Но мне она запомнилась со студенческих лет именно как хирургическая клиника, где хирурги могут всё. Доклады дежурной бригады на утренних конференциях при прохождении циклов по ВПХ впечатляли. Все действия врачей были продуманными и эффективными. Их не пугали никакие травмы. Тогда в клинике ВПХ работали очень разносторонние хирурги, владеющие не только общехирургическими, но и травматологическими, нейрохирургическими навыками. Специалисты из этой клиники обеспечивали организацию помощи раненым во всех вооруженных конфликтах, которые происходили в современной истории нашей страны. Сюда везли всех – раненых, стреляных, упавших с высоты или получивших множественные сочетанные травмы. В клинике было хорошее отделение реанимации, прекрасно работающее с пациентами в состоянии шока. Именно сюда в бандитские 1990-е годы считали за счастье попасть «братки» после ранений в криминальных разборках.
Я себе не представлял академию без этого форпоста военной хирургии. Но вот все изменилось. В 2020 году военно-полевую хирургию перевели в новый корпус многопрофильной клиники (т. н. МПК). И все рухнуло в одночасье. Прием пациентов был прекращен, дежурства в городе по травме и шоку временно отменены (но, как известно, нет ничего более постоянного, чем временное). Значительная часть врачей-хирургов переведена в центральные госпитали в Москве. По нашим русским традициям все делается по приказу и без учета реалий. Не буду вдаваться в грустные детали. Эта книга – об ошибках. Вот я и пишу о больших ошибках, которые могут заканчиваться маленькими (в масштабах страны), но очень тяжелыми (в масштабе личностном) трагедиями.
Молодой парень 23 лет, военнослужащий по контракту, выехал после службы немного «потаксовать». В пути обнаружил, что спустило колесо. Остановился на обочине полупустой дороги для замены колеса. В это же время такой же молодой парень решил обогнать справа ехавший, на его взгляд, слишком медленно автобус. Увидевший вылетевшую прямо на него иномарку, контрактник бросился бежать, но не успел. Был сбит и отброшен на несколько десятков метров. Это случилось в районе Петергофа. Сбивший его водитель вызвал скорую, которая отвезла пострадавшего сначала в районную больницу, где ему сделали диагностическую лапаротомию. На следующий день пребывавшего в состоянии комы военнослужащего перевезли в клинику ВПХ Военно-медицинской академии, но не в ту самую, старую, а в ту, которая только что перебазировалась на новое место. Поместили в новенькую, с иголочки реанимацию и начали лечение. Живого места на парне не было – от ушиба мозга до перелома пальцев на стопе. Однако молодость и рациональная интенсивная терапия сделали свое дело. Через два дня парень пришел в сознание, стал узнавать приехавших к нему мать и братьев. Общался с ними. Все шло хорошо.
Однако пострадавшему надо было сделать еще одну операцию – фиксацию раздробленных костей таза. Раньше проблем бы не было – взяли в операционную и сделали все необходимое. Сейчас – другое. Пациента пришлось перевезти в клинику травматологии. Недалеко, но это – погрузка и выгрузка из машины, переезд в другое здание. Перевезли, зафиксировали кости таза металлическими спицами. Однако последствия черепно-мозговой травмы давали о себе знать в виде беспокойства, некоторой неадекватности в разговорах с врачами и родными. К тому же отмечался парез кишечника, а травматологи не любят заниматься сопутствующей патологией, в связи с чем пациента решили перевезти еще в одну клинику – общей хирургии.
Опять погрузили в машину скорой помощи и повезли в другое здание, находящееся в километре от первого. На носилках доставили в очередное отделение реанимации, но при перекладывании на койку наступила остановка сердца и дыхания, то есть клиническая смерть. Как я уже сказал, дело происходило уже в отделении реанимации. Начались реанимационные мероприятия – закрытый массаж сердца, перевод на искусственную вентиляцию легких. Все заняло, со слов реаниматологов, примерно 5 минут. Но этого хватило, чтобы наступили необратимые изменения головного мозга. За его жизнь боролись еще около месяца. Все органы восстановили свою функцию, но мозг погиб. Я об этом писал выше. В итоге смерть пациента.
Парень оказался моим дальним родственником, и я много общался с его близкими. Они все время спрашивали: «Как же так? Мы же видим, что врачи грамотные, внимательные, оборудование хорошее, наш брат уже с нами нормально разговаривал, был в полном сознании. Может, тут какая-то врачебная ошибка?»
Как объяснить людям, что с точки зрения врачебной все делалось правильно, но организационно были нарушены основные принципы выхаживания пациентов с тяжелой сочетанной травмой. Им в первую очередь нужен покой, а любая транспортировка – это тяжелый стресс. Вот и получили результат. Была бы возможность все делать в одном месте – исход был бы совершенно иной.
Мысли, навеянные коронавирусной пандемией 2020 года
Сначала немного статистики, которую ежедневно передавали по российским информационным ТВ-каналам во время пандемии. К концу мая 2020 года в мире заболело более 6 миллионов человек. По заболеваемости наша страна на этот момент находилась на 7-м месте, а по смертности, к счастью, на 19-м. В Европе и Северной Америке по 2 миллиона заболевших, в огромной Азии – чуть более миллиона, в Южной Америке более 700 тысяч, в Африке около 130 тысяч человек, странах Океании – менее 10 тысяч. Цифры менялись каждый день. Не берусь анализировать причины такого разброса – для этого есть профессиональные эпидемиологи. Они обладают специальными знаниями, методиками расчета и официальной статистикой. Однако свои соображения у меня есть.
По тем же публикуемым на наших телеканалах сведениям смертность в разных странах различается в разы. В России она составляет примерно 2,4 %. В США – более 10 %, в некоторых европейских странах (Испания, Великобритания и др.) доходит до 14 %. Самая высокая смертность, по данным сетей, в столице Йемена Адене, где она достигает 70 %.
В СМИ и социальных сетях шли бурные дискуссии, верить ли этим данным? Опять, не берусь судить о зарубежных странах, но то, что делается вокруг меня, как-то стараюсь оценить. И с известной долей скепсиса этим цифрам верю. Мои информационные каналы самые разные: во-первых, личные наблюдения о жизни города (Санкт-Петербурга), во-вторых, простое ежедневное общение с друзьями и коллегами (личный контакт не обязателен, достаточно созваниваться или переписываться), в-третьих – собственная профессиональная деятельность в Военно-медицинской академии (а в последние 5 лет пришлось работать еще и на базе той самой Покровской больницы, которая была перепрофилирована под COVID-инфекцию). Кроме того, ряд моих младших коллег трудился в таких вновь созданных временных инфекционных стационарах, включая того самого бывшего ординатора, а ныне профессора Сергея Павловича Марченко, о котором я писал в начале этой книги. Мы периодически общаемся.
Есть еще и непосредственная живая связь с такими специфическими регионами, как Москва, Дагестан и Северная Осетия, где коронавирусная тема была очень актуальна. Причем общение и тут шло не только на бытовом уровне, но и по медицинским каналам.
Чаще всего распространению любой инфекции способствуют безответственность, наше человеческое раздолбайство и неведомо откуда берущееся ощущение, что уж тебя-то это не коснется.
Какие же мысли навеяли размышления в период вынужденного ограничения профессиональной деятельности? Сначала, как мне кажется, была недооценка ситуации, в том числе и у меня. Казалось, зачем создавать столько шума по поводу одной из разновидностей насморка? Таких выступлений в интернете было достаточно. Я, однако, на эту тему не высказывался, понимая в глубине души, что жесткие ограничительные меры – самое действенное средство от распространения пандемии.
Можно до хрипоты спорить о демократических свободах и нарушениях прав человека. Я двумя руками за все свободы. Однако понимаю, что абсолютной свободы нет и быть не может в принципе. Один желает ночью спокойно спать, а другому человеку в то же самое время хочется бузить и распевать песни во весь голос. Оба требуют свободы в своих действиях, но они несовместимы по своей сути. Кто-то хочет устраивать ночные автогонки в городе, невзирая на риск для других водителей и пешеходов. Запреты неизбежны. Не буду философствовать на эту тему. Однако в тех странах, где в сложные времена (а пандемия – это очень сложная ситуация) власть действует жестче, проще вводить ограничения и распространение инфекции идет не так быстро, а смертность ниже.
В столице Испании 8 марта 2020 года прошли массовые демонстрации женщин. Через неделю в Мадриде произошла вспышка коронавирусной инфекции, унесшая сотни жизней. Был объявлен небывало долгий десятидневный траур по погибшим. В то время в расположенной не так далеко Италии уже бушевала эпидемия, но запрет на демонстрацию в Мадриде был бы воспринят как ограничение свободы граждан. Никто не задумывался, что реально такой запрет принесет значительно меньше вреда, чем возможность проявить свою «солидарность» с другими манифестантами.
Что-то подобное было и в российском Владикавказе, когда люди вышли на центральную площадь. Насколько мне известно, спровоцирована эта акция была одним из осетин, вечных «борцов за демократию», проживающим ныне не в Осетии, а в Петербурге. А что в итоге? Больницы заполнены, на помощь местным врачам были отправлены бригады специалистов из Москвы.
Такое же недопонимание ситуации было и в Дагестане. Традиционно на Кавказе люди собираются в больших количествах на свадьбах и похоронах. Многолюдные свадебные торжества в период пандемии запретили. С похоронами оказалось сложнее. Однако жизнь приводит самые убедительные доводы в виде наглядных примеров. Можно сколько угодно говорить о цифрах смертности где-то там далеко – в США, Испании или, на худой конец, в Москве, – все пройдет мимо ушей. Мусульманская традиция требует похоронить умершего в тот же день до наступления темноты. На следующий день его хоронят, только если человек умер вечером или ночью. Когда же в одном селе в один день на единственном местном кладбище состоятся 10–15 похорон твоих сельчан разного возраста, два-три дня назад еще бывших здоровыми, это производит сильнейшее впечатление. Других аргументов не надо.