Николай Николаевич отказался исполнить просьбу А. И. Деникина. Может быть он оправдал мнение генерала П. Н. Врангеля о нем, а может, оказался человеком большого предвидения, потому что если бы он стал во главе Белого движения, это не придало бы ему силы, а положило бы новую тень на Романовых.
Генерал П. Н. Врангель не знал, что в 1905 году, когда положение было очень острым, именно великий князь Николай Николаевич вырвал у колеблющегося императора Манифест 17-го октября.
Необходимо также отметить, что во время войны великий князь был довольно популярен в Польше, которой он обещал автономию при благополучном окончании войны. Поэтому поляки с увлечением воевали за Россию в начале войны.
В 1920 году, во время моих скитаний, я попал в Бухарест, и меня пригласил к себе наш посланник Поклевский-Козелл. Наша дипломатическая миссия сохранила всю свою прежнюю форму. Дом был в полном порядке, за столом прислуживали три лакея и так далее.
Один из этих лакеев был специально приставлен к моей особе. Он оказался приятнейшим человеком. Утром, в девять часов, он будил меня, открывая бархатные занавесы, затем подавал мне завтрак в постель, причем осведомлялся, желаю ли я завтракать по-румынски или по-английски. Если по-румынски, то подавалось много фруктов, особенно винограда, если по-английски, то подавалась большая тарелка со всевозможной дичью. Пока я завтракал, он рассказывал мне разные истории, иногда очень интересные.
До того, как попасть в Румынию, он служил в Петербурге у великого князя Николая Николаевича. Жена последнего и жена его брата великого князя Петра Николаевича, «черногорки», очень верили в вампиров. Под вампирами они понимали всякую чертовщину. По-видимому, за вампира они приняли и Распутина. «Старец» часто обедал у великого князя, причем, как говорил лакей, великий князь подавал ему руку, а «черногорки» подходили под благословение.
Я спросил тогда лакея:
— Что же вы лично думаете о Распутине?
Во время всей беседы ни разу не улыбнувшийся лакей, походивший скорее на дипломата, рассмеялся и сказал:
— Хитрый был мужик26.
1917–1919
Глава IМОЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ПРИ ВРЕМЕННОМ ПРАВИТЕЛЬСТВЕ
П. Н. Милюков, между прочим, пишет в своих мемуарах: «Шульгин мог бы войти в состав Временного правительства, но в трудную для отечества минуту предпочел остаться тем, чем он был, т. е. журналистом»1.
Я так и не узнал, был ли это комплимент или упрек.
Однако я действительно не принял министерского портфеля, явно. По существу дела я хотел стать министром пропаганды. К этому я был подготовлен. Поэтому я попросил Временное правительство передать в мое распоряжение ПТА — Петербургское телеграфное агентство. С ним я уже работал, меня там знали.
ПТА было правительственным органом. Оно имело достоинства и недостатки, свойственные бюрократии.
Достоинство было в том, что ПТА, служа правительственным целям, вело весьма прилично пропаганду. Например, передавая по телеграфу отчеты о заседаниях Государственной Думы, оно не искажало их, а лишь дозировало речи ораторов. В этом смысле работники ПТА набили руку. После речи каждого оратора они спрашивали у руководителя агентства: «Сколько слов?» Получив ответ, работник ПТА бежал на телеграф, расположенный тут же в Таврическом дворце, и там он излагал речь в размере пятисот слов или пятидесяти.
Недостатки ПТА исходили из того же самого источника: все должно было быть прилично. Поэтому скандалы (например, Пуришкевич) пропадали.
Но, кроме ПТА, были так называемые специальные корреспонденты. Они заседали в ложе печати, которую в шутку называли «чертой оседлости». Такое прозвище родилось потому, что ложа печати переполнена была евреями. И тут шутка становилась серьезной.
Как случилось, что русская печать попала в еврейские руки?
В этом заключался весь еврейский вопрос. Евреи овладели печатью не благодаря своим порокам, а благодаря своим добродетелям. Как работники пера они были неутомимы и добросовестны.
Вот пример. Как-то мы, несколько членов Государственной Думы, пришли к старику Суворину, редактору «Нового времени». Эта газета осталась русской и не была заполнена евреями.
Между прочим, Суворин вел оригинальный образ жизни: вставал вечером, всю ночь сидел в редакции и засыпал утром.
Ночью мы пришли и сказали:
— Почему в отчетах «Нового времени» о Государственной Думе на первый план выпячиваются левые и левоватые ораторы? Ведь это не соответствует Вашим взглядам.
Он ответил:
— Я держу в Государственной Думе трех корреспондентов: профессора Пиленко, Ксюнина и Суходрева. Что же они там делают?
Мы объяснили:
— Пиленко пишет не отчеты о заседаниях, а интересные статьи по поводу заседаний. Ксюнин обычно приходит к концу заседания, поэтому он спрашивает у «черты оседлости», что они написали, и оттуда что-то выкраивает для «Нового Времени». Суходрев занимается исключительно интервью. Чтобы он не перепутал, мы сами пишем эти интервью. Вы их печатаете в «Новом времени», а Суходрев получает гонорар.
Старик Суворин рассердился и стал браниться.
— Что я поделаю. Вот они, наши русские, — заключил он.
Таким образом я получил первую разведку по важнейшему вопросу: почему русская печать попала в руки евреев. Затем я углубился в этот предмет. Между прочим, провинциальная еврейская печать была богато обслужена этими специальными корреспондентами. Денег не жалелось. Телеграммы посылались без ограничения количества слов. Например, киевская «Мысль»2, орган польско-еврейский, печатала целые полосы «от нашего специального корреспондента». Все это заставило меня что-то предпринять, чтобы обслуживать провинциальную русскую печать «специальными корреспондентами». Тут ПТА пошло мне навстречу.
Телеграф брал за каждое слово 5 копеек. Но ПТА за 5 копеек посылало по тремстам адресам. Для меня составили исключение. Телеграммы, посылаемые мною через ПТА, я оплачивал по 7 копеек за слово, но имел право посылать в двадцать адресов.
Таким образом я стремился поддержать провинциальную русскую печать, давая им дешевые телеграммы «от нашего специального корреспондента».
Провинциальная русская печать. Что да кто? «Киевлянин»3 и «Курская газета»4. «Курская газета» платила аккуратно, потому что зависела от члена Государственной Думы Маркова 2-го. Ну, разумеется, платил аккуратно «Киевлянин». Остальные, числом около пятнадцати, которым я назначил минимальные ставки, ничего не платили. А зачем им было платить? Это были субсидированные издания, которым вовсе не выгоден был широкий тираж. При широком тираже необходимо много платить за бумагу. А так как это были патриоты своего кармана, то им было бы всего выгоднее, чтобы газета выходила в единственном экземпляре. Кончилось это тем, что у меня образовался долг ПТА в четыре тысячи рублей, т. е. примерно мое годовое жалованье как члена Государственной Думы. ПТА нажимало. Я поехал к товарищу министра внутренних дел Макарову с просьбой, чтобы подождали. Но Макаров поступил проще, но очень дота меня неприятно. Он вынул из несгораемого шкафа четыре тысячи рублей и сказал мне:
— Это из фонда, которым мы распоряжаемся безотчетно.
Однако взял с меня расписку. И это просто меня удручило. До той поры у меня никаких денежных счетов с правительством не было. Однако совершенно неожиданно я получил вскоре двадцать тысяч рублей.
От кого? От покойной моей матери. Мама при жизни положила семь тысяч рублей на имя малолетнего своего сына. Об этом я совершенно не знал. А деньги, лежа в банке, обрастали процентами и превратились в двадцатитысячный капитал. Эти двадцать тысяч были мне вручены моим отчимом Дмитрием Ивановичем Пихно, который знал об этой операции, но не трогал этих денег. Когда же в 1913 году он задумал строить сахарный завод, потребовалась мобилизация всех средств всей семьи.
Из этих двадцати тысяч я купил на десять тысяч акций будущего сахарного завода, четыре тысячи немедленно вернул Макарову и получил обратно свою расписку. Осталось шесть тысяч. Я их истратил, как тратятся неожиданные богатства. Две тысячи я дал моей секретарше за все ее большие труды и дружбу, на булавки. Она их истратила точно так же, как и я, совершенно неразумно. До той поры она одевалась в тряпочки и очень хорошо, со вкусом. Но, получив такую сумму с моим требованием истратить их на себя, она поехала в Киев к своей портнихе. И там они нашили много красивых вещей, но совершенно не подходящих для Петербурга по своей яркости. Петербург одевался строго. Поэтому после многих слез пришлось перекрашивать синие и красные шелка в черные.
Но все-таки осталось еще четыре тысячи. Я заплатил еще какие-то мелкие долги, затем купил себе хорошую пишущую машинку, лодочный мотор, диктофон, ну и истратил на какие-то поездки. И все.
Что такое деньги? Дело наживное и проживное.
Ценою «бешеных» денег я понял, почему русская печать перешла в еврейские руки. Почему же? Потому что русские журналисты, не лишенные даровитости, были лишены моральных качеств. А евреи, очень неприятные в некоторых отношениях, в делах были людьми дельными.
Я совершенно отвлекся. Возвращаюсь к теме своего повествования.
Итак, я хотел быть «министром пропаганды». Временное правительство передало в мое распоряжение ПТА5. Не теряя времени, я написал телеграмму-статью и 6-го марта разослал ее по тремстам адресам. Эта статья появилась во многих газетах России. Звучала она примерно так.
Цари ушли… Они простояли на своей царской вахте триста лет. И, наконец, устали. Устали и ушли, сдав свой пост другим. Они передали этот пост нам, т. е. Временному правительству. Что же будет теперь? Поблагодарив царей за их трехсотлетнюю службу России, мы взвалили на свои плечи государственное бремя. Мы будем продолжать их работу, внеся в нее изменения, соответственные нынешним событиям