– Он не обрадуется. В такую-то рань!
– Он наверняка захочет мне угодить. Этот человек считает, что я оказываю огромное влияние на лорда Арлингтона.
Кэт сбросила одеяло, пододвинулась к краю и встала. На секунду она замерла, глядя на меня сверху вниз. До чего же она была прекрасна в одной сорочке, не сковывающей движения! Но еще больше мне бы понравилось, если бы Кэт сняла и ее.
– Что будем делать? – спросила она.
Я сел и взял ее за руку. Кэт явно имела в виду не сегодняшнее утро. Я знал, что нельзя забегать вперед. Так я повел себя в прошлом году, начав строить планы слишком рано и требуя от Кэт больше, чем она была готова мне дать. За мою торопливость поплатились мы оба.
– Возвращайся в Лондон, к проекту на Чард-лейн и Бреннану, – ответил я. – А я должен остаться здесь и узнать, собирается лорд Арлингтон мне помочь или нет. Как только смогу, приеду в Лондон, тогда и встретимся.
– Если тебя не арестуют раньше.
Я проигнорировал ее слова и сказал:
– Вот в Лондоне и обсудим, что будем делать дальше. Если захочешь.
Кэт кивнула, отвернулась и принялась рыться в неаккуратной горке одежды на полу в поисках чулок. Я не сводил с нее глаз.
– Ты сегодня будешь одеваться? – посмотрев на меня, поинтересовалась она. – Или пойдешь говорить с лакеем нагишом?
Глава 47
Почти всю субботу я провел будто во сне, чувствуя себя призраком, бродящим по местам, где проходила его прежняя жизнь. События этих нескольких дней оставили на мне свой отпечаток, как и недосып в сочетании с угрозой ареста. Однако наиболее сильный и приятный, даже окрыляющий эффект на меня оказало то, что произошло между мной и Кэт. Теперь все остальное казалось неважным, даже страхи относительно моих перспектив.
Днем лорд Арлингтон завалил меня работой в своем кабинете. О смерти Даррелла он речи не заводил, и я тоже молчал. Увы, результаты моих трудов были скромнее обычного, поскольку я никак не мог сосредоточиться, однако он не стал меня упрекать, только велел прийти к нему в воскресенье утром, как только рассветет, чтобы я успел составить и переписать все необходимые письма.
Вечером в столовой я подошел к господину Бэнксу. Кэт велела мне попрощаться с ним от ее имени, но добавила: «Не давай ему надежды, иначе он подумает, что я желаю продолжить знакомство». Он пребывал в сильнейшем волнении из-за проповеди, которую ему предстояло читать завтра.
Я попытался его успокоить:
– Не тревожьтесь. Разве перед Господом не все равны? Король и герцог Йоркский – такие же люди, как и мы с вами.
– Но, сэр, от этой проповеди зависит мое будущее. – Господин Бэнкс был в настолько расстроенных чувствах, что схватил меня за руку. – А еще… Могу я быть с вами откровенен? Меня беспокоит не только сама проповедь, хотя это уже достаточный повод для волнений. Мне не дает покоя мысль, что я и вовсе не должен ее читать. Подробности раскрывать не могу, но я был свидетелем тому, чего предпочел бы не видеть.
Я сел рядом с ним. По рассказам Кэт о намечающихся пасторальных забавах я догадался о причинах треволнений господина Бэнкса. Внимание короля к мадемуазель де Керуаль вызвало много скабрезных пересудов среди моих сослуживцев, и сегодня только и разговоров было о том, что ночью эта леди наконец очутилась в королевской постели. По слухам, после кощунственной пародии на брачный обряд гости проводили «молодоженов» в спальню и по традиции ее чулок бросали, как чулок настоящей невесты.
– Я не богослов, – ответил я, – однако наши сердца для Господа – открытая книга. Ему всегда известно, честны ли наши намерения. И подумайте, сэр, скольких грешников проповеди заставили раскаяться. Может быть, и ваша окажет такой же эффект.
Священник поглядел на меня большими влажными глазами:
– Вы считаете, что прочесть эту проповедь – мой долг перед Господом?
– Несомненно. – Я потянулся к стоявшему рядом блюду. – А теперь разрешите положить вам половину голубя. Проповедовать на голодный желудок – это никуда не годится.
Воскресным утром, едва успело рассвести, лорд Арлингтон поручил мне написать письма от его имени. Около десяти часов он вызвал меня к себе в кабинет. Я надеялся, что Арлингтон желает обсудить историю с Бекингемом.
– Пора в часовню, – вместо этого объявил он. – Службу вам пропускать не следует. К тому же я хочу, чтобы вы записали проповедь. Воспользуйтесь вашей скорописью.
Я приуныл. Я регулярно оттачивал свои навыки скорописи, и все же до совершенства мне было далеко. Одно дело текст будущего письма или служебной записки, и совсем другое – двухчасовая проповедь, слово в слово.
Нынешняя семейная часовня Арлингтонов изначально не предназначалась для богослужений. Это был большой зал, на потолке которого пировали и веселились античные божества. Я стоял позади рядом с управляющим и другой старшей прислугой. Специально для меня принесли секретарский стол.
Сбоку установили перегородки, за которыми король восседал вместе с братом, герцогом Йоркским. От взглядов простых смертных особ королевской крови скрывал занавес.
Когда пришло время для проповеди, господин Бэнкс споткнулся, поднимаясь на кафедру. Мне стало за него боязно. Он был ужасно бледен, и бумаги дрожали в его руке.
На кафедре господин Бэнкс положил бумаги на аналой, и стоило ему это сделать, как он разом преобразился: выпрямил спину, расправил плечи, обвел взглядом паству, затем посмотрел прямо на короля.
– «На устах царя – вещее слово, – твердо произнес господин Бэнкс, – не ошибется он в своем приговоре». Притчи, шестнадцатая глава, десятый стих.
Далее Бэнкс говорил естественнее и непринужденнее, чем все проповедники, которых я слышал, будто сам Бог коснулся его своей рукой. Священник читал проповедь два с половиной часа, и все это время он обращался к его величеству. Я пытался угнаться за Бэнксом, но, увы, некоторые отрывки я переврал самым непозволительным образом, особенно те, где Бэнкс углублялся в дебри ветхозаветных имен.
Затем мы вместе обедали, и я от души поздравил священника. Выбранный им текст был одновременно и уместным, и дипломатичным. С одной стороны, упор был сделан на то, что основа королевской власти – право, данное монарху Господом, но с другой – Бэнкс, не сводивший глаз с его величества, то ли случайно, то ли нарочно дал понять, что и Бог, и проповедник отнюдь не уверены, что нынешний король достоин столь почетного дара.
Теперь, когда испытание закончилось, от облегчения у Бэнкса подгибались колени. За обеденным столом мы сидели рядом. Он очень обрадовался, когда я изъявил желание заглянуть в текст его проповеди, чтобы внести исправления в свои заметки. Это обстоятельство и выпитое за трапезой вино заставило Бэнкса забыть о его недоверчивом отношении ко мне. После второй бутылки его потянуло на откровенность.
– Милорд сказал, что я уже могу считать приход своим, – рассуждал Бэнкс. – И может быть, я возглавлю и соседний приход, там должность викария снова сделали пожизненной. Никогда не забуду доброты милорда. Ни я, ни моя бедная матушка и сестры. Но в общем и целом – только это строго между нами, сэр, – здесь я чувствую себя не в своей тарелке. Взять хотя бы пастораль в пятницу вечером, или как там называется эта забава. Что-то там было нечисто. С радостью вернусь в свою скромную комнату в Кембридже. Однако милорд был ко мне очень добр. Давайте выпьем за его великодушие.
Когда мы выпили и за лорда Арлингтона, и снова за здравие короля, Бэнкс погрузился в задумчивость.
– Сильные мира сего живут совсем не так, как простые люди, и, должен заметить, не все их обыкновения мне по вкусу. А вас, наверное, уже ничем не удивить?
– Думал, что да, – ответил я. – Но я ошибался. Давайте выпьем снова, и на этот раз за простых людей.
Лорд Арлингтон заставил меня томиться в тревожном ожидании весь понедельник. На следующий день, во вторник, он отправился в Ньюмаркет, но меня с собой не взял. Вернувшись вечером, Арлингтон вызвал меня в свой кабинет и сообщил, что завтра герцог Бекингем отбывает на север.
– Утром мы с ним беседовали с глазу на глаз, – рассказывал он. – Полагаю, мне удалось смягчить его гнев, направленный на вас. – Должно быть, облегчение отразилось на моем лице слишком явно, поскольку Арлингтон нахмурился. – Марвуд, я сказал, что герцог смягчился, а не сменил гнев на милость. Но даже это оказалось трудной задачей. Я был вынужден пойти на нежелательные уступки. Бекингем по-прежнему стремится наказать вас, и его волю нужно уважать. Герцог требует, чтобы я уволил вас и со своей, и с королевской службы. Я как следует все обдумал и согласился на предложение Бекингема. Отныне путь в Уайтхолл вам заказан. Пожалуй, из вашей истории можно извлечь мораль: мудрый человек должен помнить свое место и стараться угождать тем, кто стоит выше его.
– А как же обвинения Раша?
– На этот счет не беспокойтесь. Он вас не потревожит.
Тут я едва не обозвал Арлингтона самодовольным, порочным лицемером, способным лишь запугивать всех вокруг, и чуть не заявил, что они с герцогом два сапога пара. Однако, будучи трусом, я просто опустил голову, что можно было истолковать как выражение покорности.
– С сегодняшнего дня вы в отставке, – продолжил Арлингтон. – Завтра утром вы покинете Юстон. Я уверен, что вы не станете разглашать сведения, полученные на службе, – вы же не до такой степени обделены умом. Вам прекрасно известно, что будет, если вы начнете трепать языком.
– Можете рассчитывать на мое молчание, милорд, – ответил я.
– Кстати, о господине Раше. Прошу вас доставить его лошадь в Лондон. Вы найдете ее на конюшне.
– Не понимаю.
Арлингтон пожал плечами, всем своим видом давая понять, что мое тугодумие его ничуть не удивляет.
– Лошадей, которых вы оставили в Прайорс-Холте, сегодня привели сюда. Мне сказали, что господин Раш покинул Ньюмаркет, поэтому сам он свою лошадь забрать не может.
– А как его слуга, милорд? Тот, которого избили на улице.