— И это все? — спросил Мещеряк у майора, когда они окончили обход.
— Остальное мы вывезли. Правда, кое–какие вещи хранятся у нас внизу. Жалкие остатки… От выставки художников–фронтовиков.
— Давайте спустимся, — предложил Мещеряк.
В подвале пахло театральными декорациями — красками, клейстером и пылью. Картины, прислоненные друг к другу, стояли за какими–то ящиками.
Мещеряк поднял «летучую мышь», и при ее свете майор начал рыться в картинах. Ничего заслуживающего внимания… Впрочем, есть и несколько портретов. Этот не подойдет?
— Пожалуй, великоват, — ответил Мещеряк.
— А этот?
— В самый раз.
То был портрет молодого парня в суконной гимнастерке с треугольничками в полевых петлицах. На груди у него висела медаль «За отвагу». На Самохина он не был похож, но это уже не имело значения.
— Подойдет, — Мещеряк снова кивнул. — Чья это работа?
Майор наклонился, близоруко придвинул глаза к полотну и, выпрямившись, ответил:
— Кубова. Это его подпись.
Вот так удача!.. Мещеряк повеселел. Даже подпись подделывать не придется.
— Я его возьму, — сказал он майору. — Дать вам расписку?
Но майор вдруг заартачился. Без разрешения свыше он не имеет права…
— Разрешение будет, — нетерпеливо сказал Мещеряк. — Пошли.
Портрет он завернул в старую, во многих местах прожженную театральную скатерть, которую отыскал среди негодного реквизита. Потом, уладив все формальности, сказал Егоркину, чтобы тот отвез его в Столешников, а оттуда поехал за Игорьком. За час Егоркин управится? Вот и отлично…
Комиссионный магазин только что открыли. Мещеряк прошел в подсобку к директору.
— Вы ко мне, товарищ? Сожалею, но сегодня мы на комиссию не принимаем…
Мещеряк плотно прикрыл дверь. Он встречал людей этого сорта и знал, как с ними разговаривать.
— Надеюсь, мы с вами поладим… — произнес он тихо, по внушительно.
— Что там у вас?.. — директор протянул руку.
— Вчера к вам поступил один портрет. Он еще не продан.
— Вы хотите его забрать? А я думал…
— Вот именно. А вместо него я принес другой.
— Где ваша квитанция?
Директор все еще ничего не понимал, и Мещеряку пришлось растолковать ему, о чем идет речь. Вместо одного портрета он предлагает другой. Того же художника. Неужели не понятно?
— Но без оценщика я не могу… — Директор развел пухлыми короткими ручками. — Это, быть может, неравноценные вещи. Во сколько мы оценили первый портрет?
— В триста рублей.
— Вот видите!..
Мещеряк вынул сотенную.
— Но…
— Мало? — Мещеряк добавил вторую сотенную.
— Пожалуй… Сейчас распоряжусь, чтобы принесли портрет. Вы, кажется, сказали, что он работы Кубова?..
Мещеряк подтвердил. И попросил директора выяснить, нет ли у них сейчас других работ этого же художника.
Директор оказался расторопным малым. Две сотенные поддали ему жару. Через несколько минут он притащил в подсобку портрет Самохина и сообщил, что других работ художника Кубова у них сейчас, к сожалению, не имеется. Вчера поступила только эта вещь. И вообще Кубов из тех, кто редко продает свои картины. Он не возражал, когда портрет оценили в триста рублей. Торговаться не в его привычке.
Этого и следовало ожидать. Мещеряк, не отрываясь, глядел на портрет. Неужели… Он готов был поклясться, что наводчик Самохин ему подмигнул веселым глазом.
Взамен портрета артиллериста Самохина Мещеряк вручил директору портрет парня с медалью.
— У меня к вам еще одна просьба… — Мещеряк наклонился к директору. — Вчера при мне какой–то покупатель тоже интересовался этим портретом. Он обещал зайти за ним сегодня. Так вот, предупредите продавца, что если покупатель что–нибудь заподозрит… Для нас с вами будет лучше, если продавец его заверит, что тот ошибается. Вы меня поняли? Мы оба заинтересованы…
— О, конечно… — директор улыбнулся. — Как не понять!..
Расстались они чуть ли не закадычными друзьями. Оба были довольны. Завернув портрет Самохина в ту же скатерть, Мещеряк вышел из магазина.
Медленно прохаживаясь по тротуару, Мещеряк дождался возвращения Егоркина, который сообщил, что доставил мальчишку к художнику «в лучшем виде». Тогда Мещеряк отдал Егоркину портрет, который держал под мышкой. Егоркин отвечает за него головой, ясно? Дверцу никому не открывать.
— Я себе еще не враг, — обиженно ответил Егоркин. — Так оно даже теплее будет…
Егоркин не прочь был поговорить, но Мещеряк сунул ему газету, которую купил в киоске, и, сказав! «Почитай!», захлопнул дверцу «эмочки».
Вернувшись в магазин, Мещеряк принялся рассматривать выставленные для продажи вещи. Сначала его заинтересовала какая–то меховая горжетка, потом чайный сервиз с драконами… Сервиз этот был не то китайский, не то японский: хрупкие чашечки были почти прозрачными.
Он переходил от прилавка к прилавку. Отдел, в котором продавали картины, все еще не работал. Он был отгорожен от посетителей веревкой, на которой болталась бумажка с надписью «Переучет». Тем не менее, Мещеряк, как истый знаток, принялся рассматривать выставленные там картины. Смотреть ведь никому не возбраняется, верно? Убедившись, что портрет парня с медалью не выставлен, а лежит, очевидно, под прилавком, Мещеряк успокоился.
В два часа пополудни магазин закрывался на обеденный перерыв. А сейчас без пяти два… Мещеряк стремглав бросился к машине. У него в распоряжении один час. Надо успеть.
— Теперь в Третьяковку, — сказал он Егоркину. — По улице Горького, а потом направо…
— Знаю, — ответил Егоркин. — Я сегодня мимо нее уже проезжал. Художник–то почти рядом с нею живет.
Вот уж не думал Мещеряк, что ему все–таки придется заглянуть в знаменитую Третьяковскую галерею. Что, она закрыта для посетителей? Картины вывезены? Но кого–нибудь из работников музея он может увидеть? Быть не может, чтобы никто из художников–реставраторов не остался в Москве.
Его провели в тесную комнатушку, в которой работала пожилая женщина, время от времени отогревавшая руки над электрической плиткой, и Мещеряк развернул принесенный портрет.
— Вас интересует, подлинник ли это? — женщина подняла усталые глаза. — Но вам куда проще обратиться к самому художнику, он живет поблизости.
— Вы с ним знакомы? — спросил Мещеряк.
— Не имею чести… Но я о нем слышала. Не могу сказать, чтобы он… Нас, во всяком случае, его работы не интересовали.
— В том, что это подлинник, я уверен, — ответил Мещеряк.
— Тогда не понимаю… — Женщина закашлялась.
— Меня интересует другое… — Мещеряк наклонился.
Один из продавцов вытащил из дверной ручки метлу, и комиссионный магазин снова открылся. Мещеряк вошел в него одним из первых и направился к тому отделу, в котором продавались картины. Веревки и надписи «Переучет» уже не было.
Ждать пришлось минут десять. К магазину подъехал черный «мерседес», из него вышел высокий мужчина с трубкой в зубах. Он был без головного убора. Но его однобортное пальто с шалевым воротником было застегнуто на все пуговицы.
— Здравствовайт, я опять пришель. Меня интересуйт портрет работа художник Кубофф.
— Прошу вас… — Продавец наклонился и достал портрет из–под прилавка. — Я его отложил для вас.
— Отшень благодарью. Сколько? — спросил иностранец. На портрет он даже не взглянул.
— Триста рублей.
— А другой работа Кубофф у вас нет?
— К сожалению… Но вы наведайтесь через пару деньков. Вполне возможно…
Иностранец небрежно, двумя пальцами, взял чек и направился к окошечку кассы, а продавец принялся упаковывать покупку.
— Будьте любезны… Заходите. Мы всегда рады…
— Благодарью… — Иностранец протянул продавцу вместе с чеком новенькую хрустящую тридцатку. Когда он направился к выходу, Мещеряк последовал за ним. Потом остановился. Иностранец уселся в машину, ее мотор взревел, и черный «мерседес» с флажком нейтральной державы над радиатором скрылся за поворотом.
— А теперь куда? — спросил Егоркин.
— Опять к Третьяковке, — ответил Мещеряк, усаживаясь рядом. — Покурим, что ли?
— За пацаном? Я обещал в четыре…
— На моих анкерных еще половина, — ответил Мещеряк. — Успеем.
И замолчал, затягиваясь дымом. Говорить не хотелось. На душе было и тревожно, и муторно. Ему бы радоваться, довольно потирать руки, а он сидел, уткнувшись в жесткий воротник шинели, и курил. Чему радоваться? Тому, что опять столкнулся с подлостью и предательством — с той черной изнанкой жизни, которая другим не видна? Как это у Пушкина? «Нам тошен был и мрак темницы и сквозь решетки свет денницы…» Каждая минута приближала его к развязке. Как ему хотелось, чтобы Кубов не был виноват. Но он знал, что чудес не бывает.
Машина остановилась возле чугунных ворот. Мещеряк велел Егоркину поехать за Игорем, а сам перешел двор и по узкой лесенке спустился в подвал. Там все так же горели лампочки, забранные металлическими решетками, а женщина–реставратор грела озябшие пальцы над электрической плиткой.
— Я не рано?..
— Нет, я уже кончила, — ответила она. — Обычно мы пользуемся рентгеном, я вам, кажется, уже говорила… Но коль скоро вы разрешили… Я счистила краску с полотна. Боюсь, вы будете разочарованы. Вы, верно, думали, что под верхним слоем обнаружится… Иногда это бывает. Мы нашли очень ценные работы старых мастеров… А тут какой–то чертеж. И цифры… Ваш Кубов, очевидно, использовал старый холст. В старину говорили: семерик…
— Я могу взглянуть?
Она пожала плечами. Она считала, что зря потратила время: ничего интересного… Придвинув к Мещеряку лампу с рефлектором, она положила на стол натянутый на раму холст. Пусть этот недоверчивый капитан сам убедится.
Одного взгляда на полотно было достаточно, чтобы все понять… Кубов не был профаном в военном деле. Он не ограничился тем, что указал расположение дивизий. Рядом с номерами частей были проставлены еще какие–то цифры. Что бы они могли означать? Ясно, списочный состав…
— Видите, я говорила…
— Спасибо вам… — Мещеряк поднялся. — Вы меня выручили. Эта холстина, быть может, дороже любого шедевра… Речь идет о многих тысячах человеческих жизней. К сожалению, я больше ничего не могу вам объяснить…