А шар между ее вдохом зависал на какое-то время неподвижно, замирал между небом и землей.
Но вот робко, неуверенно, едва осмеливаясь проверить то, что ей было нужно, Ведьма вдохнула. Шар, словно тяжело нагрузившись, снизился. Выдохнула — и он, словно освобожденный от груза, взмыл вверх!
И снова она ждала, сдерживала злобный вздох в перепутанной паутине своего крохотного, как у ребенка тела.
Уилл сделал «нос», передразнивая ее.
Она всосала воздух и тяжелый вдох заставил шар поползти вниз.
Ближе, ближе! — подумал Уилл.
Но она осторожно кружилась над ним, прислушиваясь и прислушиваясь к острому запаху пота. Уилл бегал по крыше по пятам за Ведьмой. Ты! — думал он, — ты хочешь меня измотать! Хочешь, чтобы у меня закружилась голова?
Оставалось попробовать последнюю уловку.
Он встал спиной к шару и замер.
Ведьма, подумал он, ты ничего не можешь.
Он ощутил звук, исходящий из слизистого зеленого облака, наполненного злобным духом, услышал в корзине пронзительные визг и возню, словно в мышеловке, и тут же тень охватила холодом его ноги, спину и шею.
Ближе!
Ведьма втянула воздух, вобрала тяжесть ночи, груз звезд и холодного ветра.
Ближе!
Слоновья тень ударила, и у него заложило уши.
Он слегка придвинул к себе лук и стрелы.
Тень поглотила его.
Словно паучьи лапы задели его — ее рука?
Сдерживая крик, Уилл пытался увернуться.
Ведьма, высунувшись из корзины, была не более чем в футе от него.
Он согнулся. Ухватился за что-то…
Ведьма учуяла, унюхала, поняла, что мальчишка держится крепко, и попыталась завизжать и выдохнуть.
Но вместо этого она устрашающе втянула воздух и вместе с ним всосала вес, отягощая шар. Корзина скрежетала по крыше.
Уилл натянул тетиву, но от волнения слишком сильно.
Лук разломился надвое. Уилл с недоумением рассматривал стрелу, оставшуюся у него в руках.
Ведьма радостно и победно с силой выпустила воздух.
Шар пошел вверх, ударив Уилла тяжело нагруженной корзиной, скрипящей сухими прутьями.
Ведьма опять злорадно закричала.
Тогда, ухватившись одной рукой за край корзины, другой, свободной рукой Уилл размахнулся и изо всех сил метнул стрелу в шар.
Ведьма замолчала. Она пыталась дотянуться до его лица.
Затем стрела, которая, казалось, летела целый час, пробила маленькое отверстие в оболочке шара. Потом наклонилась, и ее наконечник, словно нож, разрезающий головку зеленого сыра, вспорол шар. Дальше оболочка разрывалась уже сама, и отверстие походило на рот, раскрывшийся в улыбке на боку гигантской груши, а слепая Ведьма в это время бормотала, стонала, жаловалась, На ее губах пузырилась слюна, она пронзительно верещала, негодуя и возмущаясь; Уилл висел в воздухе, крепко ухватившись за корзину и болтая ногами, а шар выл и свистел, оплакивая свою быстро приближающуюся газовую смерть; и заключенный в темницу воздух, будто дыхание дракона яростно вырывался наружу, и шар еще поднимался от силы этой струи.
Уилл разжал руки. Ветер засвистел в ушах. Уилл перевернулся, ударился о кровлю старой крыши и покатился вниз по скату, провалился в пустоту и, закричав, в последний миг уцепился за треснувший водосточный желоб, повис на нем и посмотрел в небо, отыскивая шар, который свистел, морщился и полз вверх как покалеченный зверь, изрыгающий в облака свое смрадное дыхание; точно смертельно раненный, но не желающий умирать мамонт, он выкашливал из утробы свои смердящие ветра.
Все это произошло в один миг. Уилл даже не успел обрадоваться счастливому избавлению, как, сорвавшись с крыши, полетел вниз, и дерево, раскинувшее свои сучья и ветви, как мягкий матрац, подхватило его. Словно бумажный змей, он лежал на ветках лицом к луне и волей-неволей вынужден был слушать последние горестные жалобы Ведьмы, по спирали удалявшейся на шаре со своими нечеловеческими печалями и горестями прочь от дома, от улицы, от города.
Улыбка шара, его рана, его смертельный бред теперь кружились над лугами, из которых он прилетел; он опускался вниз позади спящих, ни о чем не подозревающих домов.
Уилл долго лежал, не в силах шевельнуться. Он с ужасом ожидал, что вот-вот соскользнет на черную землю и размозжит себе голову.
Сердце колотилось с такой силой, что, казалось, могло стряхнуть его с ветвей, но он радовался, слыша его удары, сознавая, что жив.
Наконец, немного успокоившись, он собрался с силами и, творя самую проникновенную молитву, спустился по стволу дерева вниз.
В остаток ночи ничего больше не случилось.
На рассвете оглушительной силы гром прокатился по холодным небесам. Дождь безмолвно упал на городские купола и крыши, и тут же захохотал, закудахтал в водосточных трубах, заговорил на неведомых тайных языках под окнами, за которыми Джим и Уилл досматривали отрывочные сны, выскальзывая из одного и примеряя другой, и все сны казались скроенными из одной и той же темной рассыпающейся ткани.
И под барабанную дробь дождя случилось одно знаменательное событие.
В промокших просторах, где расположился карнавал, неожиданно с судорожным спазмом вновь ожила карусель. Ее орган-каллиопа, извергая музыку, засвистел зловонным паром.
Возможно, лишь один человек в городе услышал и угадал, что карусель опять заработала.
Дверь в доме мисс Фоли открылась, затем захлопнулась, и вдоль улицы послышались торопливые шаги учительницы.
Молния исполнила свой уродливый танец над землей, и дождь превратился в ливень, и земля исчезла под водой.
В доме Джима и в доме Уилла, когда дождь сунул нос в окна, за которыми уже завтракали, сначала разговаривали спокойно, потом кричали, потом снова успокоились.
В четверть десятого Джим, надев плащ, кепку и калоши, прошмыгнул на улицу в воскресную непогоду.
Он стоял, внимательно разглядывая свою крышу, где след гигантской улитки теперь был смыт напрочь. Затем он стал пристально глядеть на дверь Уилла, чтобы заставить ее открыться. Она отворилась. Появился Уилл. Из холла послышался голос его отца: «Хочешь, чтобы и я пошел?» Уилл решительно покачал головой.
Мальчишки шагали в мрачной задумчивости, пасмурное небо напоминало, что надо идти к полицейскому участку, чтобы рассказать о случившемся, к дому мисс Фоли, чтобы еще раз извиниться, но сейчас они просто шли, засунув руки в карманы, раздумывая о страшных вчерашних головоломках. Наконец, Джим нарушил молчание:
— Прошлой ночью, после того, как мы вымыли крышу, едва я уснул, мне приснилась похоронная процессия. Она двигалась вниз по Майнстрит, словно шла демонстрация.
— Или… как парад?
— Точно! Тысяча людей, все в черных пальто, в черных шляпах, в черных ботинках, и гроб сорока футов в длину.
— Врешь!
— Точно! Что можно хоронить в сорокафутовом гробу? — подумал я. И во сне подбежал и заглянул в гроб. Только не смейся.
— Не вижу ничего смешного, Джим.
— В этом длиннющем гробу лежало что-то такое большое, длинное, сморщенное, похожее на чернослив или на громадную виноградину, высохшую на солнце. Это было похоже на большую кожу или на высохшую голову великана.
— Воздушный шар!
— Ой, — Джим остановился. — Ты, наверное, видел такой же сон; Но… ведь воздушные шары не умирают, верно?
Уилл молчал.
— И их не хоронят, правда?
— Джим, я…
— Проклятый шар лежал, как какой-нибудь гиппопотам, выпускающий ветер из…
— Джим прошлой ночью…
— Черные перья качаются, оркестр с черным крепом на барабанах, с черными слоновыми костями вместо колотушек! И вот после такого сна приходится вставать утром и рассказывать маме о вчерашнем. Не все, разумеется, но ей и части было достаточно; она заплакала, закричала, потом опять заплакала, ведь женщины любят плакать, верно? Она называла меня своим преступным сыном, но ведь мы не сделали ничего плохого, правда, Уилл?
— Кто-то чуть было не прокатился на карусели.
Джим шел под дождем, не разбирая дороги.
— Не думаю, что мне еще раз этого захочется.
— Ты не думаешь!? После всего что было\? Черт возьми, сейчас я расскажу тебе кое-что! Ведьма, Джим, воздушный шар! Прошлой ночью, совсем один, я…
Но рассказывать не было времени.
Не было времени рассказать, как он ранил шар и тот улетел умирать в дальнюю сторону, унося с собой слепую женщину.
Не было времени, потому что шагая под холодным дождем, они вдруг услышали какой-то горестный звук.
Они проходили мимо пустыря, в глубине которого высился огромный дуб. От него сквозь дождливый сумрак и пробился к мальчикам этот звук.
— Джим, — насторожился Уилл, — кто-то плачет.
— Нет, — Джим продолжал шагать.
— Там маленькая девочка.
— Нет. — Джим не хотел даже взглянуть. — Что ей делать на улице под деревом в такую погоду? Идем.
— Джим, ты же слышишь!
— Нет, не слышу, не слышу!
Но плач становился все сильнее, он звучал в зарослях осенней травы, летел сквозь дождь, словно печальная птица, и Джиму пришлось повернуть, потому что Уилл уже шагал по пустырю.
— Джим, этот голос — я его знаю!
— Уилл, не ходи туда!
Джим остановился, но Уилл, спотыкаясь, шел, пока не оказался под деревом, пронизанным дождем; казалось, само небо опустилось и смешалось с осенней листвой, потекло серебристыми ручьями по стволу и ветвям; и под ними Уилл увидел маленькую девочку, закрыв лицо руками и припав к земле, она рыдала так, словно потерялась в ужасном лесу, словно не было вокруг ни города, ни людей.
Наконец, Джим подошел к дубу и спросил:
— Кто это?
— Не знаю. — Уилл почувствовал, как слезы подступили к глазам — он догадывался, кто эта девочка.
— Это не Дженни Холдридж, она…?
— Нет.
— Джейн Франклин?
— Нет. — Уилл чувствовал себя так, словно ему сделали укол новокаина в десну — язык не шевелился, губы онемели. — Нет…
Маленькая девочка рыдала, она знала, что они близко, но не глядела на них.