— La Maroussia!
Значит, байдарка была крещена в честь Марии Дмитриевны? Нет, тут был секрет. Если переставить буквы («La» между «Ma» и «rou…») и сказать по-русски, то выходило «Малая Русь».
Сели Дима и Олег, вышли в море и сейчас же перевернулись. Значковский был хороший шофер, но ничего не понимал в парусном деле. Впрочем, все это пустяки. Эта байдарка потом погибла, но до этого доставила мне много удовольствия. Сначала с Димой, а потом с Вовкой.
Однажды я получил письмо от русского эмигранта, кажется, из Лиона. Начиналось оно примерно так: «Вы меня не знаете, но я знаком с Вами по Вашим книгам. Почему-то мне захотелось Вам написать. Вероятно, Вы получите мое письмо тогда, когда меня уже больше не будет. Жизнь потеряла смысл…».
Подпись и адрес были. Я сейчас же послал ему письмо авиапочтой. Исходя из того, что он называл себя инженером, я развил ему теорию, что волнообразное движение напоминает не только природу, но и человеческие жизни. Всякая волна имеет гребень и нижнюю точку, провал или даже бездну. «Вы сейчас находитесь в бездне, — писал я ему дальше. — Но через положенное время — какое, я не знаю, — вы очутитесь на гребне. Дождитесь его и, может быть, все будет хорошо».
Через некоторое время я получил ответ. «Вы оказались правы, — писал он. — То, что мне казалось бездной, было закономерною впадиною. Сейчас я на гребне, и мне кажутся смешными мои чувства, те, что я испытывал в бездне».
Конечно, первое письмо доставило мне беспокойство. По выражению «вероятно… меня уже не будет» я определил опасность. Но «вероятно» не значит «наверное».
В Boulouris я сделал некоторые наблюдения над тамошними обывателями. Здесь проживали так называемые провансальцы, французы, потом смесь провансальцев с итальянцами и чистокровные итальянцы.
К последним принадлежало супружество Compario, приехавшее из Италии и осевшее здесь. Они содержали магазин, кафе и маленькую гостиницу для приезжих. У них была одна дочь, родившаяся уже во Франции, хорошенькая Симона, яростная французская патриотка.
Настало время, когда Муссолини начал пропаганду под лозунгом «Mare Nostra», то есть, что Средиземное море принадлежит Италии, а значит, весь так называемый Лазурный берег не должен принадлежать Франции.
Как-то раз утром я пил кофе у Campario. Симона поставила передо мною чашку и, подбоченясь, как хохлушка, одною рукою и угрожая в воздухе другою, произнесла речь:
— Значит, у Франции больше нет моря?! Та-ак, хорошо! Так пусть он знает, мы покажем ему «Mare Nostra».
Она была просто прекрасна в своем яростном французском патриотизме.
Выпив кофе, я поехал в St. Raphael побриться. В парикмахерской повторилась та же сцена. Жених Симоны, парикмахер, намылил мне щеку и затем стал энергично бить бритвою о ремень. Потом, забыв обо мне, поднял правую руку с отточенной бритвой и яростно кромсая кого-то в воздухе, кричал на южном французском диалекте, очень выразительном потому, что выговариваются все буквы:
— Очень хорошо, прекрасно. Так у нас, значит, больше моря нет. Так знайте же, что этого не будет, это не пройдет. «Mare Nostra» — это значит, что Средиземное море принадлежит Франции.
Вместе с тем семейство Campario было удивительно предупредительно по отношению к нам. Хорошенькая Симона, не щадя своих рук, чистила для нас картошку, которую нам продавала. Она же исполняла все наши поручения в St. Raphael’е. Ее отец отпускал нам все товары на книжку, то есть открывал нам кредит. А бывало иногда, что деньги, которые я получал от Каминьского, запаздывали. Тогда он давал мне взаймы какую-нибудь тысячу франков без расписки.
Симона не была спортивной девушкой и не чувствовала никакой склонности к туризму. Но достопримечательности окрестностей знала хорошо, хотя никогда нигде не бывала. Она указала мне, куда я могу проехать на велосипеде, где надо велосипед оставить и взбираться пешком. В горах был, как она говорила, «один прекрасный дуб», а от него идет тропинка к маленькой часовне, посвященной памяти какого-то святого. Тропинка шла по таким скользким скалам, что богомолки «держатся за рясу», как пелось в песенке «нашего доброго кюре». Симона пела мне эту песенку.
Затем она говорила, что надо спуститься в глубокое ущелье и идти вдоль ручья, где растут какие-то особые, прекрасные белые цветы. Все это она рассказывала, как будто видела собственными глазами. В крохотной капелле было каменное ложе святого, очень давних времен. Тут же лежали восковые свечи и спички, и никто их не крал.
Таким образом, Симона, не выходя из своего кафе, служила мне вместо самого подробного Бедекера.
В парфюмерном магазине в St. Raphael’е Мария Дмитриевна купила духи и послала их своей сестре в Киев. Через некоторое время духи возвратились, так как они как предмет роскоши не были пропущены советской таможней.
В St. Raphael’е мне приходилось бывать часто. В нем находилось отделение известного в стране банка «Лионский кредит», в котором я держал свои деньги, поступавшие в него на мое имя из Польши от Каминьского. Бывая в нем регулярно, я постепенно перезнакомился со многими из его служащих, в том числе с одним человеком, отрекомендовавшимся бароном Дризен. Он сказал мне, что принадлежал к французской линии Дризенов, но что они были когда-то и в России. И я вспомнил, что моя сестра Алла Витальевна в 1886 году, когда ей было двенадцать лет, училась в одном классе гимназии с маленькой баронессой фон Дризен. Как-то она пригласила к себе на один из детских праздников мою сестру, меня и моего младшего брата Павлушу. У них были поставлены «живые картины», одну из которых запомнил. Я сидел как будто бы на камне и как будто бы горестно смотрел на своего брата, распростертого на земле. Я был некрасив, но темные глаза при светлых волосах были выразительны, а Павлуша, брюнет, был красивым ребенком. Он изображал спящего, и его закрытые ресницы были необычайно длинны.
Эта непонятная мне картина имела очевидный успех. Девочки, а их там было много, подхватили моего брата, посадили на крышку рояля и сюсюкали вокруг него, а он пел очень верно:
Ой за чаем-чаем, чаем зэлэненьким…
На меня девочки не обращали внимания, чему я был очень рад, потому что презирал всех этих девчонок. Что они знали о тайном обществе «Орлы», которое я основал из своих сверстников? Эти восьми-десятилетние мальчишки должны были совершать подвиги, они, «орлы», жили на Кавказе, в глубоких пещерах с женами. Конечно же, их женами были не эти девчонки. «Орлы» иногда должны были вылетать из пещер, драться, воевать…
Затем мы издавали рукописный журнал с рисунками. Редактором этого, с позволения сказать, журнала был я. Зачем-то нам нужна была «тайнопись», и все буквы русского алфавита мы заменили таинственными знаками. Эту тетрадь я притащил и к фон Дризенам. В отдельной комнате, забившись под тяжелую бархатную занавесь, я продолжал составлять «тайнопись». За этим занятием нашла меня маленькая баронесса, которая вдруг вспомнила, что она хозяйка, и хватилась — куда же исчез один из приглашенных ею мальчиков?
— Что ты тут делаешь?
Я протянул ей с гордым видом «тайнопись», сказав при этом:
— Прочтите.
Она бросила беглый взгляд в тетрадку и ответила:
— Я ничего не понимаю.
— То-то. Хотите, я вас научу?
— Нет, не хочу. Пойдем танцевать.
Она потащила меня в залу, где уже все остальные девчонки теребили моего брата. Меня тоже включили в какой-то хоровод. Я был счастлив, когда, наконец, это кончилось.
В те же годы я собрался бежать в Америку. В то время все мальчики моего возраста и даже постарше бредили Америкой, начитавшись романов Майн Рида. Вот где был простор для подвигов. Надо было победить арапагеосов, которыми предводительствовал вождь по имени Кровавая Рука, весь обвешанный скальпами. Такими же злыми краснокожими были сиуксы и еще много разных других племен. А дружественными были чиказавы.
Для путешествия в Америку надо было иметь все необходимое. Под чемодан была приспособлена металлическая коробка из-под галет. В него были положены ножик, иголки, нитки, несколько пуговиц, остальное пространство заполнялось галетами.
Однажды, в три часа утра, я разбудил пятилетнего брата, сказав ему, что пора, настало время бежать. Он заплакал, ему хотелось спать. Бежать один я не решился, и на этом все кончилось…
Но когда мы всей семьей возвращались из Петербурга в Киев, то в вагоне моя двенадцатилетняя сестра Алла подружилась с какой-то другой девочкой, примерно ее же возраста. Она стояла в коридоре и плакала.
— Почему ты плачешь? — спросила Алла.
— Я бежала из дома, а теперь не знаю, что делать.
Алла рассказала все старшей сестре и Дмитрию Ивановичу Пихно, нашему отчиму. Они взяли девочку в купе и подробно расспросили ее о ней, о родителях. К счастью, она знала свою фамилию, их имена и отчества и даже адрес в Петербурге. Из Киева им телеграфировали. Родители приехали, все плакали, радовались и они увезли девочку домой. Она так и не смогла объяснить, почему убежала из дома. Во всяком случае, в Америку не собиралась. Может, не хотела учиться? Такое тоже бывало.
Кое-что из этих случаев я рассказал барону Дризену из «Лионского кредита». Он же рассказал о себе, как хотел пойти по стопам своего старшего брата, мечтая о морской карьере, но не смог, и вот он в банке, что не особенно прилично ему, тем более что женат на графине d’Agay (д’Аге). Are — старинная греческая колония, недалеко от Boulouris’a. Там еще стояла на берегу моря средневековая башня, в которой никто не жил, кроме старика-сторожа. Эта башня была единственным, что осталось от наследственного замка, принадлежавшего потомкам жены барона Дризена.
Он познакомил нас с ней и пригласил в свое имение в глубине материка, примерно в пятидесяти километрах от берега. Это был старинный, но не древний, уютный двухэтажный дом.