– Я в порядке, – настаиваю я.
– Скоро будешь, но пока естественно, что ты волнуешься.
– Это не первый раз, когда я вижу смерть, Каллиас. – Жаль, я не могу забрать слова обратно. Мне не нужно, чтобы он начал задавать вопросы о Гекторе.
– Видеть, как я убиваю охранника, совсем не то же, что смотреть, как я убиваю того, кто собирался нас прикончить. Твоя жизнь была в опасности.
О, верно.
– Почему ты так собран? – спрашиваю я, глядя на него. – Ради бога, в тебя стреляли.
– Мне давно известно, что кто-то пытается меня убить. Я привык ожидать этого.
Каллиас не покидает меня, пока не приходит целитель. Какая-то старуха, которая суетится надо мной, настаивая на том, чтобы посмотреть красный рубец на моем лице.
Она предсказуемо назначает в качестве лечения отдых.
– Кто-нибудь может остаться с вами сегодня вечером? – спрашивает старая карга.
– А что?
– После такой встречи некоторым трудно спать. Сосед по комнате придется кстати.
– Я не маленький ребенок. Мне не нужно, чтобы мои шкафы проверяли, нет ли в них чудовищ.
– Не чудовищ. Убийц. Людей, которые использовали бы вас, чтобы добраться до короля, – некстати замечает она.
– Прочь, – огрызаюсь я.
Целительница собирает свои вещи, прежде чем покинуть комнату и оставить меня в благословенной тишине.
18
Я ужинаю в своих новых покоях. После всех потрясений у меня нет никакого желания находиться среди людей. Каллиас не присоединяется ко мне, должно быть, потому, что допрашивает человека, которому удалось проникнуть в сады его матери незамеченным. И, вероятно, казнит тех, кто позволил этому случиться.
Когда я заканчиваю с ужином, приходит служанка, чтобы помочь мне раздеться.
– Я принесла ваши письма, миледи, на случай, если вы захотите их почитать. Я распоряжусь, чтобы завтра первым делом сюда перевезли остальные ваши вещи.
Она кладет две аккуратные стопки писем на тумбочку рядом с моей кроватью. Сверху я замечаю любовное послание Оррина и с отвращением его комкаю.
Служанка кладет на кровать одну из моих простых ночных рубашек, и я отсылаю девушку прочь, больше не нуждаясь в ее помощи.
Проверяю, надежно ли заперта дверь. Проверяю окна, чтобы убедиться, что все они закрыты. Заглядываю в каждый уголок, где злоумышленник мог бы спрятаться. Включаю свет во всех своих комнатах, прежде чем принять ванну и смыть все события этого ужасного дня.
Я тщательно вытираюсь, натягиваю простую белую ночную рубашку, задуваю свечи, выключаю свет и забираюсь в кровать.
Как только я ложусь, сердце начинает отчаянно биться. Каждая тень в комнате будто скрывает убийцу. Я пытаюсь отгородиться от остальной части комнаты пологом. Это только усугубляет ситуацию, и теперь я не вижу, есть ли здесь кто-то или нет.
«После такой встречи некоторым трудно спать».
Черт бы тебя побрал, карга!
Головой я понимаю: в комнате никого нет. Я одна. Никто не может войти, не сломав дверь или не разбив окна.
Но я не могу заставить свое тело расслабиться.
Я знаю, что не отдохну сегодня, если буду одна.
Интересно, смогу ли я уговорить Роду или Гестию присоединиться ко мне, но вряд ли честно их сейчас будить. Уже очень поздно. Нельзя их беспокоить.
Слышу звук и невольно вздрагиваю. Он совсем тихий. Тявканье. Демодок и Каллиас, должно быть, наконец вернулись. Мне не стоит ни о чем беспокоиться.
Я сажусь на кровати, раздвигаю шторы и смотрю на смежную дверь. Без лишних раздумий я уже бегу к этой двери, как будто это ключ к моему спасению.
Робко стучу. Возможно, слишком робко. Услышал ли Каллиас? Возможно, я не хочу, чтобы он слышал. Я веду себя нелепо. Возможно, мне просто нужно походить по комнате, успокоить нервы и…
Дверь скрипит – ею явно давно не пользовались.
– Алессандра, – говорит Каллиас. Как будто кто-то еще мог к нему постучать.
Его волосы растрепаны, рубашка свободно висит поверх штанов, все пуговицы расстегнуты, обнажая гладкую грудь. Видимо, Каллиас как раз раздевался.
Хотя его это не смутило, раз он открыл.
– Я… я не могу уснуть, – говорю я.
Не успевает юноша что-то сказать или сделать, как нечто большое и пушистое пробивается сквозь его ноги и пробирается ко мне. Демодок обнюхивает новую комнату.
– Минутку, – говорит Каллиас. Он оставляет дверь открытой, а сам возвращается к себе. В его покоях темно, но я вижу слабые очертания массивной кровати, где спокойно разместилось бы пять человек. Интересно, она досталась ему от отца или Каллиас сделал ее специально для себя. А какой он, когда спит? Тихий и спокойный, что лишь по движению груди можно понять, что он жив? Или крутится и храпит? Во сне он так же в тенях или осязаем?
Король возвращается. На нем длинный алый халат, а на руках снова перчатки. Он закрыт с головы до пят. Но теней не видно, замечаю я с некоторым облегчением.
Я отхожу в сторону, позволяя ему войти в комнату. Демодок тычется мокрым носом в шкаф, чтобы исследовать обнаруженные там запахи, и встает на задние лапы.
– Демодок, назад.
Пес слушается и отправляется обнюхивать комнату дальше.
– Что тебя беспокоит? – спрашивает Каллиас.
Я возвращаюсь к кровати и устраиваюсь на краю. Каллиас садится рядом.
– Ничего, но я не могу спать.
– Да, сегодня нам пришлось нелегко. С людьми, пропустившими убийцу, уже разобрались. Ты в безопасности. Обещаю. В коридоре и во дворе стража, которая наблюдает за окнами. Не то чтобы кто-то мог добраться до нас здесь, но лучше перестраховаться.
Я киваю, уже зная все это.
– Я рядом, если тебе что-нибудь понадобится. Ты защищена, – решительно говорит Каллиас. – Ради бога, да ты ударила нападавшего кинжалом. Ты очень способная. – Он кладет руку мне на бедро.
Я поворачиваюсь к нему.
– Спасибо. Я все это знаю, правда. Я просто не могу расслабиться.
– Ложись, – велит он, и я повинуюсь, перебираясь на противоположную сторону кровати, чтобы оставить для него место. Он пододвигается ко мне, чтобы лечь рядом, но его взгляд цепляется за тумбочку, где лежат мои письма.
Каллиас хватает одно, и только я хочу отчитать его за дерзость, как понимаю, что он уже развернул его.
– «Моя дорогая Алессандра», – читает вслух Каллиас. – «Надеюсь, вы простите мою смелость, но до меня дошли слухи, что король не сопровождал вас во время спектакля в поместье Христакосов».
Я прыгаю вперед, пытаясь вырвать письмо из его рук, но Каллиас тут же уворачивается, перемещая его вне моей досягаемости, и продолжает читать.
– «На самом деле, по слухам, вы провели вечер с другом детства. Это позволило мне надеяться, что, возможно, вы расстались с Его Величеством. Вы, конечно, знаете о моих деловых поездках. Они слишком долго удерживали меня вдали, но я думаю о вас каждый день. Я скучаю по нашим разговорам, вашей улыбке, тому, как вы отворачиваетесь от меня, когда смущены моей щедростью». Кто, черт возьми, это сочинил? – Глаза Каллиаса опускаются вниз, чтобы найти подпись. Затем он хохочет. – Оррин написал тебе любовное письмо!
Встаю, пытаясь отобрать чертово послание, но Каллиас снова не дает мне этого сделать.
– «Когда я смотрю в ночное небо, то не замечаю его красоты. Все, о чем я могу думать, это вы. Ваши соболиные волосы, и как я мечтаю расчесывать их пальцами. Ваши губы, спелые, точно вишни – как я жажду их отведать. Ваши пальцы порхают, точно бабочки, а свет глаз способен затмить звезды».
– Черт бы тебя побрал, Каллиас! – Я бросаюсь на него, и на этот раз вместо того, чтобы увернуться, он превращается в тени.
Письмо так же превращается в иную субстанцию, так что я не смогу отобрать его до тех пор, пока Каллиас этого не пожелает.
– Так нечестно, – говорю я.
Каллиас вытирает с глаз слезы.
– Как ты могла скрывать от меня это сокровище? «Ваш голос мог бы заставить мир прекратить вращаться, растения – перестать расти, ветер – перестать дуть, насекомых – перестать стрекотать». – Король разражается приступом смеха. – Насекомые. В любовном письме! – Каллиас обеими руками держится за живот и при этом роняет письмо. Оно мгновенно затвердевает, и я на лету подхватываю злополучную записку.
Разрываю чертово послание и швыряю клочья прочь.
– Не все мужчины умеют обращаться с пером, – говорю я сквозь стиснутые зубы.
Каллиас поворачивается к моей стопке писем.
– Скажи мне, что это не первое его письмо. О, пожалуйста, скажи, что есть еще!
– Нет, – заверяю я.
– Жаль. Я так не смеялся уже… кажется, год. Алессандра, ты покраснела!
– Нет. Если у меня и горит лицо, то от злости на тебя.
– Что я высмеял Оррина?
– Что ты высмеял меня. Что решил, будто это забавно – кто-то решил признаться мне в любви, надо же!
Он что, никогда не увидит во мне любовный интерес?
Веселье мгновенно исчезает с его лица, сменяясь полной серьезностью.
– Алессандра, я не дразню тебя. Меня просто забавляет слог Оррина. Ты заслуживаешь внимания всех поэтов, но это, – он указывает на клочки бумаги, – не достойно тебя.
– Полагаю, ты мог бы написать лучше? – с вызовом спрашиваю я, немного успокоившись.
– Конечно. – Он печально смотрит на обрывки. – Вот зачем ты решила уничтожить письмо? Я мог бы повесить его в рамку и иной раз перечитывать, чтобы поднять себе настроение.
– Заткнись. – Я возвращаюсь в кровать и ложусь, уставившись в потолок. Не желаю улыбаться.
Но веселье Каллиаса очень заразительно. Я не готова это признать, но мне очень нравится его улыбка.
Что-то крупное забирается ко мне на кровать, но так как оно практически наваливается на меня, я знаю, что это не Каллиас.
– Ну, привет, – говорю я Демодоку.
Каллиас щелкает пальцами и указывает на изножье. С недовольным видом пес поднимается и ложится у моих ног.
Каллиас устраивается рядом со мной. Переплетает пальцы на груди и смотрит на навес.
– Я давно этого не делал.
– Не лежал рядом с женщиной?