Сойдя с поезда в Южносибирске, Ефим Сидорович Захаров в нерешительности остановился на перроне.
— Есть тут… эта самая… камера хранения? — схватил он за рукав проходившего мимо железнодорожника.
— А как же… Вон, видите — хвост.
Захаров, бормоча про себя ругательства, поднял старый вместительный чемодан и встал в очередь. Ждать пришлось недолго. Приемщица — веселая девушка с простым русским лицом — работала быстро. В камере хранения было душно. Волосы девушки растрепались, на переносице выступили светлые капельки пота, но она все принимала и принимала узлы, чемоданы, корзинки, нисколько не теряя жизнерадостности.
Подошла очередь Захарова.
— Ого, тяжелый! — покачала головой приемщица, принимая его чемодан. — Уж не золото ли? — пошутила она.
— Может, и золото. Ставь себе на место. Люди стоят, ждут, а ей все смешки.
Лицо девушки сразу потускнело.
— На чью фамилию выписывать?
— Пиши: Захаров…
Захаров взял квитанцию, шевеля губами, дважды прочитал написанное и аккуратно положил ее в бумажник. Потом сунул бумажник обратно в карман пиджака, застегнул двумя английскими булавками и, мерно размахивая руками, зашагал в сторону трамвайной остановки.
Вскоре Захаров вошел в вестибюль гостиницы.
— Номерок мне, — попросил он дежурную. — Отдельный… Инвалид я, припадки бывают, — пояснил он. — Вот от врача справочка.
Он помахал бумажкой перед ее носом.
— Нет сейчас свободных номеров.
— Ах, так! Нет! — Захаров придвинулся к ней. — Инвалиду войны нет! А жалобная книга есть?
Дежурная поморщилась. Ох, эти инвалиды! Еще в самом деле запишет. А потом иди, разбирайся, кто прав, кто виноват.
— Ладно, ладно, не кричите! Не таких видели… Надолго вам?
— Долго-недолго, а комната нужна.
— Что же я вам, сделаю ее, если нет! — Дежурная глянула на таблицу номеров. — Нет сейчас ничего. К обеду только будет.
— Вот это другой разговор, — сразу успокоившись, сказал Захаров. — А то заладила: нет да нет… До обеда, так и быть, обожду. Сама же должна понимать: инвалид. Припадки опять же.
— Заполните вот эту бумажку. Паспорт дайте, командировку.
Захаров подал ей документы, заполнил листок прибытия. Потом сказал:
— Пойду по делам. Но к обеду чтоб комната была…
Дежурная, покачивая головой, посмотрела ему вслед.
Ну и настырный человек! Она глянула в командировочное удостоверение: "Выдано Захарову Е.С. правлением рижской артели "Бытовик"… командируется в г. Южносибирск. Срок командировки…"
Инвалид, припадочный… А по виду не скажешь: здоровый мужчина… Да что там вид! Вот и ее Николай тоже на вид крепкий, как дуб, а сердце у него никудышное — шутка сказать, три ранения… Ох, война, война, как она людей покалечила!
Ей вдруг стало жалко этого командировочного инвалида. Ехал человек от самой Риги, трясся в вагоне, поди, целую неделю, спал на вокзалах… Пусть уж отдохнет в отдельном номере. Вот из двадцать третьего после обеда уезжают…
ВСТРЕЧА ФРОНТОВЫХ ДРУЗЕЙ
Адрес агента по кличке "Анна" Захаров знал на память. Знал он и как к нему пройти, не возбуждая излишнего любопытства прохожих своими вопросами. Вообще город он изучил отлично: недаром в течение целого месяца изо дня в день штудировал подробнейший план Южносибирска, пока все черточки, линии и кружочки отчетливо не отпечатались в его памяти. Правда, план не давал представления о живом облике города. По нему трудно было судить, например, о том, какие деревья растут в скверике возле горисполкома или в какой цвет выкрашено здание больницы. Но зато Захаров прекрасно знал, что скверик этот имеет четыре выхода, что высота его ограды со стороны проспекта составляет 1,8 метра, а под больницей проходит старая, заброшенная канализационная труба, которая кончается у пустынного обрывистого берега реки. Знал он и много других подобных деталей, о которых понятия не имели даже многие старожилы Южносибирска.
По пути Захаров решил, что будет не лишним проверить через соседей, все ли в порядке у "Анны".
Не доходя нескольких домов до высокого, сколоченного из плотно пригнанных друг к другу досок забора, за которым, как он знал, проживал агент, Захаров приметил старушку, сидевшую на скамеечке возле ворот, и направился к ней.
— Здравствуйте, мамаша, — вежливо поздоровался он. — Не сдаете ли, случаем, комнату для одинокого?
— Нет, сынок, не сдаем.
Захаров вздохнул.
— Вот беда! В гостинице мест нет. Частной квартиры не сыщешь. Хоть посреди улицы ложись… А соседи ваши тоже не сдают? Неужели ни у кого местечка не найдется?
— Если только у Ефремовых попытать, — с сомнением сказала старушка. — Вон тот домище здоровый, за оградой… Не сдадут, поди. Привыкли жить одни, как сурки, со своими часами… А то зайди, кто их знает! В прошлом году одного пустили. Недолго, правда, он у них прожил. Зайди, сынок, авось и тебя пустят.
— Попробую, мамаша. Спасибо вам.
Теперь Захаров был совершенно спокоен. "Анна" — это и был Василий Тимофеевич Ефремов, хозяин дома. Значит, он на месте и с ним ничего не случилось.
"Живут одни, как сурки, со своими часами…" Захаров усмехнулся. Он знал Ефремова еще со времен войны по школе шпионов в оккупированном белорусском городе Бобруйске, где некоторое время был руководителем практики, и очень хорошо помнил его странное влечение к часам.
Ефремов весь преображался, когда видел часы еще незнакомой ему марки. В глазах появлялся лихорадочный блеск, большие руки ласково поглаживали корпус часов. Он неумело улыбался, если только можно назвать улыбкой сочетание растянутых губ с угрюмым выражением лица.
— Продай, а?
И не отставал до тех пор, пока не добивался своего. Над ним смеялись за глаза и в глаза, но на Ефремова это не действовало. С непонятным упорством он предавался своей страсти. А однажды полушутя, полусерьезно Ефремов изложил руководителю практики свой взгляд на людей "с точки зрения часов", как он выразился. Ефремов делил всё человечество на четыре большие группы: группа золотых часов, группа серебряных, группа "тик-так", к которой он относил обладателей простых часов, и группа голоруких. К людям, входившим в состав последней группы, Ефремов относился с презрением.
Несмотря на свои чудачества, Ефремов считался перспективным агентом. Он дезертировал из Советской армии, сам перебежал линию фронта — это особенно ценилось фашистами. Все поручения Ефремов выполнял старательно и проявлял при этом недюжинную сметку, которая помогала ему выходить сухим из воды. Не останавливался он и перед убийствами, совершая их с той изощренной жестокостью, которая выдает человека не вполне нормального.
Захаров подошел к калитке и постучал. Со двора донесся лязг цепи и бешеный лай, а затем раздался густой голос хозяина:
— Цыц, Черный!
Калитка чуть приотворилась, и Захаров увидел высокого человека с угловатыми движениями, длинными, как у обезьяны, руками и давно не бритым лицом, будто поросшим черным мхом. Да, это был он!
— Что надо? — неприветливо спросил Ефремов, и Захарова обдало крепким запахом винного перегара. "Пьет, скотина!" — тревожно подумал он.
— Я хотел бы узнать, не найдется ли у вас угол для одинокого холостяка. За деньгами дело не станет, заплачу хорошо, — произнес Захаров, медленно и четко выговаривая каждое слово. Кто его знает, этого пьяницу, может быть, алкоголь вышиб из его башки весь рассудок и он забыл условную фразу!
Ефремов нахмурил брови и сделал движение, словно собирался захлопнуть калитку перед самым носом непрошеного квартиранта. Но тут в лице его что-то изменилось.
— Вот оно что!.. Что ж, для хорошего человека в моем доме всегда найдется место.
Захаров облегченно вздохнул.
— Вы обождите, — сказал Ефремов. — Пойду пса привяжу. А то как бы не кинулся ненароком. Он у меня злющий, подлюга, человека загрызть может…
В голосе его слышалась гордость.
Возвратившись к калитке, Ефремов сделал рукой приглашающий жест.
— Ну, вот теперь заходите. Милости прошу! — Он закрыл калитку за гостем, задвинул щеколду и повернулся. — Будем знакомы: Ефремов Василий Тимо… — И, не договорив, удивленно потянул руку к затылку: — Да никак это вы…
— Захаров. Захаров Ефим Сидорович, — быстро подсказал гость.
— Захаров? — Ефремов коротко засмеялся, откинув назад голову и издавая булькающие звуки. — Ну да, Захаров, Ефим Сидорович, дорогой! Фронтовой друг!
Он схватил гостя в объятия и мокро поцеловал в губы. Захаров отступил на шаг, давясь от отвращения.
— Не во дворе, не во дворе, Василий Тимофеевич… Пойдем к тебе.
— Да-да. Прошу!
Они прошли в дом. Уже в передней их встретило громкое тиканье часов. А в комнате глазам Захарова представилось необычное зрелище. Все стены были увешаны часами всевозможных систем и марок, начиная от миниатюрных старинных луковок и кончая огромными стенными часами, с маятником величиной в добрую тарелку. Часы стояли на комоде, на столе, на подоконниках. Тут были и простые будильники, и замысловатые часы "с музыкой", и часы под стеклянным колпаком с заводом на год. Все они тикали на разные лады, спеша, торопясь, перебивая друг друга, словно выслуживаясь перед хозяином.
— Маша! Маша! — крикнул Ефремов. — Выходи, гость к нам приехал… Выходи, слышь? — Тон его стал угрожающим.
Из соседней комнаты, очевидно, спальни, торопливо вышла миловидная женщина маленького роста. Глаза ее были опухшими, красными, на скуле темнел огромный синяк, который она тщетно пыталась прикрыть рукой.
— Извините, — тихо сказала Маша. — Болею я… упала вот…
Она опустила глаза.
— Упала, упала, — проворчал Ефремов. — Смотрела бы лучше за часами, не стала бы падать. Ведь часики, — тут голос его стал неожиданно нежным, — они ласку любят, уход… Ну ладно, что было, то прошло. Вот тебе сотня, беги за вином. "Старку" принеси, поняла? И стол накрой.
— Может, не надо водки, а, Вася? — женщина вскинула на него свои заплаканные глаза. — Ведь выпил-то сколько!