– Ненавижу Англию! – пожаловалась Луиза.
Они с мадам де Борд стояли на лестнице, ведущей в парк, а горничные и два лакея держались на почтительном расстоянии от дам.
– Говорят, скоро пойдет снег.
– Дело не только в погоде. – Окинув взглядом парк, Луиза скорчила гримасу. – Мне здесь ничто не мило.
– И все же игра наверняка стоит свеч.
Погладив свой меховой воротник, Луиза мысленно согласилась с мадам де Борд, однако вслух признавать ее правоту не стала.
– Солнце скрылось окончательно. Сегодня гулять не желаю. Лучше выпьем чая в моем кабинете.
Король отвел Луизе роскошно обставленные апартаменты, расположенные в удобной близости от его личных покоев. При дворе все знали, что после возвращения из Юстона его величество предпочитает ужинать с мадемуазель де Керуаль и проводит по меньшей мере часть ночи в ее постели. Любые желания Луизы тут же исполнялись. Все придворные в Уайтхолле добивались ее дружеского расположения. Но даже королю не под силу перевоспитать грубый английский народ. Даже король не способен превратить Уайтхолл в прекрасный дворец, достойный монарха. Даже король не может приказать солнцу выглянуть из-за туч, а воздуху – прогреться.
В ярко освещенном кабинете было тепло. Луиза уже в третий раз приглашала туда мадам де Борд выпить с ней чая тет-а-тет. Придворные дамы не обошли вниманием эти знаки благосклонности. Мадам де Борд – костюмерша ее величества, но за пределами королевских покоев ее влияние невелико.
Луиза это понимала. Но она доверяла своей старшей подруге настолько, насколько вообще была в состоянии доверять людям. Мадам де Борд умела хранить секреты. Она и словом никому не обмолвилась о шевалье де Вире и о том, что произошло в Дьеппе. Кроме того, их объединяли французские корни. Порой, если Луиза особенно скучала по дому, они вспоминали времена, когда служили Мадам, покойной герцогине Орлеанской, чья смерть привела их в эту холодную, неприветливую страну.
– Вчера на Чаринг-Кросс простолюдины бросали камни в мою карету, – пожаловалась Луиза, пока они с мадам де Борд ждали, когда закипит вода. – Бежали вслед за мной по улице и кричали: «Француженка привезла французку! Папистская шлюха! Дьяволова подстилка!» И это еще самое безобидное. А что значит «французка»?
– Срамная болезнь. Не обращайте на них внимания.
Горничные разлили чай, и Луиза их отпустила.
– Мадам, могу я кое в чем вам признаться? – спросила она. – Обещаете, что никому не скажете?
– Ну конечно, ни слова. Вы же меня знаете.
– Допустим… допустим, что я жду ребенка. По каким признакам это понять? Кроме прекращения месячных кровотечений?
Мадам де Борд с другой стороны стола внимательно вгляделась в лицо Луизы:
– Давно прекратились кровотечения?
– Точно не скажу, но обычно у меня все четко по календарю, а сейчас они задерживаются почти на две недели.
– Вас тошнит? Особенно по утрам?
– Нет. Однако я заметила, что мне больше не нравится миндальное печенье. Это мое излюбленное лакомство, а теперь меня мутит при одной мысли о нем. И… грудь не то чтобы болит, но…
– Стала чувствительной? – подсказала мадам де Борд.
– Именно. Хотя тут, может быть, виноват король. Его ласки несколько грубоваты. – После паузы Луиза добавила: – Не хочу ребенка.
– Женщина должна принять то, что посылает ей Господь.
– Что, если из-за беременности король ко мне охладеет? А какая судьба ждет это дитя, если оно выживет? – Луиза понизила голос до шепота. – Разве нельзя что-нибудь сделать, чтобы оно вовсе не появилось на свет? Ведь так же будет лучше, не правда ли? Я хотела узнать: может быть, вы знаете средство?..
Мадам де Борд покачала головой:
– Даже не думайте.
– Потому что это грех? – Луиза рассердилась. – Кому-то хорошо рассуждать. Но Господь – не женщина.
– Если вы попытаетесь вытравить плод, все, что вы выпьете, съедите или сделаете может убить не только его, но и вас.
– Тихо. Не кричите так.
Мадам де Борд взяла Луизу за безвольно опущенную белую руку:
– Скажите королю. Его величество будет рад. Бастардов у него много, и он всех их любит и балует, совсем как своих собак. Поверьте, если родите королю ребенка, этим вы не оттолкнете его величество, а, наоборот, приблизите его к себе.
– Зачем? – спросил Горвин. – Для чего вам возиться с этим никчемным типом Айрдейлом? Разве у вас без него забот мало?
Ответить на этот закономерный вопрос было непросто. Чтобы потянуть время, я пил кофе мелкими глотками. Для встречи мы выбрали кофейню Уилла на углу Боу-стрит и Расселл-стрит. Горвин иногда туда заглядывал по дороге от любовницы в Уайтхолл.
– Он единственный кормилец в семье, – наконец сказал я. – Айрдейл тот еще прохвост, но о родителях заботится хорошо.
Горвин только головой покачал:
– Марвуд, у вас не все дома. Вместе с деньгами, которые вы уплатили тюремщику, вы потратили на этого проходимца около пяти фунтов.
– Но дело сделано? Он на свободе?
– Выпустили вчера утром. Господин Уильямсон лично поставил на приказе свою подпись. Айрдейла встречала женщина в наемном экипаже.
С тех пор как я обратился к господину Уильямсону с просьбой подержать Джона Айрдейла в Скотленд-Ярде ради его же безопасности, он в общей сложности провел в тюрьме два месяца. В ноябре его перевели в Ньюгейтскую тюрьму, однако желания передавать дело Айрдейла в суд ни у кого не возникло, и его оставили гнить в общей камере.
Я рассудил, что для всех заинтересованных сторон будет лучше, если в истории с телом, обнаруженным на Чард-лейн, будет поставлена жирная точка. Вскоре после возращения из Юстона я нанес визит в Комиссию по зарубежным плантациям и постарался как можно доходчивее объяснить старшему клерку господину Дэвису, что в одной из заброшенных хозяйственных построек на заднем дворе здания комиссии тайно проживает женщина. Я рассказал о том, что там ее поселил дискредитировавший себя Айрдейл и что эта женщина ждет от него ребенка. Но сама она ничего дурного не сделала, хотя, конечно, с ее стороны было ошибкой принять ухаживания Айрдейла.
А теперь я выразил желание перевезти ее в Паддингтон к родителям Айрдейла. Дэвис уладил это деликатное дело, благоразумно не задавая лишних вопросов. Я доставил Пейшенс Нун, к тому времени бывшую то ли на шестом, то ли на седьмом месяце беременности, в Паддингтон и привел ее в дом родителей Айрдейла. Бывшей служанке необходима была крыша над головой, а чета Айрдейл нуждалась в помощи по хозяйству. Я сказал старикам, что Пейшенс – жена их сына и она носит под сердцем их внука, поэтому они приняли ее, как родную дочь.
– Пожалуй, я старался не ради Айрдейла, а ради Пейшенс Нун, – наконец произнес я.
– Красотка, наверное?
– Вовсе нет. Но поймите, ее все бросили и забыли, а она не заслужила такой участи.
– Говорю же, вы полоумный. Все ваши друзья весьма опечалены. А ведь были здравомыслящим малым!
Мы с Горвином улыбнулись друг другу. Поистине, друзья познаются в беде. Я был уверен, что мое знакомство с Дадли Горвином сойдет на нет, как только он узнает, что лорд Арлингтон отправил меня в отставку и отныне двери Уайтхолла для меня закрыты, во всяком случае в обозримом будущем. Но вместо этого у нас появилась привычка раз в неделю ужинать вместе, иногда после театра, иногда вместо него.
Горвин жестом велел подавальщику подлить нам еще кофе.
– Вчера я встретил в Уайтхолле вашего старого знакомого, – продолжил он. – Уиллоуби Раша. Приехал из Горинг-хауса вместе с милордом, и разговаривали они, будто добрые приятели. Слышал, его величество оказал господину Рашу милость, выразив намерение после Нового года посвятить его в рыцари.
– Только представьте, – прокомментировал я, – сэр Уиллоуби Раш. То-то он обрадуется!
– Не знаю, что там у вас произошло в Юстоне, и не желаю знать. Но мне кажется несправедливым, что такого человека, как Раш, ждет награда, а вас – опала.
Слуга подошел к нам прежде, чем я успел ответить. Наливая кофе, он устроил целое представление: встал на цыпочки, тщательно рассчитал и оптимальное расстояние между чашкой и кувшином, и угол, под которым следует держать последний. Черная жидкость хлынула из носика блестящей дугой. Подавальщик наполнил наши чашки, не расплескав ни капли. Горвин дал ему чаевые, и слуга наконец-то удалился.
– У меня для вас еще одна новость, – понизив голос, продолжил Горвин. – Боюсь, она вас не обрадует, потому что с вами снова поступят несправедливо. В конце квартала вас выселяют.
Савой принадлежал королю, и я бесплатно проживал в доме в Инфермари-клоуз исключительно из милости, оказываемой мне короной. Мое разрешение на проживание автоматически возобновлялось в конце каждого квартала, после того как я вносил символическую сумму, по документам предназначенную на содержание здания.
Нынешний квартал заканчивался на Рождество. До моего выселения оставалось меньше трех недель. Если бы не доброта Горвина, меня бы и вовсе не предупредили.
Я понимал, что это наверняка работа Бекингема. По условиям нечестивой сделки, заключенной с лордом Арлингтоном, герцог согласился пощадить мою жизнь. Однако Бекингем нашел другие способы выместить на мне зло.
Выйдя из кофейни, мы с Горвином пошли каждый своей дорогой: он – в Уайтхолл, я – в Сити. Там у меня не было никаких дел, однако мной овладело беспокойное настроение, так и гнавшее меня вперед. Мысли в моей голове бестолково метались туда-сюда, и я едва осознавал, куда меня несут ноги, пока не заметил, что поднимаюсь по холму Ладгейт к стоявшему на вершине мрачному остову собора Святого Павла.
Пошел дождь. Даже забор вокруг развалин выглядел старым и заброшенным. Сносить здание начали еще в прошлом году, однако работа продвигалась медленно и была связана с большим риском. Многие стены собора уцелели полностью, только почернели и потрескались. Пять лет назад я впервые встретил Кэт во время Великого пожара, в тот самый вечер, когда огонь пожирал собор Святого Павла и казалось, будто наступило светопреставление. Я хотел помочь Кэт, но она, как и подобает дикой кошке, прокусила мне руку до кости и была такова.