Уже в своей клинике сделали снимки, выполнили ЭХО-кардиографию (тогда уже появились первые аппараты) и увидели огромную опухоль средостения, прорастающую в сердце, и большое количество жидкости в левой плевральной полости. Пунктировали последнюю и получили больше полутора литров жидкости, напоминающей по виду темную кровь. После пункции больной стало несколько легче дышать. Жидкость отправили на цитологическое исследование, пришел ответ – злокачественная ретикулосаркома.
Что делать? Оперировать бессмысленно. Пациентка продолжала задыхаться. Периодические пункции плевральной полости давали очень кратковременное облегчение. Отвезли препараты и пациентку на консультацию в НИИ Онкологии и в ЦНИРРИ. Диагноз сомнений не вызвал, но от пациентки все отказались ввиду тяжести состояния. Предложены два варианта лечения – либо лучевая терапия, либо химиотерапия.
Лучевые терапевты сообщили, что в таком состоянии она их лечение не перенесет. Химиотерапевты расписали лечение, но взять к себе отказались по тем же причинам. Вернулись к себе в клинику. Напротив нашей торакальной хирургии находилась клиника Факультетской терапии, специализирующаяся как раз на гематологических проблемах. Там ответили: «Да, патология наша, но брать ее мы не будем, опять же ввиду тяжести общего состояния. Лечите у себя. А мы дадим все препараты, и наш специалист будет приходить и наблюдать ее ежедневно». Даже анализы они готовы были делать у себя.
Как сейчас помню, дали мне кучу картонных коробок с цитостатиками (еле в руках поместились), и я вернулся к себе. Вывалил эту гору на стол, позвал медсестру и сказал: «Набирай и ставь капельницу!» Она в шоке от такого количества коробок. Да и у самого кошки на сердце скребут. А схема лечения простая – в первый день вводится вся эта куча препаратов (гора коробок просто потому, что в каждой из них по одному флакону) и дается 32 таблетки преднизолона. А потом преднизолон в той же дозе принимается еще в течение четырех дней, но уже без цитостатика. После пяти дней ударной терапии – три недели перерыв, а потом второй курс, опять трехнедельный перерыв и т. д. Всего 5–6 курсов. Мужу, который нас все время сопровождал, объясняю, что дела совсем плохи. Самое худшее может случиться в любую минуту. В общем, надо срочно вызывать тещу.
Поставили пациентке капельницу с цитостатиками, скормили 32 таблетки преднизолона. Вечер, а я хожу мимо палаты и жду, когда надо будет проводить реанимационные мероприятия. Прокапали полную дозу препаратов. Вроде обошлось. Прихожу утром – жива. Более того, говорит, что чувствует себя значительно лучше. И так каждый день – лучше, лучше и лучше. Через две недели стала сама подниматься по лестнице на третий этаж без одышки. Но самое главное, что огромная опухоль, прораставшая в сердце, рассосалась, как сахарная головка, можно сказать, прямо на глазах. Никто из нас такого не мог себе даже представить. Через две недели мы ее выписали, а в дальнейшем она проходила лечение уже у гематологов. Я встретил ее через полгода в сентябре после очередного четвертого курса химиотерапии. Вид у нее был цветущий, правда, она полностью облысела, но на этот случай имелся парик. В конце концов, жизнь дороже, чем утраченные волосы.
В данной ситуации молодая женщина могла погибнуть из-за невнимательного, поверхностного отношения участкового врача, который даже при повторном вызове не удосужился послушать пациентку, не направил ее на контрольное рентгенологическое исследование. Вряд ли здесь можно говорить о халатности, но небрежность и формальное отношение к делу налицо.
Я не люблю говорить об историях впечатляющих, но не вполне достоверных. Для меня очень важен источник. Лучше всего, когда им является публикация в серьезном научном журнале, подкрепленная фактами. Однако я хочу рассказать историю, просто слышанную мной, но не на посиделках за «рюмкой чая», а на одном из обходов моего уважаемого учителя Михаила Ивановича Лыткина. За давностью лет некоторые детали стерлись из памяти, но суть сохранилась. Эта история тоже была приведена М. И. Лыткиным как случай врачебной ошибки, получивший неожиданный поворот и чуть не завершившийся трагически.
На том профессорском клиническом обходе в частности обсуждался случай выявленной в клинике по результатам рентгенологического исследования тонкой кишки глистной инвазии бычьим цепнем. Пациенту дали перорально бариевую взвесь, которая через несколько часов оказалась, естественно, в тонкой кишке. Однако кишка выглядела необычно – в виде извитой трехполосной ленты. Бариевая взвесь не просто обтекала тело червя, а была еще им заглочена. Отсюда – трехполосность кишки на рентгенограммах. Это означало, кроме всего прочего, что цепень жив, так как бариевая взвесь находилась внутри его тела. Этот случай напомнил Михаилу Ивановичу ту ситуацию, о которой он нам и поведал и которую я привожу ниже в своем вольном пересказе.
Женщине средних лет, страдающей от болей в животе и сильно похудевшей, врачи поликлиники установили диагноз рака кишечника в последней стадии. Уровень обследования был, видимо, невысок, возможности ограничены. Женщину признали неоперабельной онкологической больной и отправили домой медленно умирать. Жила она с мужем, который был простым работягой, но не мог смотреть спокойно на страдания жены. Он, скорее всего, понятия не имел об «эвтаназии», когда человек сознательно принимает решение об уходе из жизни, чтобы избежать лишних страданий. Однако решился на крайнюю меру – облегчить страдания супруги, дав ей дозу какого-нибудь яда.
Работяга, естественно, не был знаком с токсикологией или фармакологией, а просто так яд не купишь. Поэтому он решил купить отраву там, где ее продают официально. По его мнению, для этой цели могли бы подойти средства от тараканов и всякой прочей насекомой нечисти. Муж купил бутылку карбофоса (дихлофоса или чего-то подобного). Видеть, как умирает жена, ему не хотелось. Утром, уходя на работу, налил отраву в стакан, поставил около кровати, сказав, что врачи прописали новое лекарство.
Вернувшись с работы, нашел жену живой, несмотря на выпитое «лекарство». На второй день история повторилась. Все было в точности как в первый день, с тем же нулевым результатом. На самом деле результат оказался не нулевым, а удивительным. На третий день у жены вместе со стулом из кишечника вышел огромный бычий цепень (в простонародье «солитер»).
Женщина быстро пошла на поправку. Боли исчезли, появился аппетит, поднялся гемоглобин, и она стала быстро прибавлять в весе. Муж же написал заявление в милицию, обвинив врачей в чуть не ставшей трагической ошибке, и пошел с повинной сдаваться на милость суда из-за собственной попытки убить страдающую супругу. Чем история закончилась тогда, не знаю. Да и не суть важно. Как оценивать такую ситуацию, думаю, и сейчас однозначно не скажет никто.
Самым же общеизвестным и действительно распространенным вариантом врачебных ошибок, пожалуй, является оставление хирургами инородных тел в полостях организма. Причем это не только марлевые шарики, тампоны, салфетки или какие-то хирургические инструменты. Один из моих знакомых хирургов был приглашен в качестве оппонента на защиту диссертации, посвященной проблеме инородных тел, оставленных в организме при выполнении операций. В конце диссертации был в качестве приложения опубликован перечень таких предметов, обнаруженных либо при повторных вмешательствах, либо уже на вскрытии. В нем значились не только вышеупомянутые хирургические атрибуты, но и самые странные и неожиданные предметы вроде очков или квитанции из прачечной. Мне понравился комментарий этого оппонента. Он пошутил, что, ознакомившись с этим списком, теперь в конце операции подсчитывает ассистентов.
Естественно, что и в моей практике встречались подобные случаи, хотя я лично ни разу ничего нигде не оставлял или же просто не знаю об этом, что тоже возможно.
Один из самых памятных случаев связан с поездкой в Грузию в конце мая – начале июня 1984 г. В Тбилиси проводилась конференция по сепсису, и на нее был приглашен Михаил Иванович Лыткин как признанный авторитет по проблемам хирургического сепсиса. С ним поехали Ю. Л. Шевченко, который тогда работал над докторской диссертацией по инфекционному эндокардиту, и я, только что написавший, но еще не защитивший кандидатскую на тему «Ангиогенный сепсис».
Нас встретил главный хирург Закавказского военного округа, считавший себя учеником Лыткина. Все было замечательно – и сама конференция, и теплая, солнечная погода после ленинградской сырости и холода, и поездка в Кахетию, и посиделки в ресторане на Мтацминде, горе в центре Тбилиси. Ну и, конечно, Михаила Ивановича попросили проконсультировать несколько пациентов в окружном военном госпитале. Один из них запомнился мне на всю оставшуюся жизнь именно в связи с допущенной в отношении него врачебной ошибкой.
История его болезни началась в ноябре 1983 года, когда в Тбилиси группа молодых людей под видом свадьбы, завершавшейся свадебным путешествием, прошла через депутатский зал в самолет и попыталась его захватить сразу после взлета. Попытка угона самолета в Турцию не удалась, так как пилоты успели закрыться в кабине, доложили на землю и, получив приказ возвращаться, благополучно посадили самолет в том же тбилисском аэропорту, куда уже приехала группа захвата. Переговоры с угонщиками длились 14 часов, так как у них в заложниках были пассажиры. После того как террористы начали убивать заложников, состоялся штурм, преступников обезвредили, а пассажиров освободили.
Среди последних оказался и житель г. Поти, работавший там водолазом. Он был очень крепкого телосложения – просто гора мышц. Возможно, поэтому террористы сочли, что он сотрудник КГБ, и прострелили ему грудь. С этим ранением он пролежал в самолете все 14 часов переговоров, а после освобождения доставлен в госпиталь, где и был прооперирован. Но в последующем у пациента возникла ограниченная эмпиема плевры, а затем сформировался незаживающий свищ. Его выписывали из стационара, но свищ периодически открывался и создавал пациенту большие неудобства, не говоря уже о невозможности заниматься своей профессиональной деятельностью. Лыткин посмотрел больного, что-то порекомендовал и пояснил, что, если эти мероприятия не помогут, пациента лучше всего осенью прислать к нам в клинику.