за магия, заставляющая трепетать видавших виды мужей? Вот хрен знает, честное слово. Наверное Эрос с Афродитой наколдовали. Сто процентов, я больше, чем уверен.
В общем, сексапила в них выше крыше, но сейчас, вот прямо сейчас, в этот конкретный и неповторимый момент времени на передний план выходит далеко не эротика и нежность.
Бац!!!
Ох, совсем не нежность. Пялился на ножки моей птички? Ну вот, имеешь возможность познакомиться с ними ближе, по крайней мере, с одной из них, с правой.
Резко, без размаха, как пружина, катапульта, ударный механизм! И тут уж впору «Вечерний звон» исполнять.
Как много дум наводит он…
Омм….
И ещё, по роже, а именно по носу, на этот раз уже рукой. Не зря же мы тренируемся с некоторой регулярностью даже.
— Напрасно вы, Сергей Романович, — говорю я, — ступили на этот скользкий и, честно говоря, совершенно пошлый, путь харрасмента. Сексуальные домогательства не красят столь высокопоставленного человека, как вы. Вы же начальник, да? А ведёте себя, как дешёвый, с позволения заметить, фраерок. Нехорошо. Я, кстати, Егор Брагин, жених этой девушки.
— Да я вас… — сипит начальник, побагровевший от попыток сохранить лицо и хотя бы немного скрыть степень физических страданий, обрушившихся на него.
Я приобнимаю Наташку за плечики и целую в висок.
— Привет.
Она сначала выглядит перепуганной, словно ожидает от меня нагоняя. Известно же, обученный приёмам спец, по сравнению с обычным начальником среднего звена, всё равно, что вооружённый крупнокалиберным пулемётом.
Но, поняв, что я не то чтобы распекать не буду, а, напротив, буду хвалить, она выдыхает и позволяет задорным искоркам, порой встречающимся у победителей, поплясать в своих прекрасных глазах.
— Вы, товарищ Зевакин, на виду у двух свидетелей и одного сторожа допустили отвратительные действия по отношению к подчинённой, и это может вам стоить партбилета, должности и, как ни прискорбно, даже потомства.
— Семёныч! — кряхтит, стараясь не завыть, этот поц. — Вызывай милицию!
— Вы что, сеанс саморазоблачения задумали? Это не обязательно. Мы не настолько кровожадны, да же, Наталья?
Она смотрит на меня влюблёнными глазами, ну а что ещё старику нужно? Разве что кружечку старого доброго эля.
— А впрочем, почему бы и нет, — пожимаю я плечами. — Семёныч, вызывай, будем заявление на Сергей Романыча составлять. Несколько даже. Если он как следует не извинится.
— Так это… — недоумённо чешет в затылке старый вохровец. — Сергей Романович, вызывать что ли?
— Иди, — выдаёт сквозь зубы потерпевший и, кажется ему становится немного лучше.
Физиономия его постепенно приобретает более натуральный вид. Мелкие капельки пота на лбу, конечно, выдают, что его организм только что выдержал некую перегрузку, но в остальном всё в порядке.
Я рассматриваю этого красавчика с чёрными волнистыми волосами, иссиня-чёрным подбородком и чёрными же глазами. Как у настоящего баловня судьбы у него капризный рот и пренебрежительный взгляд. Даже сейчас, когда ему надрала зад девчонка. И даже несмотря на розовую водичку под носом.
Разумеется, никаких заявлений мы не пишем и никакую милицию никто не вызывает.
— Нужно бы извиниться, — подмигиваю я. — И пообещать в будущем воздерживаться от подобного поведения. Вы меня поймите правильно, я как лицо заинтересованное просто настаиваю на данной процедуре. Иначе ничего не останется, как идти к вашему парторгу, вышестоящему начальнику или даже в минвнешторг.
— Ладно, — вдруг соглашается засранец и чуть прищуривается. — Хорошо же. Рыбкина, я прошу меня извинить. Произошло досадное недоразумение. Ты неверно истолковала мои действия.
— Вообще-то, верно, — кивает Наташка.
— Нет-нет, уверяю тебя, неверно. Ну что же, это мне наука. Впредь буду более ясно изъясняться. Впрочем, как мы видим, я за это хорошенько получил. Могу тебя поблагодарить. А сказать я тебе хотел… Видишь ли, я этак завуалированно изъяснялся исключительно, чтобы не обидеть, понимаешь? Потому что смысл сказанного сводится к тому, что ты не слишком хорошо работаешь. Недотягиваешь, недорабатываешь.
— Что? — задыхается от такой чудовищной лжи Наташка. — Как вы можете такое говорить!
— Да-да. Ну, а кто тебе ещё скажет? Легкомысленная ты и не слишком ответственная. Вот… Извини, что приходится заявлять так прямо, в лоб, но по-другому, как мы видим, ты не понимаешь. Собственно, я же тебе намекал, мол, вернись на рабочее место и доделай то, что не доделала. Переделай то, что сделала плохо. Вот и всё. Не знаю, что ты себе навоображала. Да и свидетели твои — тоже. Они люди заинтересованные, сами признали.
— К моей работе не было ни единого… — начинает Наташка, но он её перебивает.
— Мы тебя щадили, не хотели говорить, но, знаешь, думаю, рано или поздно, необходимо узнать о себе горькую правду. Подумай, на своём ли ты здесь месте, пока какой-то более добросовестный и порядочный сотрудник…
— Что⁈
— Прости… — пожимает он плечами, разворачивается и уходит по коридору в глубину здания.
Вот говнюк. Похоже, придётся с ним поработать дополнительно. Слишком уж он наглый…
— Ну, что скажешь, Вить? — подмигиваю я, когда этот хлыщ скрывается из видимости.
Виктор восхищённо качает головой:
— Удар в пятачок был отличным. Ну, а… как сказать-то… Тот второй, то есть первый, коленом, значит… Это вообще, выше всяческих похвал! Просто мастерски. Тренер был бы доволен. Наталья, браво!
— О! — подхватываю я. — Вите верить можно. Он боец с большой буквы. Молодец, ты, душа моя.
— Да ну вас, — отмахивается Наташка, — с издёвками вашими. Ну, а что я делать должна была? На шею ему бросаться?
— Нет, конечно, что ты говоришь! Ты молодца. Правда. Честное слово. Смотри, что я тебе привёз…
— Что⁈ Серьёзно⁈ Какая прелесть… Обожаю пионы!
Ну да, кто ж их не любит… Она обнимает букет и погружает лицо в нежную бледно-розовую прохладу.
— Как много… — совершенно счастливо шепчет Наташка, целуя благоуханные трепещущие лепестки. — Спасибочки…
Вечером мне звонит Дольф и рано утром, перед тем, как отправиться в ЦК, я заскакиваю к нему в ментовку.
— Смотри, по нашей части, между прочим, проходил Панчишин твой. Спекуляция. А вот тут, глянь, драка и непреднамеренное. По молодости лет. Кража, опять же…