— Да, — киваю я, — проведённой почти без потерь.
— Что значит «почти»? — настораживается девица. — А где Валерик?
— Едет в Минск, — усмехаюсь я. — В бессознательном состоянии.
— Что? — делается она похожей на гарпию.
— Да нормально с ним всё. Немножко получил по рогам. Но так, несерьёзно, лайтово. Живой и при памяти будет. Но это неточно.
Пока я несу эту чушь, пытаюсь отщёлкнуть пружинку в замке наручников.
Кто весел, тот смеётся,
Кто жаждет, тот напьётся,
Кто ищет, тот всегда найдёт…
У меня получается. Щёлк, и нету великана, щёлк, и нету таракана, наручники раскрываются. Я поднимаюсь, держа руки по-прежнему за спиной.
— Кто тут против армии⁈ — свирепо ревёт толстый прапор с оловянными от водки глазами.
Он появляется на пороге того же фургона, у которого копошится солдатик.
— Андрюха, всё нормально! — кричу я Трыне. — Ты красавчик! Успел Платонычу позвонить?
— Его не было, пришлось, по экстренному протоколу действовать…
— Молчать! — орёт Кухарь, теряя контроль над ситуацией.
— Молоток! — бросаю я.
— Вырубить этого! — приказывает Кухарь и Брюс Ли снова набрасывается на меня.
Бездарь, ты человека с зафиксированными руками и то не можешь достать, а теперь-то куда соваться? Я ловко подсекаю его и прямо в полёте бью в ухо. Он, парень, конечно, немаленький, ему этого явно недостаточно, но прежде, чем довести его до успокоения, мне приходится отвлечься на Тоню.
Она владеет техникой боя получше Брюса.
— Да у вас тут целая диверсионная ячейка, — говорю я, отбивая удар. — Влюблённая парочка Валерик и Тоня, правильно?
Барышня снова атакует, а я снова отбиваю атаку. Жалко даже вырубать-то, она же по незнанию, по глупости, то есть…
— Вот этот каратист Брюс, да? — продолжаю я. — Бывший чекист, продажный мент и два бухих свинопаса. Никого не упустил?
— Сзади!!! — кричит Трыня.
Я ухожу в сторону, резко падаю, перекувыркиваюсь и вскакиваю на ноги. Из-под удара я ухожу, но вот сам удар остановить не могу. И нетолстая ржавая труба опускается на голову Тони. Она успевает чуток защититься, но удар, всё равно, получается неслабым.
Ну, а дальше уже дело техники. Бац-бац и недоделанный Брюс, он же Гасюль, погружается в нирвану. Мент заявляет что-то типа разбирайтесь сами и поворачивает к «уазику», но Трыня делает мастерскую подсечку и старший сержант летит головой вперёд, врубаясь в диск переднего колеса.
— Ну, что, Пётр Николаевич? — усмехаюсь я. — Чем займёмся? Вы чемоданчик-то поставьте.
— Р-р-р-авняйсь! — зычно орёт прапор с порога бытовки. — Сми-р-р-р-но!
Кухарь действительно ставит чемодан на землю и достаёт из-за пояса пистолет. Я шагаю к нему ближе.
— Отойди, Брагин, — качает он головой. — Я ведь выстрелю…
— Зачем усугублять своё положение? — усмехаюсь я.
— Мне терять нечего…
— Всегда есть, что терять, Пётр Николаевич.
— Не вводи во искушение… — морщится он, делаясь похожим на сказочного хорька, научившегося человеческому языку, и глаза его как бы замерзают.
Смотри-ка, решительный какой. И вправду ведь пальнёт сдуру-то…
Я стою с поднятыми руками, а он чуть наклоняется вперёд и в вытянутой руке держит ТТ, направленный мне в грудь. Я прямо вижу иллюстрацию из учебника пятьдесят лохматого года. Олдскульная классика. Ну что же, раз такое дело, то и действовать приходится по писанному…
— Талантливый вы человек, Пётр Николаевич… — начинаю я, чтобы притупить его бдительность и резко, как выстрелившая пружина, поворачиваю корпус по часовой стрелке, цепко хватаю левой его за запястье, одновременно отводя его руку и линию огня вправо вниз.
Хорёк, следуя за своей рукой, подаётся вперёд и наклоняется. Ну, а дальше мне остаётся только ещё поддёрнуть его руку вперёд и, поворачивая по часовой стрелке, провести болевой приём «перегибание в локте с помощью плеча сверху».
В результате мы падаем на землю, он оказывается подо мной, уткнувшись в пыль и вытоптанную траву лицом, а я, соответственно, на нём. Выкручиваю пистолет. Он воет и чуть трепыхается и даже, прежде чем выпустить пушку из руки, успевает нажать на спуск. Бах!
Твою дивизию!
Толстый прапорщик, спускаясь из фургона по хлипкой откидной лесенке, поворачивается спиной и держится обеими руками за края дверного проёма. А ногой нетрезво нашаривает ступеньку.
В этот момент и настигает его вражеская пуля, впиваясь в мягкие филейные части отсиженного зада. Прапорщик дико орёт, а Поварёнок выпускает пушку из руки.
Я поднимаю голову и вижу Трыню, сжимающего в высоко поднятых скованных руках оружие пролетариата, то есть здоровенный булыжник.
— Отойди! — грозно требует он.
— Не надо, Андрей, — качаю я головой. — Не надо.
Я поднимаюсь, а поверженный враг остаётся лежать в пыли.
— Ствол-то с криминальной историей, да? — качаю я головой. — Ещё пятачок накинут. Вот, Пётр Николаевич, вы же талантливый человек, крутую операцию смогли провернуть даже вот с таким-то человеческим материалом. Неподготовленным. Вашу бы энергию, да в мирных целях…
— Ладно, Брагин, на этот раз твоя взяла. Но мы с тобой ещё поквитаемся.
— Уже нескоро, — вздыхаю я, слыша звуки моторов.
Кухарь тоже слышит эти звуки и резко вскакивает. Взгляд его делается диким, кажется, до него доходит истинное положение вещей поэтому, схватив чемодан, как последнюю свою надежду на спасение, он рвёт с места к узкому, заросшему крапивой проходу между ржавыми бочками и вольером свиней.
Но Трыня, не теряет бдительности. Вот уж дитя Давидово, судя по всему. Безо всякой пращи он бросает-таки свой булыжник и тот попадает Поварёнку по ноге.
Естественно, Пётр Николаевич падает, как подкошенный. Чемодан летит в одну сторону, а сам он в другую. Он со всего маха врезается в загородку для свиней, и старые жерди не выдержав такого напора, проламываются, открывая доступ к животным.
Не в силах удержаться, Кухарчук пушечным ядром влетает на территорию наших меньших братьев. Он врывается на их территрию спиной вперёд и, поскользнувшись, тут же теряет равновесие, со всего маха падая в жижу из грязи и испражнений.
— О, ужас! — качаю я головой. — Что же ты наделал, Андрюха…
Бывший заложник заливисто и безо всякого зазрения совести начинает ржать. Свиньи бросаются в стороны и совсем не торопятся накидываться на незваного гостя и начинать обещанное кровавое пиршество.
С грохотом распахиваются ворота, и на территорию врывается «газон». Он резко и красиво тормозит, и из затянутого брезентом кузова выскакивают зелёные человечки и тут же разбегаются по двору. Главное, вовремя.
Но это ещё не финал. Я слышу низкое нарастающее громыхание и вибрации. Над скотным двором нависает огромная туша вертолёта. Воздушные вихри треплют волосы и одежды, а рёв двигателя перекрывает даже крик раненого прапора.
Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолёте… Настоящая феерия. Апофеоз Поварёнка. Он лежит на спине и даже не пытается подняться. Кажется, ему уже всё ясно, и могучее тело летучего железного зверя, нависшего над его собственным маленьким, жалким и поруганным тельцем, является прекрасным доказательством того, что партия проиграна вчистую…
— Даже жаль его, — качаю я головой. — Хотя, если честно, сволочь, а не человек…
Вертолёт кренится и отходит чуть в сторону, совершая посадку за бетонным забором на колхозном поле. Через пару минут, в воротах появляется Злобин.
Он идёт уверенной гордой походкой в мундире с генеральскими звёздами на плечах и в этот момент напоминает мне не американского актёра, а, по меньшей мере, Симона Боливара. Освободителя.
— Брагин! — строго говорит он. — Вот ты тут прохлаждаешься, а тебя, между прочим, Леонид Ильич ждёт! Он шефу моему уже всю душу из-за тебя вынул! Сто раз звонил. Так что на очередной орден даже не рассчитывай!
Сказав это, он расплывается в улыбке и я, наконец, узнаю старого доброго Де Ниро. Он прижимает меня к своей груди и дружески хлопает по спине.
Солнце клонится к закату, на родные просторы опускается вечер. Вслед за Злобиным мы с Трыней забираемся в вертолёт и взмываем с открытой дверью над лесами и полями, свинарниками и коровниками, городками и деревнями, поездами и автомагистралями.
Я взираю на всё это богатство, как хозяин. Не по праву самодержавного властелина, но по праву причастного, как бесконечно малая, но совершенно неотчуждаемая и неотделяемая частичка всей этой бескрайней Руси. И в этот миг мне приятно и радостно сознавать, что трепыхаюсь я не ради себя, а ради неё, кипучей, могучей и непобедимой.
Ничего! Ничего! Мы в обиду тебя не дадим! Точно, не в этот раз! Ревёт мотор и ветер, крепкий, дерзкий и задорный, задаёт мне хорошую трёпку.
А ну-ка, песню мне пропой, весёлый ветер,
Весёлый ветер, весёлый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете
И все на свете песенки слыхал…
23. Антип с Антиб
Вертолёт опускается на площадку.
— Ну что, понравилось на вертолёте летать? — подмигивает Злобин Трыне.
— Конечно! — отвечает тот с сияющими глазами. — Ништячно было!
— Герой, — Де Ниро одобрительно кивает головой. — Если бы ты не передал точную информацию, мы бы до сих пор не знали, где вас искать…
— Ну, — пожимает плечами Андрюха, — мы бы уж по-любому на связь вышли. Егор ведь их всех там урыл.
— Урыл, — повторяет Злобин, как бы пробуя словечко на вкус.
Говорить приходится громко, в кабине грохот. И, хоть мы и в наушниках с микрофонами, нужно напрягаться.
— Прапорщику зад Кухарчук отстрелил, — смеюсь я. — Я ни при чём. Надеюсь, некоторое уменьшение задницы не скажется на его здоровье слишком уж негативным образом.
— Ладно, отставить смехуёчки. Давай, шуруй, и так Леонида Ильича заставил волноваться. А заложника вот этого я Большаку передам.
К вертолёту бегут чуваки из службы безопасности, придерживая, как в кино, раздувающиеся пиджаки. Я снимаю с головы большущие наушники.