— Хороший вопрос, мать твою! — хрипит Злобин.
— Поэтому, единственное, что нам остаётся, это немного поговорить. А вы, Кирилл Кириллович, мне рот затыкаете.
Вспыхивает молния.
— Сейчас громыхнёт, не стреля…
Договариваю я уже после того, как над нашими головами раздаётся оглушительная канонада:
— … йте…
Напряжение нарастает. Глаза, заливаемые дождём всё пристальнее вглядываются в лица противников, ожидая толчка, ведущего к неминуемой развязке.
— Леонид Юрьевич, — перекрикивая дождь, продолжаю я. — Бывают в жизни случаи, когда нам приходится говорить почти что искренне.
— И что это за случаи? — подхватывает мяч Злобин.
— Первый — это исповедь, а второй — ствол пистолета, направленный между глаз. Образно говоря. Оружие, в принципе, может быть любым. Правильно?
— Не бесспорное утверждение, — пожимает он плечами. — Но что-то в этом есть.
— А вы как думаете, Кирилл Кириллович? — продолжаю я. — Вот, например, ваши мотивы мне совершенно понятны. Вы действуете прямолинейно и безыскусно, но объяснимо. А вот мотивы Леонида Юрьевича… Тут, как бы это сказать, помозговать надо. Вы как думаете?
— Брагин, ты чего несёшь? — недовольно рычит Злобин.
— Ну, вы сами скажите. Вы вырубаете помощника своего шефа, суёте его в багажник, тайком вывозите фигуранта. Словом, сжигаете все мосты, ведёте себя, как раскрытый шпион, будто уже никогда не планируете возвращаться обратно. Давайте, скажите что-нибудь. Сейчас нужно говорить откровенно, ведь от этого зависит самое дорогое, что у всех у нас есть.
— Егор, тебе чего там в голову ударило⁈ Он же хотел отвезти тебя, как мартышку на опыты! Ты не понимаешь?
— Ну, это звучит не слишком убедительно, — говорю я. — Но даже если и так, я с вашей помощью избегаю опытов, а вам-то что? С вами-то что будет после всей этой катавасии? То есть, вы по сентиментальным соображениям спасаете меня от превращения в овощ и перечёркиваете многолетнюю карьеру? Что с того вам?
— А ты не такой уж и дурак, как я вижу, — подаёт голос Кири-Кири.
— Не слишком лестное высказывание, — усмехаюсь я. — И всё-таки, Леонид Юрьевич! Ответьте, пожалуйста.
— И какую, по-твоему, цель я могу преследовать? — щерится мокрый Злобин.
— Не знаю, вы скажите. Может, поняв, какой я ценный фрукт, вы решили переправить меня своим заокеанским хозяевам. Или устранить, чтобы я вас не выдал, зная кое-какие расклады.
— Что⁈
В этот момент, перечёркивая чёрное небо, предвкушающее финал нашей драмы, снова вспыхивает молния. Она извивается, как захвативший весь мир жирный неоновый червь, подключённый к высоковольтному источнику.
Раздаётся невероятный грохот, от которого того и гляди разверзнется вся наша твердь земная. Только мне этот гром кажется жутко растянутым, будто магнитная лента с записью звуков грозы застряла в лентопротяжном механизме.
Я делаю шаг, практически рывок вперёд, переношу тяжесть на левую ногу, а правой, быстро и яростно, мгновенно, будто взбесившаяся гигантская муха, наношу сокрушительнейший удар по руке сжимающей рукоять пистолета.
Я бью по кисти Кирилла Кирилловича, пока он пожирает глазами Де Ниро. Постов успевает плавно нажать на спуск, из ствола выползает медлительное пламя и выплывает маленький смертоносный кусочек металла, отправляясь и в без того изрешечённое небо. Судя по потокам воды, льющимся сверху, дыр там хватает, так что одной больше, одной меньше…
Пистолет выскальзывает из руки и медленно, как в невесомости взмывает ввысь, а потом начинает плавный спуск, совершая долгие кувырки. К Постову подплывает Виктор и крушит его подбородок размазанным и бесконечно долгим ударом снизу. Как кувалдой. Как в балете.
Ну, а потом всё по асу Пушкину, тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца. Правда наш пока ещё жив, но замотан в сеть и выглядит, как личинка большого насекомого.
— Жив, курилка? — спрашиваю я.
Молчит, только щёки надувает. Жив, куда ему деваться.
Мы запихиваем его на заднее сиденье злобинской машины.
Как по волшебству, дождь прекращается. Но мы уже полностью промокли, буквально до нитки. Воздух тёплый, но мокрая одежда и вдруг набежавший ветерок заставляют поёживаться. Пахнет сырой землёй. Летом.
— Ну, Егор, — качает головой Де Ниро. — Я уж думал, что хана мне. Натурально разыграл.
Мои парни стоят в сторонке и нас не слышат.
— Вообще-то, я не разыгрывал, — тихонько говорю в ответ. — Б-р-р-р… Холодно.
Зуб на зуб не попадает.
— То есть? — лыбится Де Ниро, подрагивая на ветру…
— То есть? Вопросики остаются. Ситуация требует объяснения.
— Ну, ты гусь, — качает он головой. — А чего же ты тогда не меня, а этого чудака вырубил?
— Ну, как сказать… Постов мне не нравится, а вас я давно знаю, люблю всем сердцем, как близкого родственника, практически, как брата, учитывая совсем небольшую разниц в возрасте. У нас, опять же, дел общих много.
— Как бы не пришлось их сворачивать.
— Рановато. Ещё не сезон.
Он чуть вздрагивает от этой андроповской фразы.
— Да ну тебя. Ну, а если я, действительно, шпион?
— А это уж вы сами мне скажите. Не хотелось бы, конечно…
— Поехали. У меня здесь пункт, поменяем машину и уедем туда, где нас не найдут. Там и поговорим обо всём.
— Нет, Леонид Юрьевич, это было бы неразумно. И для вас, и для меня. У меня у самого есть такая точка. Залягу, пережду, пока шум пройдёт.
— А он не пройдёт, если ничего не предпринять.
— Предприму, — киваю я. — Вам о себе позаботиться надо. Боюсь, вопросы не только у меня будут.
— Да, — беспечно машет он рукой. — Скажу, что ты запсиховал, когда этот хер упомянул профилакторий. Андропов об этом ничего не говорил, а помощник наехал резко и всё такое. Потом ты его монтировкой шарахнул…
— Я⁈
— Ну, да, когда он в багажник заглянул, — подтверждает Де Ниро. — А я решил сыграть на доверии. Вывез тебя из конторы и повёз на нашу базу. Она здесь, кстати, в Одинцово. Хотел сказать, что размещу тебя в безопасности. Ну, и… сам понимаешь, да?
— А на самом деле, куда мы ехали? — хмурюсь я.
— Туда и ехали, на базу. Взяли бы там другую машину. Никто бы и не сообразил ничего.
— Ну, допустим… — я киваю. — А зачем, спросит Андропов, вообще нужно было вывозить меня с территории?
— Чтобы укрепить доверие, — пожимает он плечами с таким видом, будто говорит что-то само собой разумеющееся. — У нас же с тобой сложились хорошие рабочие отношения? Ну, и вот.
— А зачем укреплять моё доверие, если меня можно просто накачать всякой химией и выведать, всё что мне известно, даже то, чего я и не помню отродясь?
— Ну, это большое преувеличение, — заявляет он. — Нет такой химии. То есть, имеются, конечно, препараты, но далеко не такие эффективные, как ты думаешь. Да и побочных эффектов много. Можно вообще испытуемого убить случайно или дурачком сделать.
— А всё-таки?
— Что? Зачем доверие? Есть такая методика, хороший полицейский, плохой полицейский. Он, стало быть плохой, а я хороший. Плохой на тебя давит, а хороший вызывает доверие. Например, чтобы использовать тебя в каких-нибудь комбинациях. Чтобы ты сам хотел в них поучаствовать. Чтобы развязать тебе язык. Ты вот совершенно чётко и чистосердечно сказал, что подозреваешь Постова в связях с Гордиевским.
— Да? — удивляюсь я. — Когда это?
— Ну… когда шарахнул его монтировкой.
— Это вряд ли.
— Почему?
— Во-первых, с чего бы это? Гордиевский одиночка, для него подобные союзы — лишний риск.
— Ерунда. Ему дали задание кураторы, вот он и завербовал или привлёк Постова в свою группу. Это ещё не факт, конечно, но вероятность-то нельзя отметать. Человек он весьма осведомлённый, надо сказать. А тебе вот известно, что у Гордиевского был… ну, то есть сейчас имеется напарник, приближенный к председателю, а кто именно не знаешь. Или не помнишь, или это не установлено. Вообще, лучше не говорить, что не помнишь, а то действительно можно будет принять участие в испытаниях различных химических веществ.
— Не факт, что кураторы уже есть. Этого я не знаю. Может, он только в Лондоне получит руководителя. Его же ещё не направили туда.
— Не важно, — пожимает Злобин плечами. — Для отвода глаз версия сгодится. Точно не хочешь, чтобы я тебя спрятал в надёжном месте?
— Знаете, Леонид Юрьевич, вы круче Джеймса Бонда. Просто воплощение мистера Рипли.
Версия, которую он заготовил для Андропова, хороша тем, что подходит и для меня. Мне он её представил с одной стороны, шефу покажет с другой, и все будут довольны, удовлетворены и практически счастливы.
Вот какой хороший у нас товарищ. Заботится о деле и о друзьях. Акула хренова. Осадочек и некая недосказанность вкупе с неясными подозрениями останутся, но их, как известно, не только к делу, но и ни к чему другому не подошьёшь.
Нет, мне он, конечно, нравится, но это не добрый дядюшка, это волк в овечьей шкуре. Несомненно.
— Мистер Рипли мне неизвестен, — качает головой Злобин. — Но если он литературный герой, то стоит помнить, что литература, как правило, отстоит от настоящей жизни так же далеко, как небо от земли. Ладно. Лучше долго здесь не торчать. Нас наверняка видели и уже стуканули, куда следует.
Мы прощаемся.
— Егор, — говорит он, пожимая мне руку. — Я на твоей стороне. И рисковал своей шкурой только, чтобы спасти тебя. Из «профилактория» ты бы вышел совсем другим человеком, если бы вышел, вообще. Я, конечно, рисковал, но ты рискуешь куда больше. Зря ты с этим всем к Андропову пошёл, ко мне идти надо было.
Может, и так. А может, и не так. У меня планы. Цели у меня. А тут шанс, какой-никакой. Да и прижали основательно.
Я залегаю на дно и пару дней вообще нигде не свечусь. В Дьяково, разумеется. Забор у меня высоченный, хоть и покосившийся. Печь топить нужды нет — конец июля, и так тепло. Запасов хватит на несколько месяцев. Тушёнка, крупы, сухари, сахар, чай, печенье. Всё есть. Плитка электрическая кочегарит исправно. Курорт. Скучно, конечно. Бездействие — это что-то новенькое. У меня такое даже и не знаю, было ли когда-нибудь.