Изабелла и Клара обменялись взглядами и возмущенно уставились на обоих мальчиков.
— Вы же говорили, что это могилы! — почти одновременно закричали они.
Уильям Арнольд смотрел на носки своих ботинок:
— Да, в общем-то… я хотел сказать… — Он поднял голову. — Ой! Уже поздно. Я пойду домой. Пока!
Клара Пэррис смотрела на два имени, вырезанных в плите.
— Мистер Келли и мистер Террил, — прочитала она. — Так это не могила? Они не похоронены здесь? Видишь, Изабелла, я же тебе говорила…
— Ничего ты не говорила, — надулась Изабелла.
— Чистейшая ложь, — стукнул тростью мистер Ховард. — Самая примитивная фальсификация. Чтобы этого больше не было. Арнольд и Боуэр, вам понятно?
— Да, сэр, — пробормотали мальчики неуверенно.
— Говорите громко и ясно! — приказал мистер Ховард.
— Да, сэр! — дружно ответили они.
— То-то же, — мистер Ховард двинулся вперед.
Уильям Арнольд подождал, пока он скрылся из виду и сказал:
— Хоть бы какая-нибудь птичка накакала ему на нос.
— Давай, Клара, сыграем в «отраву», — нерешительно предложила Изабелла.
— Он все испортил, — хмуро сказала Клара. — Я иду домой.
— Ой, я «отравился», — закричал Дональд Боуэр, падая на тротуар. — Смотрите! Я отравился! Умираю!
— Да ну тебя, — зло сказала Клара и побежала домой.
В субботу утром мистер Ховард выглянул в окно и выругался. Изабелла Скелтон что-то чертила мелом на мостовой прямо перед его окном и прыгала, монотонно напевая себе под нос. Негодование мистера Ховарда было так велико, что он тут же вылетел на улицу с криком «А ну, прекрати!», чуть не сбив девочку с ног. Он схватил ее за плечи и хорошенько потряс.
— Я только играла в классы, — заскулила Изабелла, размывая слезы грязными кулаками.
— Кто тебе разрешил здесь играть? — Он наклонился и носовым платком стер линии, которые она нарисовала мелом. — Маленькая ведьма. Тоже мне придумала, классы, песенки, заклинания. А все выглядит так невинно! У-у, злодейка! — Он размахнулся, чтобы ударить ее, но передумал.
Изабелла, всхлипывая, отскочила в сторону.
— Проваливай отсюда. И скажи всей своей банде, что им со мной не справиться. Пусть только попробуют сунуть сюда нос!
Он вернулся в комнату, налил полстакана бренди и выпил залпом. Потом весь день он слышал, как дети играли в пятнашки, прятки, колдуны. И каждый крик этих маленьких монстров болью отзывался в его сердце. «Еще неделя — и я сойду с ума, — подумал он. — Господи, почему ты не сделаешь так, чтобы все сразу рождались взрослыми?!»
Прошла неделя. Между ним и детьми быстро росла взаимная ненависть. Ненависть и страх, нервозность, внезапные вспышки безудержной ярости и потом молчаливое выжидание, затишье перед бурей.
Меланхолический аромат поздней осени окутал город. Дни стали короче, быстро темнело.
«Они меня не тронут, не посмеют тронуть, — думал мистер Ховард, потягивая одну рюмку бренди за другой. — Глупости все это. Скоро я уеду отсюда, уеду от них. Скоро я…»
Что-то стукнуло в окно. Он поднял глаза и увидел белый череп.
Дело было в пятницу, в восемь вечера. Позади была долгая, трудная неделя в школе. А тут еще перед домом вырыли котлован — надумали менять водопроводные трубы. И ему всю неделю пришлось гонять из котлована этих сорванцов — ведь они так любят торчать в таких местах, прятаться, лазить туда-сюда, играть в свои дурацкие игры. Но, слава Богу, трубы уложены. Завтра рабочие зароют котлован и сделают новую цементную мостовую. Плиты уже привезли. Тогда эти чудовища найдут себе другое место для игр.
Но вот сейчас… за окном белел череп.
Не было сомнения, что чья-то маленькая рука двигала его и постукивала им по стеклу. За окошком слышалось приглушенное хихиканье.
Мистер Ховард выскочил на улицу и увидел трех убегающих мальчишек. Ругаясь, на чем свет стоит, он бросился за ними в сторону котлована. Уже стемнело, но он очень четко различал их силуэты. Мистеру Ховарду показалось, что мальчишки остановились и перешагнули через что-то невидимое. Не успев обдумать увиденное, он ускорил бег, но тут нога его за что-то зацепилась и он рухнул в котлован.
«Веревка…» — пронеслось у него в сознании, прежде чем он со страшной силой ударился головой о трубу. Теряя сознание, он почувствовал, как лавина грязи обрушилась на его ботинки, брюки, пиджак, шею, голову, заполнила рот, уши, глаза, ноздри…
Утром, как обычно, хозяйка постучала в дверь мистера Ховарда, держа в руках поднос с кофе и румяными булочками. Она постучала несколько раз и, не дождавшись ответа, вошла в комнату.
— Странное дело, — сказала она, оглядевшись. — Куда мог подеваться мистер Ховард?
Этот вопрос она неоднократно задавала себе в течение многих лет…
Взрослые — люди ненаблюдательные. Они не обращают внимания на детей, которые в погожие дни играют в «отраву» на Оук-Бэй-стрит. Иногда кто-нибудь из детей останавливается перед цементной плитой, на которой неровными буквами выдавлено «М. Ховард».
— Вилли, а кто это «мистер Ховард»?
— Не знаю, наверное, тот человек, который делал эту плиту.
— А почему так неровно написано?
— Откуда я знаю. Ты «отравился»! Ты наступил!
— А ну-ка, дети, дайте пройти! Вечно устроят игру на дороге…
Верхний сосед
Он помнил, как сосредоточенно, со знанием дела бралась бабушка за холодные цыплячьи потроха и вытягивала наружу удивительные штуки: влажные лоснящиеся кольца кишок, от которых шел густой мясной дух, комок сердца, весь из мышц, желудок с горсткой семян. Как аккуратно и красиво взрезывала бабушка цыпленка, протискивала внутрь свою пухленькую ручку и лишала его потрохов. Все внутренности бабушка раскладывала по отдельности: что-то она опускала в кастрюли с водой, что-то заворачивала в газету, для собаки, наверное. Затем подходило время набивать «чучело»: бабушка начиняла цыпленка специально приготовленным тестом и, наконец, заканчивала хирургическую операцию проворной сверкающей иглой, тугими стежками: раз, раз, раз.
В жизни одиннадцатилетнего Дугласа это действие занимало очень важное место.
В скрипучих ящиках кухонного стола он насчитал двенадцать ножей. Его старенькая бабушка, добрая седая колдунья с мягкими чертами лица, пользовалась этим реквизитом для сотворения своих чудес.
Дугласу полагалось вести себя тихо. Ему разрешалось стоять напротив бабушки и смотреть, но только не отвлекать ее пустой мальчишечьей болтовней от священнодействия! Разве не загляденье смотреть, как бабушка посыпает цыпленка из дырчатых серебряных приборов порошком из мумий, а может, толчеными костями индейцев, и бормочет себе под нос беззубым ртом таинственные заклинания.
— Бабуль, — сказал Дуглас, нарушив наконец молчание, — а у меня внутри тоже так?
И ткнул в цыпленка.
— Да, — ответила бабушка. — Только чуть больше порядка, а так то же самое…
— Во мне всего больше! — добавил Дуглас, гордый своими внутренностями.
— Да, — сказала бабушка, — больше.
— А у дедушки еще больше. Он так выпячивает свой живот, что может опираться на него локтями.
Бабушка рассмеялась и покачала головой.
— А у Люси Вильямс с нашей улицы, так у нее… — начал было Дуглас.
— Замолчи! — шикнула на него бабушка.
— Но у нее же…
— Не твоего ума дело, что там у нее! У нее совсем другое.
— А почему у нее другое?
— Вот помяни мое слово, прилетит однажды стрекоза и заштопает тебе рот, — сказала бабушка строго.
Дуглас выждал, а потом спросил:
— Бабушка, откуда ты знаешь, что у меня внутри все такое же?
— Знаю. Давай-ка, чеши отсюда!
Зазвонил колокольчик входной двери.
Дуглас пробежал по коридору и сквозь стекло входной двери увидел соломенную шляпу. Колокольчик звенел все настойчивей. Дуглас отворил.
— Доброе утро, малыш, хозяйка дома?
На Дугласа смотрели холодные глаза человека с вытянутым, гладким, древесного оттенка лицом. Незнакомец был высокий, худой. В руках он держал чемодан и «дипломат», под мышкой — зонтик. На нем были роскошные толстокожие перчатки, а на голове — соломенная шляпа, новая до неприличия.
Дуглас подался назад.
— Она занята.
— Я по объявлению, хотел бы снять комнату наверху.
— У нас десять постояльцев, и эту комнату уже сдали. Уходите!
— Дуглас! — За спиной внезапно выросла бабушка. — Здравствуйте! — сказала она незнакомцу. — Не обращайте внимания на ребенка.
Человек, без тени улыбки на лице, неуклюже переступил через порог на негнущихся ногах. Дуглас смотрел, как он поднимается по лестнице и исчезает из виду. Слышно было, как бабушка расписывает ему удобства, которыми отличается комната наверху.
Вскоре она спустилась вниз, чтобы выложить из бельевого шкафа стопку белья на вытянутые руки Дугласа и отправить его наверх, и живо, одна нога здесь, другая — там.
На пороге комнаты Дугласа словно что-то остановило. Комната как-то странно изменилась и все от того, что в нее только что вошел этот незнакомец. На кровати лежала его ломкая и ужасная соломенная шляпа, зонтик подпирал стену, как палка, и смахивал при этом на дохлую летучую мышь со сложенными черными крыльями.
Незнакомец стоял посреди комнаты, которая лишилась своего прежнего лица, весь длинный-предлинный.
— Вот! — Дуглас разбросал по кровати белье. — Мы садимся за стол ровно в полдень. Если вы не спуститесь к обеду вовремя, суп остынет. Бабушка готовит суп так, чтобы не слишком его перегревать!
Высокий таинственный незнакомец отсчитал десять новеньких медных пенсов и со звоном опустил Дугласу в карман куртки.
— Мы будем друзьями, — сказал он мрачно.
Чудно! Чтоб у взрослого человека и одни только пенсы, притом целая куча! И ни одной серебряной монетки, ни единого десятицентовика или четвертачка. Ничего, кроме блестящих медяков.
Дуглас хмуро поблагодарил его.
— Вот поменяю их на десятицентовую монету и брошу в копилку. У меня там шесть долларов пятьдесят центов мелочью. Я готовлюсь ехать в лагерь в августе.