Еще был пес, которого тоже надо было кормить. Но он доставлял Диме большую радость, вечно прыгая вокруг него с изъявлениями любви.
В общем, из всего, что окружало Диму, можно было извлечь питание, но не было ни одного сантима денег. И однажды с наступлением вечера, задумчиво смотря на таинственные огоньки, которые двигались по горам, Диму осенило: «Деньги там». Его приняли охотно, и он по ночам стал толкать вагонетки.
Так прошло шесть месяцев. Федя, наконец, отошел и вернулся. Поблагодарил Диму и сказал ему:
— Я нашел, кому надо передать Clos de Potas. Это наши, казаки, они выдержат. А мы, интеллигенты, не можем. Эти казаки, между прочим, родственники Плевицкой. А я нашел в другом месте себе дело.
На том и расстались. Он уехал, вскоре прибыли казаки. Дима сдал им Clos de Potas и тоже уехал.
Глава VIIIПОЕЗДКА В СОВЕТСКУЮ РОССИЮ. «ТРЕСТ»
Итак, Мария Дмитриевна уехала из Сремских Карловцев в Париж. Я ее не удерживал. Ведь прошло два года с тех пор, как я встретился с Якушевым в Берлине. За это время я его не видел. Но генерал Климович, ведавший контрразведкой в РОВС и находившийся при Врангеле, наладил связь с Якушевым.
Врангель в «Трест» не верил, но не мешал Климовичу возиться с ним. Связь была постоянная, и я увидел, что теперь настало время при помощи Климовича и «Треста» найти моего сына. Благодаря Анжелине я знал, что он находится в доме для умалишенных в Виннице.
Я сказал Климовичу, что хотел бы воспользоваться тем приглашением, которое Якушев сделал в Берлине. Климович согласился мне помочь и запросил Якушева, готовы ли они принять меня. Ответ был утвердительный с добавлением: «Сделаем все, что можем».
При решительном разговоре я спросил Климовича, как он оценивает опасность такого путешествия. Он сказал:
— Шестьдесят процентов за то, что вы вернетесь.
— А на сорок процентов я рискую, — добавил я. На этом и порешили.
Конечно, мы готовились к этой операции очень конспиративно. Но Врангелю генерал Климович рассказал. И вдруг начали болтать. И болтовня шла от адъютанта Врангеля. Тогда я пошел к Петру Николаевичу и сказал ему:
— Петр Николаевич, я раздумал. Я поеду в Польшу, а не в Советскую Россию. В Польше живет Маша, кормилица моего сына, ее фамилия Бойченко, и она вполне оправдывает это имя. Она проберется в Советскую Россию и все разузнает.
В конце концов наступил день моего отъезда [осень 1925 г. — Р. К.]. Так как все знали, что я уезжаю надолго в Польшу и вернусь нескоро, то по этой ли причине или по какой-то другой, но провожать меня на вокзал явилась почти вся русская колония с Врангелем во главе. А молоденькие сестры Колчины, с которыми мы были близки, улучив минутку, завели меня за водокачку и надели на меня маленький крестик на шнурочке.
Дело было ясно. Они что-то знали или о чем-то догадывались. Они меня тронули своею заботою и вместе с тем встревожили. Если эти девочки знали, то тогда знали все.
Раздался гудок, и поезд тронулся, затрепетали в прощании руки провожавших, вот поезд прошел тоннель. «Alea jacta est»[56]. В поезде ехал я недалеко, где-то пересел на пароход и стал подниматься по Дунаю. Конечно, я все время думал о тех, кого оставил, и о том, что меня ждет.
Но интересно было следующее. Погода была прекрасная, я сидел на палубе и не заметил, когда около меня примостилась молодая девушка. Она вдруг затеяла со мною разговор по-русски. Я решил, что она из эмигрантов, но ошибся.
— Я приезжала сюда к своим родным, — и прибавила тише, — из Советской России.
Я насторожился, но подумал: «Если она шпионка, то зачем выдает себя?». В доказательство, что она оттуда, она подарила мне мелкую монетку, на которой были изображены серп и молот.
На каком-то этапе моего пути моя спутница исчезла. Я пересел с парохода на поезд и на нем приехал в Варшаву.
В Варшаве меня встретил Вацлав Цезаревич Каминьский, которого я известил. Он был поляк, но женат на русской, на Марии Дмитриевне Билимович, брат которой Александр Дмитриевич был женат на моей сестре Алле Витальевне.
Мне необходимо было изменить свою наружность. Всего лучше было это сделать у Каминьского. Он жил в то время в Ровно и пригласил меня к себе. Ему я раскрыл свои планы. Он очень обеспокоился, но еще в Варшаве побежал куда следует. Я сказал ему:
— Передайте там, что всего выгоднее для меня, чтобы меня посадили временно в польскую тюрьму. Там бы я скрылся бесследно и, заросши бородой, вышел бы неузнаваемым.
Но поляки не согласились на это и успокоили Вацлава Цезаревича, сказав, что им все известно и что они будут содействовать.
Необходимо отметить, что перед моей поездкой возникли недоразумения с польской визой. Когда через генерала Климовича было получено согласие от Якушева на мое путешествие, возник вопрос о польской визе. Климовичу сообщили, что виза для меня уже есть в польском консульстве в Белграде. Я отправился туда, но в консульстве мне сказали, что визы нет. Но у поляков служила одна русская эмигрантка, которая под секретом сообщила мне, что виза пришла, но консул почему-то не верит в ее правдоподобность и телеграфно запросил Варшаву об ее подтверждении. Варшава подтвердила, и я получил визу. Из этого было ясно, что поляки действительно помогают, и Каминьский успокоился.
И вот мы поехали в Ровно, где радушно встретила нас Мария Дмитриевна Каминьская. Они меня очень баловали, а Мария Дмитриевна дала мне прочесть книги, которыми она увлекалась. Тут впервые я познакомился с учениями индусских йогов, в частности, с Рамачараки. Довольно хорошо я изучил «Хатха-йогу», то есть учение о здоровье, и стал исполнять предписания. Этому я приписываю свое долголетие.
На страницах книги «Миросозерцание индусских йогов» я прочел примерно нижеследующее: «Высшая добродетель — справедливость». Это было изложено в книге так, что произвело на меня глубокое впечатление. И я решил: путешествуя по стране Советов, то есть марксистов, чье учение для меня было неприемлемо, быть справедливым к тому, что увижу. Я стремился войти в Россию свободным от предвзятых мнений. Мне кажется, что мне это удалось до известной степени.
У Вацлава Цезаревича и Марии Дмитриевны был маленький мальчик. Он любил смотреть, как я играю на скрипке, и называл меня «дядя Тили-тили». Кто знал тогда, что этот милый мальчик через много лет погибнет в автомобильной катастрофе в далекой Америке.
Во время моего пребывания у Каминьского его посещали разные лица, знакомые мне по прежней жизни. В частности, помню бывшего кавалерийского полковника Чихачёва, когда-то моего подчиненного по «Азбуке». Очутившись без средств в Варшаве, он поступил в цирк и выступал в нем как профессионал, показывая класс высшей верховой езды. Одновременно в манеже он давал частные уроки верховой езды. Там он познакомился с графиней Потоцкой25, дамой шестидесяти лет, очень спортивной. Чихачёв свободно говорил по-польски, графиня была с ним на «ты», что вообще принято у поляков, а в данном конкретном случае обозначало еще и ее дружбу с ним. Обращения на «вы» нет у них. Есть обращение как бы в третьем лице. Например, когда Чихачёв говорил с Потоцкой, то употреблял выражения типа «пани грабиня думает», «пани грабиня считает» и так далее, а не «вы думаете», «вы считаете».
Однажды она попросила его поехать с нею за город верхом. Он отказался, объяснив:
— Ехать за пани грабиней в качестве грума я не могу, я русский полковник, а чтобы я ехал рядом, пани грабиня, вероятно не согласится.
— С некоторыми нашими теперешними офицерами я вообще никуда не поеду, а с тобою другое дело, — ответила графиня.
На обратном пути она позвала его обедать. Он отказался, сославшись на то, что одет не так, как надо. Она рассмеялась и сказала:
— Пустяки.
И посадила его по правую руку от себя. Словом, ничего лучшего желать нельзя было. Это была истинно польско-русская дружба, о которой говорят, что она невозможна. Возможна, если обе нации на высоте.
Чихачёву надоело служить в цирке, по-видимому, сказывался возраст и он устал. Он сел на своего великолепного коня по имени Император и отправился в дальнее путешествие. Он ехал от ксендза к ксендзу и от помещика к помещику. И всюду его принимали радушно.
На одном из этапов своего пути он добрался и до князей Воронецких. Этот старинный род еще существовал в лице двух стариков, их сына и дочери. Чихачёв рассказал мне, что старики читали мою книгу «Приключения князя Воронецкого» («В стране свободы»). По его рассказу, они были очень несчастны. Их единственный сын жестоко избил их. Они подали на него в суд. На суде сын показал, что вынужден был их избить — они не кормили его. А родители говорили, что они так бедны, что и сами голодают. Судьба их дочери тоже печальна. Она убила своего мужа и попала в тюрьму. Так кончал свое существование именитый в шестнадцатом веке княжеский род…
Чихачёв доехал до Ровно, со вздохом сожаления продал своего Императора и нашел себе место, в корне переменив профессию. Чешская фирма «Шкода» купила под Ровно сахарный завод, некогда основанный моим отчимом Д. И. Пихно и отчасти мною. Завод действовал — труба дымила. Высоко на трубе виднелись цифры «1913» — год основания завода. Предприятию «Шкода» понадобился так называемый артельщик, перевозивший скрытно крупные суммы из управления в банк. Этим и занимался Чихачёв. Он долго возил деньги благополучно. Но однажды воры выследили его и искусно выкрали всю сумму. Преступники найдены не были, и Чихачёв был в полном отчаянии. Но администрация «Шкоды» настолько доверяла ему, что не рассчитала его, а только сказала, что будет вычитать понемногу из его жалованья.
От азбучника Чихачёва я не считал нужным скрывать, что собираюсь нырнуть в Советскую Россию. И он был так любезен, что взялся меня экипировать. Купил мне простой, но теплый, на овчине, полушубок, высокие сапоги на очень теплой подошве, теплые брюки и соответственную баранью шапку. И еще очень теплые, чистой шерсти, кальсоны. Все это в высшей степени мне пригодилось.