Но я занимаюсь. Делаю растяжку, отрабатываю походку ботана, читаю Плутарха. И думаю. На третий день надеваю растрёпанный парик, большие очки со специальными толстыми линзами, растоптанные ботинки, мешковатые брюки, вытянутые на коленках, клетчатую рубаху-ковбойку и самошитую кепочку типа бейсболки.
Смотрюсь в зеркало. Ничего так себе, красавчик просто. Настоящее огородное пугало. За три дня отросла щетина, редкая и почему-то пегая, совершенно дурацкая, но в качестве маскировки сгодится.
Подхожу к забору за домом, отодвигаю доску и попадаю в заросли клёна. Продираюсь через узкую полосу и оказываюсь на дороге, ведущей к продуктовому магазину и автобусной остановке. Меня интересует таксофон.
Народу немного, но есть. Несколько человек сидит на лавке на остановке. Кто-то идёт из магазина, кто-то — в магазин. Я шагаю с независимым видом отработанной походкой увальня мимо сваленных брёвен, которые скоро станут столбами для электропроводов.
Рабочие о чём-то оживлённо спорят, курят, сплёвывают, величают кого-то по матушке и в сердцах пинают здоровенную деревянную катушку с намотанным тросом.
Я захожу в телефонную будку и набираю рабочий номер Платоныча. В это время он должен ждать моего звонка. Вот я и звоню. Без двушки. Жду, когда раздастся гудок и нажимаю на рычаг. Набираю ещё раз, жду два гудка и снова даю отбой. В третий раз жду трёх гудков. Это условный сигнал. Один-два-три — количество звонков.
Получив этот сигнал, Платоныч должен поехать к нотариусу Нинель Теодоровне и дождаться моего звонка. Ровно через тридцать минут после получения сигнала. Если не позвоню, нужно ждать ещё пятнадцать минут, а потом уже уходить. У Нинель есть отдельный кабинет, где должен сидеть консультант или секретарь. Комнатка эта пустует и иногда используется для пересчёта денег.
Я вешаю трубку, выхожу из будки и подхожу к остановке.
— Бабуля, давно ждёте? — спрашиваю я у бабки с корзинкой в руках. Она сидит на лавочке и с любопытством озирается по сторонам.
Словоохотливая, должно быть, от природы, она отвечает:
— Я уже сижу с десяток минут. Зашла вот в магазин, купила хлеба, значит, сметаны баночку, выхожу, а он хвостом машет. Автобус стало быть, не успела малость. Ну и, выходит теперь, минуток семь или десять прошло уже. Так что, ждать теперь не переждать. Почитай минут двадцать ещё. Самое малое — пятнадцать.
Я благодарю. Захожу в магазин, поглядывая в окно, чтобы не пропустить автобус. Мне нужно проехать пару остановок и позвонить Платонычу уже из другого автомата. Большого смысла в этом нет, но конспирация, всё-таки, дело важное. Это ещё вождь мирового пролетариата Ульянов-Ленин провозглашал. Можно было бы пешком пройти, но здесь дорога плохая, да и могу не успеть. На автобусе надёжнее. Ходит он не точно по времени, но относительно регулярно. Это я уже проверял.
В магазе покупаю бутылку кефира и два бублика с маком по пятачку. Выхожу. Рабочих уже нет, наверное на обед пошли. Я сажусь на бревно, открываю кефир и кусаю бублик. Чисто Шурик из операции «Ы». У него, правда, батон был.
В общем, мимикрирую, как хамелеон, сливаясь с ландшафтом. Ем, а сам посматриваю кругом. После дождей всё давно уже высохло. Солнце сквозь рубашку припекает спину. Тепло. Беззаботно чирикают воробьи, где-то тарахтит компрессор, дует лёгкий ветерок.
И вот в нём, в этом ветерке уже ощущается дыхание скорой осени. Едва-едва, но всё-таки чувствуется. Может, в запахе, может в едва ощутимой прохладце… Казалось бы, ещё весь август впереди, а вот гляди ж ты…
Дом, в котором размещается наша база, видно отсюда, с остановки. Правда, только крышу, торчащую из потемневшей листвы. Ещё отсюда немного просматривается проезд. Дом стоит на отшибе и дорога с обеих сторон поросла густым кустарником, в основном шиповником.
Мимо остановки проезжает чёрная «Волга». Задний пассажир внимательно осматривает всех людей. Сканирует, сучонок. Скользит взглядом и по мне, а потом безразлично отворачивается. Хе-хе… Вот тебе раз… Я не прячу лица, не дёргаюсь, а спокойно попиваю свой кефир. Узнать меня в таком виде не так уж и просто. Но сам факт появления этого авто неприятен.
Машина доезжает до монтажного треста, на повороте к нашей базе и останавливается. Вроде стоит на парковочке, принадлежащей тресту, но так стоит, чтобы проезд к дому был хорошо виден. Твою дивизию. Кто-то из парней слил, иначе как бы они пронюхали?
Собственно, секретность здесь та ещё, человек двадцать пять точно бывали на базе, дежурили. Нужно будем менять дислокацию и отбирать людей ещё более серьёзно. М-да… Дислокацию-то мы поменяем, а вот как течь устранить?..
Собака серая! Неприятное открытие. Крайне неприятное… Быстро они вычислили это место. Надо понаблюдать, не вычисли ли и мою берлогу. О ней, как раз, почти никто не знает. Я даже сейчас своих парней сюда не потащил… Блин… Надо перебираться. Конспирацию, товарищи, никто не отменял. Попрошу Беллу подогнать бригаду русинов и…
— Молодой человек, — раздаётся весёлый голос. — Время не подскажете?
Голос мужской и скорее даже не весёлый, а насмешливый. Ну, твою же дивизию… Тебя-то каким ветром надуло?
— Часы встали, — отвечаю я не поворачиваясь и подношу ко рту бутылку.
— Понятно, — негромко говорит человек. — Понятно. Хочу сказать, видок у тебя, что надо. Я чуть мимо не прошёл. Но только я не эти лохи на чёрной «Волжанке». Я совсем другое дело. Я тебя и в костюме деда Мороза узнаю. Сечёшь, Брагин?
Сука!
— Чего хотел? — спокойно спрашиваю я и оглядываюсь.
Кухарчук, в тёмных очках и соломенной шляпе, широко улыбается.
18. Ва-банк!
Курортник, блин… Или шпион из кинокомедии. В исполнении мистера Бина. Шляпа, тёмные очки, кремовые брюки со стрелками, белая рубашка с короткими рукавами и коричневые сандалии. А в руках «Советская Россия».
— Садись, Пётр Николаевич, не маячь, — говорю я. — Здесь тебе не Майами, экстравагантные миллиардеры сразу в глаза бросаются. Это там таких, как ты по десятку на квадратный метр, а у нас ты — редкая диковинка, как ни посмотри.
Он делает пару шагов, крутится, как собачка и, наконец, развернув газету, укладывает на бревно рядом со мной. Потом чинно усаживается.
— Смотри, — хмыкаю я, — портреты вождей на жопе отпечатаются, судить будут. Товарищеским судом.
— Брагин, Брагин, Брагин, — качает он головой. — Опустился ты. Волосы торчат, небритый, грязный, неухоженный. Настоящий бомж. И это только третий день, как в бегах. Ну, как до жизни такой докатился-то?
— Хочешь бублик? — спрашиваю я.
— Не надо, благодарю, — выставляет он руку, как на плакате, призывающем к трезвому образу жизни.
— Зря, рот бы занял.
— Вот видишь, ты какой, — вздыхает он. — Человек, между прочим, большую работу проделал, чтобы тебя найти, а ты ему рот бубликом заткнуть хочешь.
— Ну, не ботинком же, — смеюсь я.
Какой-то он жалкий, Поварёнок этот. И противный, конечно, и мерзкий, вон через него сколько народу пострадало. Сколько парней моих положил, сучёнок. Но сейчас, когда он оказался не у дел, кроме брезгливости ничего и не вызывает.
— Даже не спросишь, как я тебя нашёл?
— Да чего спрашивать? — пожимаю я плечами. — И так ясно. Дружки-подельнички в конторе остались, а может, и обязанные чем. Вот и свистнули, что ваши вокруг дома кружат.
Я киваю на «Волгу», стоящую у треста.
— Ну… не так уж и далеко от истины, — соглашается он. — Только эти-то дурни. Они бы ещё надпись на машине сделали «КГБ», да?
— А ты, значит, мудрее чем они?
— Конечно, мудрее, — смиренно признаёт Кухарчук. — Они на виду торчат, а я с народом сливаюсь, незаметно проникаю. Приехал, дай, думаю, поброжу по округе, глядишь, Брагин выползет из укрытия своего, я тогда его и сцапаю.
— Ну, сцапал? — уточняю я и делаю глоток из бутылки. — Дальше что? Чемодан хочешь с секретными досье?
— С тобой, Брагин, даже неинтересно, — отвечает он. — Никакой интриги.
— Ну, пошли, отдам.
— Правда? — оживляется Кухарь.
— Правда, ещё какая.
Он некоторое время молчит.
— Нет, — отвечает, помолчав. — Сейчас не надо. А где он, кстати? В доме?
— Точно, — соглашаюсь я, — в доме.
— А как ты мимо моих коллег прошмыгнёшь? Ещё дорога есть? Другая?
— Всё есть, — киваю я. — И дорога, и другая, и чемодан, и кинжал, и яд, и петля, и плаха. Всё что хочешь имеется. Выбирай.
— Смеёшься, — догадывается он. — А ведь мне сейчас достаточно лишь закричать, мол, спасите, помогите, грабят, убивают. Понимаешь?
— Давай, — предлагаю я, откусывая бублик. — Кричи. Но тогда и чемоданчику своему крикни. Прощай, чемоданчик, не поминай лихом.
— А он действительно, прямо здесь, в доме?
— В доме, — усмехаюсь я. — Пойдём, покажу.
— Ну, да, — он тоже усмехается с видом проницательного игрока, мол, ищи дурака за четыре сольдо. — У тебя там твои факельщики, вооружённые до зубов.
Я чуть прищуриваюсь.
— Что? — ухмыляется он. — Откуда я знаю? Ты, верно, подзабыл, с кем имеешь дело? Да мы многое про тебя знаем, так что напрасно ты хвост распушаешь. Ты делаешь свои делишки, пока кому-то это выгодно. Это ведь так просто, не приходило тебе в голову?
— И кому же? — внимательно смотрю я на него сквозь толстые стёкла.
— Ну, ты и вырядился, скажу тебе, — посмеивается он. — Хрен узнаешь. Молодец, сообразительный… Спрашиваешь, кому это выгодно? Ну, с кем ты работаешь, тому и выгодно. Смекаешь?
Он многозначительно усмехается, радуется, что наводит тень на плетень. Уже подзабытое и утихшее желание придушить его всплывает из душевных глубин. Прямо здесь, на глазах у изумлённой публики…
Должно быть что-то такое проскальзывает в моём взгляде, потому что Кухарь сразу отводит глаза и меняет тему.
— Ты говорят самому председателю насолил, верно?
— Короче, Пётр Николаевич, говори, чего тебе надо. Говори, а то ведь рискуешь больше меня не увидеть. Скорее всего, я вряд ли здесь снова покажусь.