Кроме того, в шифровке говорилось о каких–то крылышках. В переводе на общепринятый язык это означало, что Мещеряк уже разработал план операции и срочно просит направить в его распоряжение четырех офицеров и одного генерала, которые должны прибыть в Чарджоу в летной форме при всех регалиях. Генерал, разумеется, мог быть не настоящим, а произведенным в это высокой звание лишь на время.
А поскольку в радиограмме говорилось, что «шайки» будут отосланы в Ташкент «общему другу», то это значило, что дело не терпит отлагательства и люди в помощь Мещеряку должны быть выделены из разведотдела штаба Среднеазиатского военного округа, находившегося в Ташкенте. Прибыть им следовало как можно скорее, не позже, чем через три–четыре дня.
К вечеру пришел ответ. Был он предельно лаконичен и состоял из двух слов: «Ждем шапок». Казалось, два приятеля злоупотребляют своим служебным положением и пользуются радиостанциями и кодом в личных целях. Но из ответа следовало, что план Мещеряка одобрен и офицеры прибудут вовремя. Уже по одному тому, что ему ни к чем нет отказа, Мещеряк мог заключить, что Москва придает операции особое значение. Видимо, речь шла не просто о ликвидации какой–то банды, состоящей из двух–трех десятков человек. Но об этом Мещеряку пришлось узнать лишь позднее, в конце ноября, и, как это ни удивительно, из… газеты.
Он еще держал в руках московскую радиограмму, когда в дверь постучали. Вошел старший лейтенант Ризаев и доложил, что только что вернулся из госпиталя. Усманов? Еще не пришел в себя, находится между жизнью и смертью, но врачи не теряют надежды… Есть обнадеживающие симптомы. Он, Ризаев, говорил с начальником госпиталя.
— Охрану обеспечили?
— Поставил двух автоматчиков. Одного возле двери, а второго во дворе, под окнами. Ни одна змея не проползет, — заверил Ризаев.
— Охрану нести круглосуточно.
— Ясно.
— У вас все?
Ризаев замялся.
— Старуха сидит у ворот. Причитает. Ее не пускают…
— Пустить. Разрешить ей ухаживать за стариком. За ее жизнь мы тоже несем ответственность. Договоритесь с начальником госпиталя.
— Будет исполнено.
— И вот еще что, — Мещеряк поднялся. — На днях приедет еще несколько товарищей. Быть может, даже генерал… Надо позаботиться о гостинице.
— Других распоряжений не будет? — спросил Ризаев.
— Нет, можете идти.
— Простите, я забыл… Один товарищ уже прибыл. Моряк. Говорит, что из какой–то… мамы…
— Моряк? Что ж ты сразу не сказал? Давай его сюда! — Мещеряк ринулся к двери.
В коридорчике на табурете сидел Нечаев. Выглядел он отлично: фуражка с «нахимовским» козырьком, золотые мичманские погоны на плечах, черные ботинки со скрипом… В таком виде хоть сейчас на Приморский бульвар!..
Они обнялись. Мещеряк любовно похлопал Нечаева по спине. Молодчина!.. Потом спросил:
— Почему не дал знать?
— Я ведь на попутных, — ответил Нечаев. — Пока уломаешь пилотов. До последней минуты не знаешь, удастся ли полететь. А в Баку я сам задержался. На сутки. Побывал у своих.
— Живы–здоровы?
— Мама в госпитале работает, а сестренка в институт сдала экзамены. Хотела на фронт, в зенитчицы, с трудом удержали… Нельзя маму оставить. Я не опоздал?
— Прибыл в самый раз. А что это у тебя? Никак на полюс собрался?
На чемоданчике, с которым приехал Нечаев, лежала его альпаговая куртка–штормовка на искусственном меху.
— Откуда мне было знать, куда отправляют? Приказано было собраться за пять минут. А у нас там по утрам заморозки.
— Ничего, отогреешься, — пообещал Мещеряк. — Пошли ко мне.
Потом, кивнув в сторону Ризаева, тихо сказал:
— Ты с ним полегче, обидчив. Не понимает шуток.
Пришло время действовать.
Вечером, когда Ризаев вернулся из госпиталя и сообщил, что старику вроде бы полегчало, Мещеряк усадил его за свой стол рядом с Нечаевым. Надо потолковать. Нечаева он в общих чертах уже ввел в курс дела, и теперь им следует договориться о деталях.
Ачил–бек, ясное дело, неспроста снова объявился в этих местах. Есть данные, что он интересуется какими–то важными оборонными объектами. Какими именно? Быть может, железнодорожным мостом через Аму–Дарью, по которому идут на фронт эшелоны бакинской нефти. Мост этот соединяет Чарджоу и пристань Фараб на той стороне, так?..
Ризаев кивнул.
Охрану моста придется поэтому усилить. Нечаев останется в Чарджоу. А они с Ризаевым, дождавшись приезда товарищей, о которых Мещеряк уже говорил, отправятся вниз по реке… В районе Хивы вот–вот начнутся работы по реконструкции аэродрома.
Ризаев слушал молча.
— Желательно, чтобы об этом строительстве стало широко известно. — Мещеряк снова взглянул на Ризаева и увидел, что тот не понимает. — Очень важно, чтобы об этом узнали, — мягко повторил Мещеряк. — Пусть на базарах заговорят о том, что приехали какие–то военные во главе с генералом, что они отправляются не то в Ходжейли, не то в Турткуль, а может, и в другое место, что там начнется какое–то важное строительство и нужны будут люди, что рабочим будут хорошо платить, что их обеспечат пайками и что все это, наконец, держится в секрете. Понятно?
Теперь и Ризаев понял.
— Подходящие люди найдутся? — спросил Мещеряк.
Ризаев кивнул.
— Вот и отлично. Разрешаю вам поведать об этом жене. Да так, чтобы и теща, и соседи услышали… Надо, чтобы эта новость обошла всех. Пусть о ней заговорят и в Хиве, и в Бухаре.
— А генерал… — Ризаев запнулся.
— Будет и генерал. Какая свадьба без генерала? — улыбнулся Мещеряк. — А тебе, Нечаев, придется после моего отъезда организовать похороны Усманова.
— Похороны? — Брови Ризаева полезли вверх. — Но ведь ему уже лучше. Я докладывал.
— Фальшивые похороны, — объяснил Мещеряк, теряя терпение. — Надеюсь, что Шарифиддин–ака проживет до ста лет. Он нам очень нужен.
Глава шестая
Слухи, пущенные опытными людьми, обычно описывают полный круг и бумерангами возвращаются к тем, кто запустил их. Мещеряк снова убедился в этом, когда старший лейтенант Ризаев, поджав губы, сказал ему, что не дольше как сегодня утром ему на секрету сообщили о приезде какого–то большого начальства… Слух исходил от парикмахера, узнавшего об этом будто бы от сведущего человека. Он, Ризаев, всегда стрижется у одного и того же мастера в той парикмахерской, что напротив почты, в которую часто заглядывают и обкомовские работники, и офицеры из облвоенкомата. Эта новость обрадовала Мещеряка. И это его, который по роду своей деятельности должен был бороться но только с явными врагами, но и с паникерами, болтунами и распространителями всяческих слухов. Чего не случается в жизни!..
— Я его не стал разубеждать, — сказал Ризаев. — Дал понять, что мне тоже кое–что известно, но мне полагается держать язык за зубами.
— Правильно, — кивнул Мещеряк. — Люди охотнее всего делятся сведениями, которые не подлежат оглашению… Многим хочется показать, что они посвящены в дела государственной важности. Этим они набивают себе цену. Но одного болтуна нам мало, очень мало…
— Я послал людей, они не подведут, — сказал Ризаев. — Скоро об этом заговорит весь город.
Гимнастерка плотно облегала его плечи. Ризаев душисто благоухал цветочным одеколоном «Ландыш». Его хромовые сапоги с короткими голенищами блестели. Мещеряк предупредил его, что они поедут на вокзал встречать начальство, и старший лейтенант явился в новеньком обмундировании, не забыв посетить парикмахерскую.
— Машины ждут, — доложил он.
— У нас есть еще время… — Мещеряк посмотрел на часы и надел фуражку.
Ташкентский поезд прибывал в одиннадцать часов с минутами. Получив сообщение о том, что группа офицеров во главе с генералом выехала, Мещеряк принял меры, чтобы устроить им подобающую встречу. Хотя от вокзала до гостиницы было рукой подать, Мещеряк заявил, что начальству негоже ходить пешком, что генералам следует воздавать генеральские почести, и выпросил на несколько часов «эмочку» у облвоенкома. Одна машина — просто «газик», а две машины — почетный эскорт.
На вокзал он поехал с Ризаевым. У Нечаева, который должен был остаться в Чарджоу, дел было невпроворот.
Так случилось, что люди, которым в тот день довелось очутиться на Чарджоуском вокзале, стали случайными свидетелями события, о котором потом рассказывали всем знакомым. Не было разве что почетного караула и духового оркестра. Когда ташкентский поезд торжественно подошел к перрону (даже машинисту, казалось, передалась важность этого момента), его встретила группа военных, включая военного коменданта и начальника станции. Они рассчитали точно и стояли там, где остановился мягкий вагон, из которого вышел молодой генерал–майор.
Генерал был при всех орденах, с голубыми лампасами. Его сопровождали два подполковника, майор и младший лейтенант в летной форме. То был первый генерал, которого видели в Чарджоу.
— Здравия желаю! — отчеканил Мещеряк.
Генерал и подполковники, по всему видать, были «ряженые», Мещеряк определил это с первого взгляда. Однако даже Ризаев к явному удовольствию Мещеряка не заметил этого. Мало ли молодых генералов — да еще в авиации!.. Ризаев, казалось, не дышал. Бедняга пожал руку генерала так бережно, словно тот был хрустальным.
Генерала и подполковников Мещеряк усадил в открытый «газик», приказав Садыкову ехать как можно медленнее, а сам вместе с Ризаевым, майором и младшим лейтенантом забрался в облвоенкомовскую «эмочку». Все складывалось как нельзя лучше.
К счастью, накануне закончились в местном клубе водников гастроли белорусского джаз–оркестра, и в гостинице освободилось несколько номеров. Поэтому не только генерал, но и сопровождавшие его офицеры получили отдельные номера. Перед тем номером, который отвели генералу, выставили часового.
Если бы Мещеряк даже не принял мер к тому, чтобы так пышно обставить прибытие генерала и его свиты, об этом все равно через час–другой узнал бы весь город. Стоило генералу появиться на улице, как за ним увязались пацаны. А есть ли лучшие разносчики новостей, чем босоногие озорники? Однако генерала, очевидно, нисколько не смущала их назойливость. Вечером того же дня он появился даже в городском парке.